Они слились в поцелуе, который уже не был игрой – это было что-то похожее на ритуал взаимного уничтожения. Он скользил ладонью по её талии, засовывал пальцы под резинку юбки, чувствуя, как кожа под ней нагревается быстрее, чем воздух в подсобке. Вера тяжело дышала, шептала что-то неразборчивое ему на ухо, а потом вдруг притихла, будто бы испугавшись собственной откровенности.

– Я не хочу, чтобы это было только сейчас, – сказала она.

Он провёл по её щеке тыльной стороной ладони:

– У тебя будет столько "сейчас", сколько ты захочешь.

Вера улыбнулась, и в её улыбке была одновременно благодарность и капля недоверия: она понимала, что этот человек может обмануть, но прямо сейчас это не имело значения.

Он снова впился в неё, теперь уже грубее, без остаточных сантиментов. Схватил за волосы, потянул голову назад и прошептал:

– Если кто-то узнает, я тебя не выдам. Но если ты меня сдашь, я уйду – и тебя сожрут заживо.

Она посмотрела на него с азартом: этот страх был для неё наркотиком, и он это знал.

Потом всё слилось в единую тьму: запах пыли, холод металла полки под её спиной, сдавленный стон, когда он сильнее сжал её запястья, звук тяжёлого дыхания и отчаянная, голодная жажда друг друга. Они двигались так, будто хотели стереть всю усталость дня, и на секунду забыли, что за стенкой кто-то ещё есть. Но даже если бы кто-то вошёл – ничего не изменилось бы.

Когда всё закончилось, Вера долго не могла отпустить его, прижимаясь к груди, как ребёнок, боящийся рассвета. Он обнял её, слегка погладил по волосам, и только когда услышал, что в соседней комнате кто-то двигается, аккуратно отстранился.

– Всё нормально, – сказал он. – Теперь мы партнёры.

Вера кивнула, глядя на него снизу вверх с такой верой, что стало даже неловко. Он поцеловал её в лоб и вышел первым, оставив за собой лёгкий запах духов и слабо тлеющее эхо того, что произошло.

В торговом зале никого не было, только на зеркале витрины Гриша увидел своё отражение – волосы растрёпаны, губы припухли, на шее синяк, который скоро вспухнет до полноценной метки.

Он усмехнулся, поправил рубашку и медленно двинулся в сторону выхода.

В этот момент на пороге появился Елена. Она смотрела на него пристально, но без укора. Словно уже поняла: война окончательно началась.

Они простояли в дверном проёме три или четыре бесконечные секунды, пока за спиной не послышался глухой голос Веры:

– Всё нормально, мы закончили.

Елена кивнула – так, будто принимала отчёт у генерала накануне поражения.

– Завтра приходите пораньше, будет ревизия, – сказала она Грише, а потом, чуть повернувшись к Вере:

– И вы тоже, не опаздывайте.

Дверь за хозяйкой плавно затворилась.

Они переглянулись – и, не сговариваясь, засмеялись так тихо, что смех больше походил на подёргивание лицевых мышц. Потом Вера быстро поправила волосы, вытерла губы салфеткой, и первым делом спросила:

– Ты правда думаешь, что это сойдёт нам с рук?

– Уже сошло, – ответил он. – Главное – не переиграть.

Вера хмыкнула, но в её глазах светилась смесь облегчения и адреналина.

Они задержались в салоне ещё минут на пятнадцать. Вера убирала следы, он доводил до ума вечернюю кассу. Когда они вышли на улицу, небо затянуло перламутровой рябью, а город постепенно переходил в состояние гибернации: фонари зажглись вполсилы, машины прятались во дворах, по проспекту шли только пенсионеры в собачьих куртках и влюблённые, которым и апокалипсис был бы к лицу.

– Провожать тебя – это не правило хорошего тона, – заметил Гриша, шагая рядом с Верой по растрескавшемуся асфальту. – Это просто смешно.

– Тогда можешь подождать на улице, если боишься темноты, – огрызнулась она, но не сбавила шага.

Они шли молча минут семь, петляя по дворам, где каждая скамейка была либо сломана, либо приватизирована соседскими котами. Город казался другим: чужим, но не враждебным – скорее, равнодушным к любым манёврам своих обитателей. В одном подъезде горел жёлтый, как желтуха, свет. На стене была наклейка "Только для своих", но Вера прошла внутрь так, будто там ждали именно её.

Лифта не было: они поднялись на четвёртый этаж по спирали бетонных ступеней, под потолком тянулся кабель интернета, весь в чёрных бинтах из изоленты.

– У меня нет кабеля для гостей, – заранее предупредила Вера. – Если хочешь вайфай, надо будет пинать роутер ногой.

– Я вообще-то люблю жёсткие меры, – отозвался он.

Она открыла дверь в квартиру, и Гриша оказался в другой реальности: здесь пахло парфюмом, сухой травой и керамикой. Всё было миниатюрно, рационально, в идеальном порядке: подоконник заставлен горшками с микроперцем и суккулентами, кухонный стол – модными журналами и распечатками из инстаграма, в углу стояла торшерная лампа в стиле Bauhaus и мебель Ikea последних сезонов. Вера сбросила кроссовки, бросила рюкзак на кресло, и только потом предложила:

– Чай или что покрепче?

– Сначала душ, – сказал он.

– Ванная направо, полотенце на двери.

Он мылся в душе минуты три, а когда вышел, Вера уже стояла в халате – самом простом, голубом, и держала в руках кружку с надписью "MAKE IT SHORT". Лицо её было чистым, как у ребёнка: макияж смыт, волосы ещё влажные, глаза ясные, но при этом в них всё ещё стояла та самая куражная искра.

– Я подумала, ты сбежишь, – сказала она.

– А ты думала, что это был спектакль на одну ночь?

– В Ситцеве любые отношения – это театр одного зрителя, – пояснила Вера, чуть смутившись. – Остальные – декорации.

– Не люблю быть декорацией, – сказал он, – я всегда выбирал главные роли.

Она улыбнулась и протянула ему кружку:

– На пробу.

– Горько, – сказал он, отхлебнув.

– Я не люблю сладкое, – призналась она.

Они стояли в проходе, и между ними не осталось ничего лишнего: оба были в чистой одежде, без оружия и иллюзий. Он провёл рукой по её плечу, ощутил тепло и упругость мышц. Вера слегка отстранилась, но тут же вернулась на прежнее место.

– Если хочешь, можем сразу пойти в кровать, – сказала она с вызывающей прямотой.

Он кивнул.

Кровать в углу комнаты была застелена безукоризненно, но едва они легли, вся безупречность превратилась в театральный реквизит: он снял с неё халат одним движением.

Обнаженная Вера напоминала разукрашенную куклу: тонкие руки, маленькая грудь, узкие плечи. Словно девушка только вчера скинула пионерский галстук и сразу стала взрослой, но без округлостей и цинизма. В ней отсутствовали изощрённые женские уловки, к которым Гриша привык: ни кокетства, ни драматических пауз, ни даже привычного стыда. Напротив, её хрупкость резко контрастировала с жадным и бескомпромиссным взглядом.

Гриша вдруг понял, что эта почти детская телесность возбуждает больше, чем взрослые формы: в ней не было фальши, только неумелая, но острая жажда близости. Ладонь скользнула по внутренней стороне её бедра, и каждая клетка кожи реагировала: сначала вздрагивала, затем краснела и, наконец, плавилась в горячей дрожи.

Вера не отводила глаз, словно пыталась запомнить его, впитать в себя. "Детская," – сначала его это смутило, но затем пришло осознание: в этой неприспособленности есть своя правда. Она не стыдилась уязвимости, напротив, делала её оружием. Это было опасно.

Когда он сжал её тело, то почувствовал, как дрожат ноги и напрягаются руки. Вера не сопротивлялась, напротив, отвечала на каждое движение, цепляясь за него, будто хотела впитать всю его жесткость, усталость и страх.

Он не сразу вошел в неё. Первое, что сделал Григорий, – вынул из кухонного ящика узкое хлопковое полотенце с фирменной надписью "Ювелирный Салон Елены", и когда он повел Веру к кровати, она с иронией прикусила губу:

– Будешь пытаться меня укротить?

Он деловито откинул покрывало, усадил её на кромку матраса, потом аккуратно – даже заботливо – обернул полотенце вокруг её запястий, затянув узел на изголовье.

– Если сделаю плохо, можешь покусать, – сказал он, и в голосе было такое обещание, что она не удержалась от смешка.

Он смотрел на неё очень внимательно: как вырываются её плечи из тонкого халата, как напряжённо ходят жилки на шее, как вялая усмешка медленно расползается по лицу, уступая место растущей тревоге.

– И что дальше?.. – спросила она, но не успела договорить, потому что он резко, почти демонстративно, вошёл в неё.

В этот момент тело Веры изогнулось, как провод под напряжением, и во взгляде промелькнуло что-то, напоминающее страх. Не дав времени привыкнуть или осмыслить происходящее, он двигался ровно и мощно, словно поршень. Вера закусила губу, сначала сопротивляясь, но вскоре сдалась, растворившись в этих почти безжалостных ритмах. Он крепко держал её за бёдра, притягивая к себе, как будто опасался, что она исчезнет, если ослабить хватку.

В комнате витал аромат пота, лаванды, лёгкий запах кофе и пряной свежести её кожи. Полотенце натерло запястья, но она не просила остановиться; напротив, с каждым движением становилась резче и требовательнее. Чувствовалось, как она утрачивает контроль, в ней смешиваются злость, возбуждение и первобытное желание, о котором могла и не подозревать.

Григорий наклонился, оставляя след на её шее – к утру останется метка. Второй рукой прикрыл ей рот, чтобы приглушить крик, но Вера вырвалась, дотянулась до его плеча и укусила – не по-детски, а по-настоящему, до боли. Не ожидая этого, он на мгновение ослабил хватку. Вера воспользовалась моментом, перевернулась на бок, но он быстро вернул её обратно, зафиксировав в своих руках и между бёдрами.

Кровать стучала о стену – единственный метроном их общего времени. С каждым новым импульсом стирались пределы между властью и уязвимостью, менялось их соотношение. Вера не была просто деловым ресурсом или интригой – сейчас она становилась частью Гриши, позволяя вживаться в себя глубже, чем кто-либо прежде.

Внезапно из её горла вырвался крик – не от боли, а от чувства, не имеющего точного названия. Звук казался одновременно смехом и детским воплем. Григорий замедлил ритм, наклонился к лицу и увидел слёзы на щеках, глаза, светящиеся злой, голодной радостью. Никакой мольбы о пощаде – наоборот, ноги сжались крепче, словно боясь отпустить даже на секунду.

Каждое движение вытесняло прошлые воспоминания, заполняло пустоты в обоих телах. Плач и смех сливались в единый поток, превращая двоих в одно целое. После нескольких волн наслаждения, накрывших Веру, их руки соединились, а дыхание постепенно выровнялось.

– Ты не первый, кто так делает, – произнесла она в наступившей тишине.

– Но запомнишь именно меня, – Григорий повернул её лицом к себе. – Я не люблю оставаться статистом.

Тихий смех прозвучал почти счастливо.

Поглаживая хрупкие плечи, Гриша думал: в венах этой девушки вместо крови – шампунь, фреш и чёрный кофе. Жизнь для неё – череда прыжков из одной случайности в другую, и сейчас ей нужен кто-то, способный придать всему хоть какой-то смысл.

Он не верил в любовь, но в соавторство – вполне.

– Ты поможешь мне? – спросил Гриша, когда дыхание восстановилось.

– С чем?

– Хочу знать всё, что происходит за спинами Петровых. Схемы, страхи, бывшие и будущие друзья. Нужен человек, умеющий оставаться невидимым и не задающий лишних вопросов.

– Уверен, что справлюсь? – в голосе Веры звучал уже не сомнение, а азарт.

– Другого выхода нет, – улыбнулся Гриша. – Либо станешь частью чужой истории, либо напишешь собственную.

Вера повернулась на спину, уставилась в потолок и замолчала на минуту.

– Всегда мечтала быть главным персонажем, – тихо произнесла наконец.

– Тогда действуй как главный.

– Это опасно.

– Без риска неинтересно.