Те, кто помоложе и с машинами, сами ездили в город, снабжали и знакомых, если те просили, но это было дорого – бензин тогда тоже оказался в дефиците, продавали его не на заправках, а с цистерн на трассе втридорога, на автобусах же… Перестали ходить вместительные «ЛиАЗы», вместо них пустили коммерческие «Рафики» по бешеным ценам; «Рафики» эти то и дело ломались.

И некоторые синегорцы пошли в Даниловку. Пошла и мать Зинаиды Петровны… Машины у них тогда еще не было, а мотоцикл на ладан дышал; раз, другой попросили соседей, ездивших в город, купить продуктов, потом увидели на их лицах неудовольствие, перестали… В общем, мать взяла и пошла в Даниловку.

Принесла две куриные тушки, желтоватые, опаленные, сетку яиц, свежей картошки, соленых помидоров… Через неделю отправилась уже Зинаида Петровна. Но стучаться в калитки, спрашивать, продает ли кто мясо, овощи, как советовала мать, не решилась. Было стыдно. И жутко. Вспомнились пушкинские строчки – «Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий…» Померещился даже человек с гробиком под мышкой.

Помесила грязь на пустынных деревенских улицах и вернулась домой.

После этого насела на мужа: сколько лет собираемся машину купить, теперь никаких очередей, свободно продают хоть наши, хоть иномарки, а деньги с каждым днем дешевеют… В ближайшие выходные – муж еще работал, его должность, связанную с обеспечением комплекса и поселка водой, сокращать не собирались – поехали в город, за один день выбрали и оформили «Жигули» с небольшим пробегом.

Пришлось нанять человека, чтоб перегнал машину в поселок – у мужа были права на категорию А – управление мотоциклом. И Зинаида Петровна ворчала: «Сколько лет собирался переучиться. Ну вот что теперь делать?..» – «Переучу-усь», – вздыхал муж.

Тогда он уже менялся. Не то чтобы становился равнодушным, но на работу уходил как на повинность, садом и огородным участком интересовался меньше и меньше, зато часто сидел один, листая книги из их домашней библиотеки. Книг было несколько сотен, в том числе и многотомные собрания сочинений, приобретенные по подписке, но читать всё не получалось, было недосуг, и вот муж, кажется, начинал увлекаться чтением. И это Зинаиду Петровну тревожило.

Хотя, пыталась себя успокаивать, что ж, дети выросли и разъехались, на комбинате дела неважные, да и возраст уже… Не молодость, в общем.

Потом перемены стали заметней. Муж предлагал переехать к нему на малую родину, под Ворошиловград, у которого к тому времени сменилось название на прежнее. Зинаида Петровна с матерью были против категорически: «Во-первых, это другая страна теперь, а во-вторых, кто нас там ждет, кому мы там нужны?» Мужа увезли оттуда в начале войны в один райгородок соседней области, где он и прожил до поступления в университет в их городе. На родине за все время побывал два раза – один раз студентом, второй – с молодой женой. Какие-то дальние родственники, с которыми хорошо за столом посидеть, но которые вряд ли обрадуются, если к ним заявятся насовсем… И теперь Зинаида Петровна была рада, что не согласилась. Теперь там снова война…

Муж пристрастился к алкоголю. Не то чтобы напивался, но пил часто, шумно. На берегу с давних пор были вкопанные в землю деревянный стол и лавки, и вот там он и его приятели стали проводить время. Еще и грибок железный смастерили, чтоб от дождя прятаться.

В выходные сидели, а то и после работы. И муж пел. Никогда раньше она от него не слышала песен, а тут – прорвало. И песни какие-то… не из их краев.

…Ой, да офицер-майор,
Отпусти домой,
Ой, да отпусти домой
До матки до родной!..

Пошли скандалы, взбухали обиды. Какая-нибудь мелочь из далекого прошлого вдруг становилась важной, начинала болеть, и они упрекали, корили, а то и попросту оскорбляли друг друга. Мать пыталась мирить их, но сама быстро заражалась их раздражением, ругалась и с зятем, и с дочерью.

Новые права муж получил, но ездить на машине желания не выказывал. Стояла под дождями, снегом, палящим солнцем рядом с соседскими гаражами. Чтоб купить или строить гараж, Зинаида Петровна и не заикалась. Тем более увидела однажды – как глаза открылись, – муж-то тает.

Первой мыслью было: допился. Заставила пойти на обследование, оказалось – лейкемия. Какая-то уже последняя стадия. И через полтора года его не стало. Следом ушла и мама. И осталась Зинаида Петровна одна в трехкомнатной своей квартире, с садом и огородом, «Жигулями» под окнами. В гибнущих постепенно Синих Горках.

Сын и дочь звали ее к себе, впрочем, не очень настойчиво. Да она бы в любом случае не поехала. Здесь прошла ее жизнь, и себя в другом месте она уже не представляла.

Дети в первое время приезжали часто. Гостили, иногда с внучками. Машину и сад продали, деньги поделили. Постепенно наезды стали реже, да оно и понятно – дочь совсем далеко, у сына работа, внучки учились сначала в школе, потом в вузах, а теперь уже и работают, взрослые… А у Зинаиды Петровны тянется и тянется один и тот же день… Да, она помнит, был такой фильм – «День сурка», его часто показывали по телевизору; но ее повторяемость событий не пугает, наоборот, пугают мысли о неожиданных переменах, о том, что может выбить ее из той самой колеи. Выбьет, и полетит она в тартарары.

Запросто полетит – она чувствовала: и физическое, и, как говорится, моральное здоровье у нее на пределе.

Держала себя, не позволяла скиснуть. Часто гуляла, бывало, и по вечерам. Вечера, особенно летние, ей очень здесь нравились. Живительная свежесть с реки, запах трав и цветов, тишина. Правда, тишина бывала совсем уж полной, мертвой какой-то. И очень мало окон горело в домах…

Несколько лет назад произошел страшный случай. Для поселка в неполные теперь пять тысяч жителей это была трагедия.

Местная девушка пропала. Алина. Окончила школу, поступала куда-то в городе, не поступила, жила здесь, говорят, как в клетке. Никто ее не держал, но и возможности устроиться в другом месте не было. Или она эти возможности не замечала. Может быть, и боялась… Бывает так: хочешь изменить свою жизнь, но боишься. И маешься. Вот она и маялась. И однажды, поздняя осень была – Зинаида Петровна запомнила, что как раз лед на Иртыше вставал, – пропала.

Сначала думали – уехала. Но мать и отчим говорили: никуда не собиралась, денег у нее нет. Сидела дома, иногда в Дом культуры ходила, к подружкам.

Сутки нет, неделю, две… Отчима стали подозревать, хореографа местного, который танцевальную студию вел. С этим хореографом Алину видели накануне или даже в день пропажи. Допрашивали их, но вроде бы не арестовывали. Да и так – подозреваемым – приятного мало быть, видеть на себе косые взгляды. Отчим из выпивающих, про хореографа поговаривать стали, что и к Алине он знаки внимания проявлял, и к другим девушкам… Кажется, под подписками о невыезде были…

Искали девушку – прочесывали берег, дачки, подвалы. Весной рыбаки нашли далеко ниже по течению. В зимней куртке записка оказалась, сумели прочитать, что надоело ей все, никакого будущего не видит… Хореограф тут же переехал.

Зинаиде Петровне в силу возраста вроде как ничего не нужно, кроме тишины и покоя, но на нее порой такая тоска находит, что ей кажется, она понимает эту глупенькую Алину…

Года два назад вдруг начались в Синих Горках перемены. Не те, каких боялась Зинаида Петровна, а какие давно уже устала ждать, перестала верить. Поселок заметно наполнялся людьми. Не пенсионерами, которым иногда здесь покупали квартиры, чтоб доживали на свежем воздухе среди подобных, а молодыми, деятельными, активными.

Стало известно, что нефтебазу начинают снова переделывать в химкомбинат, изучают состояние завода и планируют восстановление…

Она смотрела телевизор, разговаривала со знакомыми – знала о происходящем в мире. Видела, страна проснулась, зашевелилась, заработала, начала показывать силу. Но в то, что это шевеление и работа доберутся до их Синих Горок, что обретут они вторую жизнь, и представить не могла. Слава богу, ошиблась.

Прошлой осенью расконсервировали больницу. Ту самую, которой сначала удивлялись – зачем такая большая? – потом гордились, а последние лет пятнадцать оплакивали, наблюдая, как она ветшает, буквально осыпается.

А этим летом, в июле, Зинаида Петровна решилась и дошла до своего дачного участка, на котором из построек был туалет и сарайчик для инструментов, собрала немного вишни с нижних кустов. Не пропадать ведь ягоде – в морозильнике заморозит… Глянула в сторону Даниловки и охнула: там желтели свежие срубы домов, зеленели новые крыши. Деревня тоже словно бы обрела вторую – или какую там за время с ее основания? – жизнь.

В августе приехала старшая внучка. Ей за тридцать, но мужа и детей нет. Не хочет. Много лет работала журналистом, а недавно переучилась на дизайнера.

Об этом и заговорили после приветствий, за чаем.

– Нет теперь журналистики, баб, – сказала внучка.

– Ну как же… – Зинаида Петровна сделала вид, что удивилась (отчасти она разделяла это утверждение, но работа дизайнера казалась ей какой-то нестоящей, игрушечной, что ли). – Как нет? И новости вон сплошные, репортажи о проблемах, – кивнула на телевизор, – и газеты выходят, в интернете тоже… – Интернетом она почти не пользовалась: не то чтобы не умела – боялась пропасть в нем, как в омуте. – Пишут, говорят, спорят…

– О разрешенном, баб, о разрешенном. Каждую мелочь надо согласовывать, перепроверять сто раз. Кого можно упоминать, кого нет…

– Разве это совсем уж плохо – перепроверять? Сколько лилось клеветы всякой, ничему верить было нельзя.

Внучка поморщилась:

– Да и сейчас ничему не надо верить.

Зинаида Петровна чуть не сказала: «Ну а как жить тогда, ничему не веря?» Остановила себя – не надо спорить, – спросила о другом, постаравшись сделать голос мягче, доверительней:

– Молодого человека-то не встретила?

– О-о, – снова поморщилась внучка – прямо как подросток морщилась, кривилась. – Много их встречается, только без толку.

– С таким настроем и замуж не выйдешь, и детей не появится.

– Может, оно и к лучшему…

Так ее ждала, так радовалась приезду, а теперь хотелось одной оказаться. Спокойней одной.

– Такое время, баб, – стала объяснять внучка тоже помягчевшим тоном, – не до свадеб, не до детей. Все вон горит, взрывается, ужас сплошной.

– И что теперь? Еще хуже было, и ведь ручки не складывали…

– На моем веку хуже не было.

Помолчали, без аппетита отпивая чай из чашек… Да, тягостный у них получался разговор, но в то же время в голове Зинаиды Петровны словно бы зашевелились давно заржавевшие шестеренки. И она задала новый вопрос, с подвохом:

– А на новой работе как?

Внучка мгновенно воодушевилась:

– Там все отлично! Дома строят, квартиры ремонтируют. Так что я, баб, нарасхват.

– Ну вот видишь, люди помирать не собираются. Еще, поди, и детские спальни просят придумать…

– Так, ладно. – Внучка поднялась. – Устала с дороги. Я пойду полежу, можно?

– Да-да, там белье свежее. Отдохни.

На другой день гуляли по центру. Острых тем старались не касаться. Зинаида Петровна ненавязчиво обращала внимание, что вот школу отремонтировали, заводоуправление реставрируют, больницу открыли. А все эти годы приходилось или скорую вызывать, которая ехала в лучшем случае час, а так – часа три, или к ним сюда приезжала бригада врачей раз в месяц – измеряли давление, выслушивали жалобы, слушали легкие, сердце…

Внучка и радовалась, и тут же морщилась. Накачали ее где-то там негативом, утонула, видимо, в интернетовском омуте.

– О! – вскрикнула совсем как в детстве, – черемуха!

И подбежала к дереву, стала срывать красные ягодки, бросать в рот.

– Красная вкусней черной! Сто лет не ела…

Да, кто-то еще тогда, во время строительства поселка, высадил целую аллею красной черемухи, которой в этих краях до того и не видывали. И вот до сих пор большинство деревьев живы, правда, подсыхают. Но за ними следят – сухие ветки спиливают, стволы понизу белят…