– Не знаю. Возможно, только тем, кто заранее предупредит, что в случае чего сдаст меня первым.

Вера засмеялась – тихо, почти по-кошачьи, и на секунду показалась очень красивой.

– Это разумно, – сказала она.

Два раза за разговор она поправляла волосы, оба раза – когда Григорий говорил что-то о себе. Во второй раз её рука осталась на затылке чуть дольше, чем нужно, и он понял: в ней борются сразу несколько чувств, от уважения до желания просто коснуться чего-то настоящего.

– Почему ты не заводишь друзей здесь? – спросил он.

Вера глотнула чай, а потом сказала:

– Потому что здесь нельзя дружить. Все или родственники, или конкуренты. В лучшем случае – союзники на время.

– А если по-настоящему?

– По-настоящему никто не пробовал. У всех слишком короткая память.

Она сделала вид, что увлечена салатом, но на самом деле смотрела на него исподлобья.

– Знаешь, что я тебе скажу? – продолжила Вера, – если хочешь здесь задержаться, просто делай вид, что тебе всё пофиг. Тогда и уважать будут, и трогать не станут.

– Спасибо за совет, – сказал он.

– Я всегда рада советам, – сказала Вера, коснувшись его руки на столе, будто проверяя, не покусает ли он.

На этом моменте вновь появилась Елена. Она прошла мимо подсобки с двумя подносами, быстро оценила сцену и задержала взгляд на их переплетённых пальцах. На этот раз она ничего не сказала, только чуть замедлила шаг, и в воздухе повисло напряжение.

Вера резко убрала руку и снова уткнулась в салат.

– Слушай, если что-то нужно по прошлым архивам или про Елену, я могу нарыть, – сказала она чуть тише. – Я умею делать это так, что никто не узнает.

– А зачем тебе это? – спросил Гриша.

– Потому что иногда хочется знать, что ты не просто расходный материал, – произнесла она, не поднимая глаз.

Её уязвимость была такой откровенной, что он на секунду ощутил к ней даже не симпатию, а родственную усталость.

– У нас с тобой получится, если будем держаться вместе, – вдруг сказала она, и в голосе её прозвучал вызов.

Он кивнул, чувствуя, что решение принято за них обоих.

– Давай договоримся: если кто-то из нас попадёт, второй вытянет его из болота, – предложила Вера.

– Договорились, – сказал он.

Они оба засмеялись, на этот раз искренне.

На мгновение время застыло: за окном, в мокром дворе, кошка гонялась за воробьём, а в подсобке два человека нашли друг в друге ту самую, редкую для Ситцева честность.

Вера вдруг встала, подошла к окну и посмотрела вниз.

– Ты не похож на остальных, – сказала она, не оборачиваясь. – Смотришь на людей, будто ищешь среди них свою стаю. Но в этом городе стаи – это роскошь.

Он усмехнулся: её наблюдательность пугала и восхищала одновременно.

– Мне всегда было проще одному, – сказал он.

– Тогда зачем пришёл сюда?

Он не знал, как ответить. Просто пожал плечами.

Вера вернулась к столу, села ближе, чем раньше, и на секунду замолчала.

– Если бы у тебя был шанс поменять всё, ты бы рискнул? – спросила она.

– Я здесь только ради этого, – честно сказал он.

Они снова переглянулись, теперь уже без масок и притворства.

В подсобке стало тихо, только тикающие на стене часы отсчитывали секунды до того, как они снова выйдут в зал – каждый на свою роль, но теперь уже с новым соглашением.

Вера поправила волосы, на этот раз небрежно. Он почувствовал, что в их союзе – даже если он продержится всего пару недель – будет больше смысла, чем во всех витринах вместе взятых.

И когда он выходил вслед за ней, на мгновение поймал в отражении стеклянной двери Елену: её лицо было спокойно, но в уголках глаз уже собирались первые признаки новой подозрительности.

Но теперь Григорий был готов: у него была союзница, а значит – шанс остаться в этом городе не просто расходным материалом, а фигурой, с которой считаются.

Под конец дня салон "Петров" превратился в герметичную капсулу, где каждый звук усиливался, а время сжималось до размеров песчинки. Клиенты ушли, витрины сияли пустыми отражениями, а воздух будто нарочно насытился предчувствием чего-то некомфортно личного.

– Досчитаем остатки? – спросила Вера, быстро проходя мимо Гриши в дальний, тёмный угол салона.

Он последовал за ней: при каждом шаге ощущалась разница между торговым залом – стерильным и обезличенным, и подсобкой, где царили бархат, пыль и разложение.

Внутри было жарко, будто температура здесь держалась на уровне стабильного нервного срыва. Ящики, лотки, свёрнутые рулоны бархата для упаковки; на стене – табличка "ВЫХОДА НЕТ", иронично дополненная следами чьих-то ногтей. Вера включила приглушённый свет, и он тут же нарезал её лицо на резкие, почти абстрактные пятна.

– Я тут всегда была замыкающим звеном, – сказала Вера, вытаскивая из ящика стопку актов. – Никому не доверяют до конца, вот и приходится всё делать самой.

– Значит, ты главный бухгалтер всего бардака, – улыбнулся Гриша, присаживаясь на ящик напротив.

– У кого-то же должна быть ответственность за чужие ошибки, – сказала она, быстро перелистывая папки. – Ты не замечал, что у каждого есть роль, но не у каждого есть свобода её менять?

– Свобода – это когда тебе позволяют делать то, что ты и так собирался, – сказал он, наблюдая, как у неё дрожат пальцы при пересчёте.

Она не ответила, но губы её дёрнулись в сторону, как у человека, который уже много раз спорил на эту тему и всегда проигрывал.

– Чего ты хочешь на самом деле? – спросил он, внезапно изменив тон на чуть более властный.

– Я хочу быть нужной, – ответила Вера почти машинально. – А не как обычно – в роли запасного выхода.

Её голос был сухим, но в нем слышался металлический привкус. Она посмотрела на него с вызовом, будто заранее знала: спорить бесполезно.

Пару минут они работали молча. Вера раскладывала кольца и браслеты по лоткам, сверяла с накладными, делала в планшете пометки. Гриша наблюдал: в каждом её движении была одновременно отчаянная точность и неуверенность человека, который знает, что его работа не спасёт от расплаты за чужие грехи.

В какой-то момент он специально потянулся за коробкой мимо её плеча, задел локтем её руку. Она не отшатнулась – наоборот, на секунду замерла, будто проверяла, повторит ли он это ещё раз.

– Ты всегда такая… напряжённая? – спросил он, зафиксировав пальцами её запястье. Тёплая, мягкая кожа под его ладонью вдруг показалась невероятно уязвимой.

Вера не сразу нашлась с ответом, но не попыталась вырваться:

– Просто не люблю, когда меня ставят в тупик. Я должна контролировать процесс.

Он слегка усилил хватку, медленно поворачивая её запястье так, чтобы она сама увидела – теперь процесс контролирует он.

– Иногда нужно довериться, – сказал Гриша, проводя пальцем вдоль внутренней стороны её руки. – Хотя бы ради эксперимента.

Она тихо выдохнула – звук больше походил на жалобу, чем на одобрение, но сопротивления не последовало.

– Серьёзно, – сказала Вера чуть тише, – я сегодня столько раз хотела просто исчезнуть, чтобы не пришлось опять объяснять свои поступки.

– Сегодня у тебя новый напарник, – он улыбнулся, чуть приблизившись. – Можешь позволить себе минуту слабости.

Вера попыталась отвести взгляд, но он перехватил её лицо и мягко, но настойчиво повернул к себе. Их губы соприкоснулись – сначала осторожно, почти формально, но через пару секунд она разжала зубы, впустила его язык, и вся её сдержанность рассыпалась на крошки.

Гриша почувствовал, как её тело сразу становится гибче, она обхватывает его за шею и почти висит на нём. Он быстро – на грани грубости – прижал её к стеллажу, так что коробки с украшениями жалобно скрипнули под её спиной. Вера не сопротивлялась, наоборот – она выгнулась вперёд, отвечая на его поцелуи с жадностью, в которой не было ни грамма кокетства.

Он поднял обе её руки, прижал запястья к стене и зафиксировал их одной ладонью: для него это был ритуал контроля, для неё – шок и облегчение одновременно. Она была в его власти, но в этот момент это было не про страх, а про жадную, почти инстинктивную радость быть нужной хотя бы кому-то.

– Я наблюдал за тобой весь день, – тихо сказал он, чуть сжав её руки. – Ты как бомба с отсроченным взрывателем. Просто жду, когда сработаешь.

Вера судорожно вздохнула, и на секунду его хватка ослабла. Она воспользовалась этим не чтобы сбежать, а чтобы обхватить его за талию и притянуть ближе, будто боялась, что он исчезнет первым. Её ногти вонзились ему в спину сквозь тонкую ткань, она куснула его за губу – и тут же инстинктивно извинилась взглядом, как будто боялась, что за это накажут.

Он провёл рукой по её шее, замедленно, с каким-то ледяным расчетом, а потом резко притянул к себе, впечатываясь губами в её ключицу. Она вздрогнула от боли, но не отстранилась; он видел по её лицу – это был правильный ход.

– Ты уверена? – прошептал он ей на ухо.

Вера зажмурилась и кивнула, чуть повернув голову, чтобы снова почувствовать его дыхание.

– Да, – сказала она. – Я давно ничего не хотела сильнее.

Григорий не церемонился, не оттягивал момент ради романтики или лишних слов; он крепко прижал Веру к стене, одной рукой удерживая её тонкое запястье, другой быстро и ловко раздвигая края узкой юбки. Она не сопротивлялась – наоборот, сама помогла ему, цепляясь за его плечи, впиваясь ногтями в кожу сквозь тонкую ткань рубашки. Она резко втянула воздух, когда он наклонился, и зубами, хищно, как дикий зверь, укусил её за ухо, а потом ими же оставил на шее едва заметный след.

Он дёрнул за резинку её трусиков, с лёгкостью стянул их вниз, обнажив бледную, почти прозрачную кожу. Его собственные джинсы оказались на полу. Всё происходило быстро, без ненужной суеты, как будто это не первый их раз, а какой-то заранее отрепетированный ритуал.

Странно, но в этот момент Вера не выглядела испуганной или смущённой – скорее, обретённой. Она глубоко выдохнула, когда он, не спрашивая разрешения, обхватил её за талию и поднял, прижимая к холодной бетонной стене подсобки. Её тело будто само подстроилось под него, ноги обвили его бедра, и он резко, без прелюдий, вошёл в неё.

Вера вскрикнула: в этом звуке было и облегчение, и ошеломление, и первобытное "наконец-то". Она уткнулась лбом ему в плечо, хватая воздух и цепляясь за его шею, будто боялась упустить этот миг или упасть в пропасть. Её пальцы дрожали, но не от страха, а от того, что давно не чувствовала себя настолько живой.

Григорий двигался с упрямой решимостью, будто хотел сразу доказать – между ними не может быть обычных правил, только те, которые они сейчас придумывают на ходу. Он ловил каждую её реакцию, каждый вздох, каждое дрожание. Когда она пыталась сдержать стон, он намеренно усиливал темп, заставляя её забыть о необходимости быть тихой или правильной. Каждый удар его тела о её, каждый новый рывок нарушал стерильную тишину подсобки, делая прежние тревоги бессмысленными.

Вера цепляла его зубами за шею, и, когда он слегка придушил её, прижав к стене ладонью, она только сильнее сжала его ногами. В этот момент он понял: в ней не было никакой ломкости или нежности – только голое, откровенное желание почувствовать себя нужной и желанной до предела. Он сжал её бедра так, что наверняка останутся синяки, но она, кажется, только этого и хотела.

Теперь они двигались как единое существо: он держал её крепко, почти до синяков, а она не пыталась быть деликатной. Их тела жадно искали друг друга, под одеждой скапливалось электричество, в воздухе повисла такая концентрация похоти, что стало тяжело дышать.

Он чуть ослабил хватку, позволяя ей опустить руки, но та не спешила вырываться – наоборот, будто искала новые точки опоры. Она цеплялась за него, как за последний шанс на искупление, и он впервые за день почувствовал себя не только в роли наблюдателя, но и двигателя процесса.