Старичок, владелец старенького чемодана, тоже раскрыл кошелек. Потом присоединились студенты, ожидающие своего поезда, военные, мамы с детьми. Все больше и больше людей доставали свою наличность! Тысячи, сотки, пятисотенные – на коленях у бабушки за короткое время выросла большая куча денег.

Блондинка закончила укладывать вещи в чемодан и заинтересованно посмотрела на суету вокруг.

– Ой! А я тоже хочу поучаствовать! Где тут у вас деньги можно с карточки снять?

Ей подробно рассказали, как пройти к банкомату. Девушка воротилась быстро и протянула старушке пятитысячную купюру.

– Девушка! Вы ничего не перепутали? Здесь не розыгрыш лотереи.

– Да что я, тупая совсем? Это от нас с Бонечкой! И я не всегда была богатой, и бабушка у меня была! Это она подарила мне этот чемодан!

Девушка с нежностью погладила кожаную спинку друга. Тот готов был расплакаться от счастья и умиления.

– Ой! Да что вы! Здесь уже больше, чем было! – старушка уже не плакала, а растерянно смотрела на происходящее.

– Ничего страшного! Нам стыдно за того позорника, у которого поднялась рука обобрать пенсионерку! Не обижайте людей: примите с благодарностью! – сибиряк по-доброму улыбался.

– Спасибо вам, люди добрые! Я даже не знаю, какими словами вам высказать то, что чувствую! – бабушка готова была снова расплакаться, но на этот раз уже от радости.

К бабуле подошел узбек в красивой расшитой тюбетейке. В руках у него была большущая дыня.

– Наши деньги у вас в России не в ходу. У меня только сумы. Но и мне хочется присоединиться ко всем остальным. У меня тоже есть мама, и я бы очень расстроился, если бы ее так обидели. Мы должны помогать друг другу, я рад, что вокруг оказалось столько отзывчивых людей. Так что примите от меня лично и ото всего солнечного Узбекистана вот это!

У старушки округлились глаза.

– Спасибо, сынок, но ведь она такая огромная! В ней не менее десяти килограмм! Я ж ее до дома не дотащу!

– А у нас только такие! Меньше не бывает, – гордо улыбнулся мужчина, – это особый сорт – медовая грушевая. Такую в магазине не купите!

Сначала старушка рассеянно смотрела по сторонам, но потом вдруг приняла решение:

– Тогда давайте я вас всех сейчас угощу! Мне-то самой даже с соседками не съесть столько. А вы неожиданно стали моими друзьями. Всех вас собрать в своем доме я не смогу. Очень скоро вы разъедетесь, но пока еще есть время, я хочу поделиться с вами кусочками того счастья, которое я испытываю!

Откуда-то появился нож, и по залу поплыл медовый запах. Дыня, и вправду, оказалась необычайно вкусной. Мягкая, сладкая – она таяла во рту! Ел сибиряк, ели студенты, старичок со стареньким чемоданом, мама с сыном Алешей, которые таки решились взять к себе щенка, ела молодая семейная пара, девушка-блондинка. Даже приемщица бюро находок получила свой кусок. В зале ожидания на какой-то миг образовалась тишина. И вдруг на фоне всей этой сладостной обстановки послышался голос:

– Вам мою сумку не предавали? Такая авоська с луком, килограмма три примерно!

Приемщица, к всеобщей радости, достала авоську и молча вручила ее хозяйке. Та стала объяснять, что неделю назад ехали с дачи три семьи (ее семья, семья сына и дочери), и каждый думал, что лук у кого-то, но не у него. И только сегодня обнаружилось, что ни у кого нет этой авоськи. Хорошо, что есть такое бюро находок, а то пришлось бы на дачу ехать, там искать!

Дежурный полицейский подошел, чтобы узнать, что за волнение происходит на вверенном ему участке, и неожиданно был угощен. Пожилая женщина была права: скоро все разъедутся, но у каждого останется маленький кусочек сладкого лета. И в лютую стужу он будет согревать теплым воспоминанием. Всех угостила бабуля, а дыня уменьшилась только наполовину.

– Бабушка, а давайте я вас до дому довезу? Я через десять минут сменяюсь?! – предложил полицейский.

– Ой, сынок! А я тебя не сильно обременю?

– Сочту за честь доставить вас с дыней до самой квартиры! Так что приглашайте соседей на дыньку! А вот с деньгами советую быть поосторожнее! Если не хотите карточку освоить, то хотя бы не снимайте все деньги сразу. А это от меня!

Он достал из кармана три скомканные купюры.

Все обрадовались, что все так удачно разрешилось. А много ли для этой удачи надо? Не пройти мимо, поддержать упавшего, подарить улыбку – всегда можно найти чем помочь тому, кто в беде. У вас нет рубля или сладкой дыни? Поднесите бабушке сумку, приютите бездомного котенка или щенка или просто улыбнитесь и скажите:

– Не переживай! Все будет хорошо!

Вокзал «Новосибирск-Главный» – крупнейший за Уралом и второй по величине в России. Главная станция города несколько раз меняла название, до 1909-го она называлась «Обь», потом ее переименовали в «Ново-Николаевск», а в 1926 году – в «Ново-Сибирск». Со временем дефис был утрачен, а новый вокзал именовали «Новосибирск-Первый» (на чертеже 1932 года).

Железнодорожная станция «Обь» была среди первых сооружений будущего города. Ее строительство в начале Среднесибирского участка Транссибирской железной дороги началось в мае 1893 года. В этом же году на станции построили вокзал пятого, низшего, класса. А в 1897 году был выстроен деревянный вокзал уже третьего класса с залами ожидания, почтой и буфетом. В 1906 году к деревянному зданию пристроили каменную двухэтажную пристройку, в 1914 году – еще одну. Первое одноэтажное деревянное здание станции «Обь» сгорело в 1934-м. Но тогда уже строили новое, современное здание и весь старый комплекс сооружений сносили без сожаления.

Центральная часть вокзала имеет композицию триумфальной арки с пилястрами тосканского ордера и большим аттиком, скрывающим снаружи железобетонную параболу свода главного кассового зала.

: Яндекс Дзен Источник ⁷

Справка об объекте

Железнодорожный вокзал
«Новосибирск-Главный»,
Россия, Новосибирск,
ул. Дмитрия Шамшурина, 43

Самое лучшее
Иван Мордвинкин

Алексей Васильевич ничего не успел. Теперь прожитое казалось ему чем-то, чего никогда не случалось, а только виделось ускользающими из памяти сновидениями. Иной раз – яркими и сладкими снами, иной – горькими, сумрачными кошмарами, но не явью, а далеким сумрачным прошлым.

Утро в отцовском доме вышло тревожным и беспокойным – всюду сновала родня, бабы суетились на кухне, на печи шкварчало и шипело горько-праздничное, да его братья бубнили в сенях, спорили не по-доброму.

Алексей Васильевич приоткрыл входную дверь, выглянул в сени, ледяной ветер ударил в лицо и взъерошил на его голове редкие волосы, которые он зачесывал набок, чтобы хоть как-то прикрыть раздавшийся аж до самой макушки лоб. Колька с Петькой примолкли, съежились от ветра, вжимая головы в воротники курток, глянули на старшего молча, но гневные их глаза горели.

– Отставить ругань! – рыкнул Алексей на мужиков, прикрыл за собой и, обходя невесток и их юрких детишек, пробрался в отцову комнату, скрипнул дверью, вошел в полумрак, пропахший лекарствами и восковыми свечами.

Отец лежал на своей любимой тахте. А ведь на ней все они родились и выросли, и Алексей, и двое его братьев. Когда это было? Все в тех же снах-воспоминаниях, теперь растворившихся в прожитом.

В свете лампады отцово лицо казалось изможденным и даже страшным и уж никак не похожим на лицо их бати-весельчака. Теперь оно было так бледно, что в полумраке почти воедино сливалось с напрочь седыми волосами и белой наволочкой, отчего казалось, будто он постепенно растворяется в окружающем.

– А-а… Именинник, – дрожащим, сиплым и чужим голосом выдавил из себя старик. – Эх-ма! Садись вот…

Он похлопал истонченной рукой по краю тахты, Алексей сел тихо, взял его за руку и улыбнулся наружно, внутри же оставаясь встревоженным, а от того, по привычке, сам себя холодящим для прочности духа.

– Большой ты уже, – пошутил отец. Его красивые когда-то, но впалые теперь, будто провалившиеся в голову, глаза заблестели. Соскучился стало быть. – Теперь тебе уже шестьдесят, взрослый. Ты сам приехал или с сыном?

– С сыном, – улыбнулся, как мог, Алексей и ободрительно похлопал отца ладонью по руке. – И с внуком, твоим правнуком!

– С Серенькой? Где же он, ну-ка подавай его сюды! – обрадовался старик и, чтобы придать себе вид бойкий, засуетился в кровати, будто собираясь сесть. Но не сел.

В ответ на его движение по стеклу окошка, у которого стояла тахта, затрепыхал крылышками запоздалый октябрьский мотылек – такой же белый, как и лежащий рядом с окном старик.

Отец проследил за Алексеевым взглядом.

– Надо же… – удивился он и с улыбкой покачал головой: – Жизнь! Эх-ма!

– Да… Только поздняя.

– Пока жив – ничего не поздно, – отец смотрел теперь теплее, отчего глаза его стали почти такими же живыми и ясными, какими их помнил Алексей. – Давай Сереньку сюды.

– Да нету его – бабы снарядили по магазинам, он же на своей машине.

– Как… на своей машине? Эх-ма… Он же… – дед свесил руку с тахты, чтобы отмерить от пола и показать, как мал его правнук Серенька. – Сколько же ему теперя?

– Двадцать, дед, – улыбнулся Алексей, не сдержав теплоты и гордости за сына, отчего вздохнул и уставился в пол, где пред его взором замельтешили картинки воспоминаний.

– О-о… – ответил дед и умолк. Потом, спохватившись, заерзал, закряхтел, дрожащей рукой неловко потянулся к тумбочке. – Вот, смотри, что нашлось в старых бумагах.

Он протянул сыну пухлый конверт, набитый истрепанными, надорванными по уголкам фотографиями.

Алексей вынул первую – мама, молодая совсем. Дальше – отцовы детские фотографии, потом его фронтовые снимки, их с мамой свадьба, а вот он – малыш Алешка лежит голехонький на ковре. А вот их новый дом в Турнаево, а вот они купили цветной телевизор, потом отец на «Москвиче», потом новые времена – кооператив, не пригодившийся приватизационный чек, его, Алексеевы фото, присланные с войны, потом еще и еще. На своей свадебной фотографии Алексей замер, сглотнул неловко громко и отложил пакет обратно на тумбочку, тяжело вздохнул, растер лицо ладонями.

– Всякое было, – ответил он уклончиво на немой вопрос отца, заблестевший во влажных его глазах. – Что прожито – то прожито. Как говорит мой сорокалетний сынок – «Смотри вперед, батя».

– Вперед… – повторил отец, отвел взгляд и стал пристально разглядывать иконы, будто стараясь предугадать в их ликах свое грядущее, которое впереди. – И ты смотришь вперед?

Алексей усмехнулся, поправил отцово одеяло и вздохнул.

– Еще смотрю, но… шея сама назад поворачивается. В прошлое…

Они оба усмехнулись шутке и вернулись к разглядыванию икон, в коих каждый видел свое.

В памяти Алексея всплыл лик, виденный им вчера в местной церкви Серафима Саровского. Тогда Алексей Васильевич заскочил в церквушку, потому что давно обещал отцу. Сам бы не пошел.

Там все было устроено необычно, хотя… с чем сравнишь, когда впервые являешься в храм? И только он подумал, войдя туда, что церковь – место слез для пожилых людей, как услышал за спиною всхлипы, обернулся – молодая девочка, лет двадцати с небольшим, тихо жаловалась иконе.

Икона в ответ глядела ликом благообразного старика – всего собою белого, согбенного, опирающегося на топор.

– И что теперь будет, что дальше, батюшка. Неужели это все? – расслышал Алексей в ее бормотании и снова глянул на икону, надписанную как «Святой прп. Серафим Саровский».

«Что дальше…» – мысленно повторил за нею Алексей и почувствовал, как обида подступает к грудине и давит сердце, и без того истерзанное былым. Старец же смотрел на него тепло, отчего Алексей Васильевич почувствовал, как тает в его душе защитный холод. «Не надо меня жалеть!» Он уперся мыслью в свой шестидесятый день рождения, и пред его умом пронеслась вереница картинок, как в том пухлом конверте с отцовскими фотографиями – детство, военное училище, жена, сын, служба, Дальний Восток, болезненный развод, Новосибирск, командировка – будь она неладна! Потом одиночество, пенсия, пустота… Пус-то-та-а! Пустота.