– Давай завтра до участка сходим, – предложила Зинаида Петровна. – Кизил надо собрать. – Она очень гордилась кизилом, который когда-то, саженцем, не просто выжил в их суровые зимы, но и превратился в огромное дерево. – Компота наварим. Может, и вишня еще осталась. Месяц назад хорошая была…

– Конечно, баб! – внучка совсем развеселилась, тянулась руками к ягоде, громко выплевывала косточки.

– Заодно посмотришь, какой деревня стала, Даниловка.

– А какой она стала?

– Будто новая. Дома перестраивают, крыши этим, металлочерепицей или чем там, кроют…

Внучка стала серьезной:

– Сейчас повсюду так. Деньги у людей появились. Но лучше, чтоб не появлялись… Это, баб, кровавые деньги.

Зинаиду Петровну как холодной водой обдало.

– С чего это?

– И завод с комбинатом тоже… Не для полетов на Марс там моторы будут делать, как вы мечтали и меня приучили… Для ракет, которые на людей полетят.

Зинаида Петровна смолчала. Вернулись домой; она сослалась на то, что плохо себя чувствует, ушла в спальню. Лежала, думала… Может, всё так, всё так. Внучке лучше знать. Хотя откуда? Наслушалась, начиталась… А телевизор она – сколько раз с гордостью говорила – не смотрит. Вот и черпает из того омута… «На людей»… На тех людей и ракет не жалко. И не люди они, такое творить…

Гнала, гнала, гнала от себя сомнения. Начнешь сомневаться – и разрушится эта вторая жизнь. Рассыплешься, превратишься в пыль, труху. И первая жизнь станет напрасной, ошибочной. Поэтому – нельзя, нельзя ей в восемьдесят семь лет сомневаться.

Поднялась. Постояла и села. Посидела, решаясь. Посмотрела на часы. Встала и пошла в зал.

Внучка сидела на диване и пристально смотрела в телефон.

– Знаешь, – заговорила Зинаида Петровна; внучка вздрогнула и перевела взгляд на нее. – Ты, наверное, поезжай. Все хорошо у меня. Поезжай. Автобус будет через сорок минут. Успеешь.

Вернулась к себе, закрыла дверь. И накинула крючок на петлю.

2025

Время

Первый раз я держал путь на малую родину не на свои деньги. За двадцать лет, с тех пор как обрел какую-никакую известность, побывал в большей части областей, республик и краев, в полутора десятках стран на книжных фестивалях, встречах в библиотеках, литературных семинарах. А на малую родину не приглашали, не везли.

Ну, у меня специфическая малая родина, Тува, которую все чаще даже русские называют Тыва. Когда-то автономная республика, а теперь просто республика. С большой буквы «Р».

Было время, отправляешь в Туву бандероль (одноклассникам новую книжку), и тебе говорят из окошечка: «А вы почему сюда пришли? Вам за угол, где зарубежная корреспонденция». И стоило труда убедить, что Тува – часть России.

Потом перестали отправлять за углы – о Туве узнали. Министр МЧС (потом министр обороны) родом оттуда, в Туве президент очень большую щуку поймал, тревел-блогеры полюбили о ней рассказывать: экстрим во всех отношениях…

Литературных фестивалей в Туве не проводилось, библиотеки не приглашали. Не только меня не приглашали (я уж думал, что обидел местных жителей – много разного нелицеприятного о них написал), но и других. Никого не приглашали. Бедная республика, дотационная, да и закрытая, чужих – из-за Саян – там не очень-то привечают.

Я, конечно, ездил. На автобусе, на такси, место в котором ненамного дороже билета на автобус, со знакомыми. Тянула малая родина даже после того, как там не осталось друзей, почти не осталось одноклассников, родни. Но день, два, три там даже в одиночестве придавали сил. Что ж, на то она и родина, чтоб питать. Даже через тоску наполнять силами.

Ну а тут вдруг: приезжайте. Фестиваль «Читай, Тува». На один день, но как уж получилось, что удалось…

Я жил тогда в Екатеринбурге; тут же предложил организаторам маршрут: из Еката в Новосибирск, там пересадка, и из Новосибирска в Кызыл – столицу моей малой родины и мой родной город.

Организаторы ответили: из Новосибирска в Кызыл самолеты летают не каждый день, ваш день с рейсом не совпадает. Придется лететь через Москву. Да и из Москвы в Кызыл летают не всегда, периодами. Сейчас ранняя осень, спрос есть, так что сообщение имеется.

Отпросился у жены. Отпустила. Сказала, что малая родина – святое, как-нибудь три дня выдержит одна с годовалой дочкой.

Ну да, фестиваль был однодневный, но на обратном пути я решил побывать в деревне на юге Красноярского края, в том доме, где после переезда из Тувы жили мои родители. Нужно было забрать хотя бы некоторые, дорогие памяти вещи.

Родители умерли, дом стоял без призора.

Я взял с собой огромный чемодан, хотя обычно путешествую с сумкой для ноутбука или рюкзаком. Приехал в аэропорт, и тут, еще даже не вошел внутрь, теленькнула эсэмэска: ваш рейс задерживается на полчаса.

Обычно самолеты в Москву отправлялись вовремя – люди из Еката летают туда в основном на работу. Купить билет на ночные рейсы в столицу с воскресенья на понедельник и с пятницы на субботу обратно – дело вообще почти безнадежное.

Для некоторых екатеринбуржцев самолет так и вовсе как электричка в Москву для жителей, например, Дмитрова или Коломны. Так что у них все рассчитано иногда поминутно, и вот – задержка.

Редкая, надо отдать должное; еще года полтора назад разнообразные специалисты говорили, что с гражданской авиацией в России скоро станет совсем плохо – самолеты, дескать, почти все иностранные, на запчасти и на покупку новых наложены санкции. Вот-вот небо для граждан РФ станет недоступным. Но – летаем. И в основном по расписанию.

Для меня полчаса – пустяк. Зазор между прилетом в «Домодедово» и вылетом в Кызыл больше трех часов. Что ж, меньше буду торчать в этом «Домодедово», где до сих пор не открыли курилки. Во «Внуково» есть, в «Шереметьево» тоже, а домодедовские кобенятся. (Справедливости ради надо уточнить: во время действия рассказа кобенились, вскоре сдались.)

Очень медленно выкурил сигарету, вошел в «Кольцово», зарегистрировался, сдал практически пустой (пакет со сменой белья) чемодан, вес которого вызвал у девушки за стойкой молчаливое, но выразительное удивление. И, кажется, подозрение.

– В Сибирь еду – обратно он будет под завязку, – объяснил я, чтоб снять это подозрение.

Эх, могла бы ты, девушка, сказать: а билет у вас только до Москвы, тогда бы у меня в голове щелкнуло… Но она не сказала, нацепила на ручку чемодана клейкую бумажку, и чемодан уехал в недра технической зоны.

Я же получил посадочный, поднялся на эскалаторе на второй этаж. Прошел досмотр, в очередной раз (наверняка не в последний) подосадовав, что не вынул дома ремень из джинсов. Ничего этот ремень не держит, хожу спокойно без него, но джинсы ведь без ремня не смотрятся, а в аэропортах приходится этот ремень торопливо (хотя никто обычно не торопит) вытягивать, роняя на пол то, что в армии называют тренчик.

И именно в этот момент вспоминается сцена из фильма с Джорджем Клуни, где он так профессионально проходит все эти досмотры…

Ладно, в общем, и я тоже довольно профессионально прошел, оказался в так называемой стерильной зоне. И сразу почувствовал, как устал. От чего, казалось бы… Но вот так – усталость. Раньше были радость, предвкушение нового, нетерпеливое ожидание полета. Ведь это чудо – здоровенная металлическая штуковина, набитая людьми и багажом, разбегается и взлетает. Наверняка многие, даже привыкшие летать, не понимают, как это возможно. Можно сколько угодно говорить заученное про турбины, особую форму крыльев, но вот так – сердцем, что ли, – мало кто понимает. Лично я не понимаю и воспринимаю как чудо.

Но – налетался я. Налетался за последние годы. «Зажрался» – скажет кто-нибудь. Наверно. И тем не менее жрать, то есть лететь, – надо. Малая родина все-таки. Впервые пригласили…

Купил бутылку воды в автомате, нашел свободное место возле курилки. Уселся. Да, полчаса это терпимо. Тем более что вот можно покурить в любой момент. Курилка здесь существовала все годы запрета. Жестяная будка с дверью на колесиках, с гофрой вентиляции в потолке. Она была вся обклеена перечеркнутыми красным сигаретами: дескать, нельзя категорически. Но пепельницы внутри присутствовали, вытяжка работала. Люди входили и курили.

Хорошо. Отсутствие курилок в этих самых стерильных зонах нервирует, и курить хочется особенно сильно. Вот и курят в туалетах, курильщиков ловит полиция, орут на них уборщицы…

Достал тетрадь с начатой повестью, глянул, что там написал накануне. Попробовал писать дальше. Не писалось. Убрал тетрадь, вынул ноутбук. Стал читать книгу, которую читал время от времени последние недели. Не по работе, а для души. Не читалось.

Тело ломило, словно я физически переработал. В сон клонило. Задремать мешали объявления: туда-то начинается посадка, тех-то срочно приглашают к такому-то выходу, прибыл оттуда-то самолет…

Пошел в курилку. Людей почти что битком. Один раз затянулся и понял: курить совсем не хочется. Ну и не приспособлена эта будка для смакования. Над головой гудит вытяжка, но мало что вытягивает, душно, едко, глаза щиплет… Люди скорее всасывают в себя никотин, смолы и прочее, с отвращением давят окурки на бортике пепельницы-дыры и выскакивают.

Ну и я тоже вскоре выскочил. Снова сел, достал смартфон. Дисплей ожил от моего взгляда, приглашая погрузиться в чтение новостей, постов, блогов, просмотр роликов и фильмов. Можно набрать «Монтескьё» и погрузиться в его «Персидские письма», можно – «Диалоги» Платона попробовать осилить. При помощи смартфона очень многое можно… Нет, не хочу, не могу.

Впрочем, писать хочу, но опять же – не могу. Как-то там в дневнике у Толстого: «Писать не могу, а хочется». Ну вот и у меня типа того. И давно уже, почти год.

В первые недели после двадцать четвертого февраля состояние было, конечно, жуткое. И недоумение, и страх, и стыд, и сомнение в том, что не сошел с ума, что это происходит на самом деле. Но и… В голове постоянно колотилось: сколько сюжетов! сколько сюжетов! Я копировал разные статьи, посты из интернета, записывал детали событий, сводок из так называемых линий соприкосновения, цифры, даты, имена людей, которые вполне могут стать персонажами будущих рассказов, а то и большого романа.

Хм, так Михаил Шолохов, в общем-то, собирал материал для своего «Тихого Дона» – юнцом еще запоминал, фиксировал. Да, он был очевидцем боев, отступлений и наступлений, расправ, налетов, а позже и участником того, что отразилось в последних частях книги.

С другой стороны, необязательно делать местом действия большого романа о переломных событиях истории именно ту территорию, где они происходят. Герой может жить в относительно безопасном Екатеринбурге, например, и переживать (во всех значениях этого слова) не меньше тех, кто живет там, где стреляют…

Так я считал, так готовился к настоящей работе. Но шли месяцы, и сюжеты не превращались в рассказы, большой роман оставался даже не целью, а очень размытой абстракцией. Я успокаивал себя тем, что по горячим следам о таких вещах писать не стоит. Да и следов еще нет – исторические события еще только начинаются, перелом наметился, он неизбежен, но еще не случился. Нужно продолжать собирать материалы, копить впечатления, наблюдать. Время писать еще не пришло.

Правда, над одной повестью я кое-как работал. Начал ее больше года назад – через четыре с небольшим месяца после двадцать четвертого.

Вернее, я набросал ее за один день – действие повести происходит на протяжении 29 июня 2022 года, – а теперь, что называется, расписывал.

Дело двигалось медленно, без охоты, без того, что называют вдохновением. И мешал навязчивый вопрос: кому это надо?

Вот ведь, примерно с четырнадцати до пятидесяти одного года я писал и писал и никогда не задавался им – мнé надо было, мнé это было интересно и важно, а теперь вот задался, и не мог от вопроса избавиться.