Бригада из тени (страница 7)
– Я не знаю, что произошло! – заорал вдруг Виктор и сполз со стула, трясясь, как в припадке. – Не знаю, не знаю, не знаю!
– Увести, – приказал Зайцев.
Слесаренко вызвал конвой. Дождался, когда арестованного заберут, посмотрел на подполковника.
– Листья опали уже… – задумчиво сказал Зайцев. – Смекаешь, Сережа?
– Так… осень же, шеф, – растерялся опер.
– То-то и оно, – непонятно ответил Зайцев. – Ну как думаешь, убийца он или нет? Что тебе сыщицкая чуйка говорит?
– Мне интересно, что вы думаете, Алексей Михайлович, – схитрил Слесаренко. – Убивал аль нет?
– Не убивал, – качнул головой тот.
– Да как же? – изумился Сергей. – Место, откуда он следил за Берданцевым, установлено, свидетели его видели убегающим в сторону метро, а вы говорите – не убивал!
– Говорить мало, доказать надо. Его отпечатков на теле нет, – Зайцев поднялся. – Поехали отсюда в родное Управление, у нас своих дел полно. Только время потеряли.
– А я думал, мы его расколем, – вздохнул Слесаренко. – Курыгин не расколол, а тут мы на белях конях.
Курыгин был следователем, который вел дело об убийстве Берданцева. Отчего Зайцев испытывает к этому делу такой интерес, он так и не понял, но отказать старшему товарищу в проведении допроса не смог, поэтому предоставил свой кабинет.
– Пойдем уже, конь белый, – хмыкнул подполковник и направился к двери.
– Кстати, о белых, – Слесаренко пристроился рядом. – Шеф, а это кто у вас был не так давно весь в белом? Артист, что ли, какой?
– Клоун, – помрачнел Зайцев. – Цирк уехал, а клоуны остались.
***
На город опускались сумерки. К вечеру похолодало, и из разверстого зева перехода через Ленинградку поднимался белесый болезненный пар. Резкие порывы ветра размазывали его по асфальту тонким слоем масла по ломтю бородинского.
Паскаль бросил машину во дворах позади арены. Они с Аяксом подходили издалека, справа чернел змей Петровского парка, подмигивая редкими огнями фонарей. У входа в переход, не сговариваясь, разделились: Аякс остался наверху, а Паскаль спустился вниз.
Он вошел в амальгаму еще до того, как нога коснулась последней ступени. Гортань перехода сузилась, будто сглотнула, а затем раздалась. Исчезли серая плитка на стенах, заплеванный пол и низкие потолки. Паскаль стоял в просторном зале, образованном световыми потоками разной степени яркости, мимо двигались радужные пузыри – сами того не ведая, люди обходили его стороной.
Оглядевшись, Паскаль повел плечами, будто разминался, и негромко произнес:
– Вот я открываю Дуат, расчищаю тропинку для твоей души. Вот я даю тебе пройти на Запад и маню Полями Иалу. Вот я призываю тебя: приди ко мне с яростью, но выйди в мире!
Каждое из сказанных слов обретало форму, падало в мерный гул толпы тяжелой золотой монетой, звенело о солнечный диск дном ладьи Ра, царапало лик луны кошачьими когтями и рассыпалось по черному небосводу звездами Осириса. Она лежала под ногами, Та-мери, возлюбленная земля. Она ластилась к подошвам, как юная дева – к любимому. Она давила на сердце, как бронзовый скарабей на грудь мертвеца, запечатывая лживые слова. Паскаль видел ее до самого горизонта, чернильной линией разделяющего нижний прах с верхним, и тоска накрыла его. Ему стало холодно и так печально, будто у него в жизни все было плохо, будто и жизни самой не было, лишь бесконечный переход от света к тьме, от жизни – к смерти.
Не трогаясь с места, смотрел Паскаль, как выныривает из горизонта порождение мрака: греховная душа человека, два месяца назад погибшего под колесами машины скорой помощи над переходом через шоссе. Как крадется, полное неутолимой жаждой тепла и света. Как жаждет их обрести.
Повеяло гниением, каким веет, когда душа при жизни сокрушает другие души: насилием, неверием, предательством, гневом, развратом, ложью. Из смрадной пасти чудовища показался серый язык, подобный гигантскому куску мертвого легкого. Потянулся к одному из радужных пузырей, коснулся, отдернулся, будто обжегся. Монстр был еще далеко, а язык – вот он, здесь, крокодилом бесшумно подкрадывался в тростнике к беспечной антилопе, спешащей к водопою…
Язык двинулся дальше, приклеился к другому пузырю, и тот на глазах начал терять радужные переливы.
– Вот я отбрасываю зло, пришедшее ко мне… – пробормотал Паскаль и, схватив язык, накрутил его на руку, как канат.
Освобожденный пузырь метнулся прочь. Паскаль знал, что в реальном мире человек вдруг почувствовал себя так, словно только что дотронулся до черной полы ее одеяния.
Монстр остановился в недоумении. Подслеповатые глазки сосредоточились на препятствии.
– Сюда иди! – процедил Паскаль и дернул язык на себя.
Видимо, монстр, наконец, разглядел, кто перед ним, потому что вцепился в землю когтями и поднялся на дыбы, размахивая верхними конечностями, одна из которых просвистела прямо перед лицом Паскаля. Он так и продолжил стоять, лишь на долю секунды отклонившись, чтобы пропустить ее, а затем свободной рукой перехватить и сломать с такой легкостью, словно ломал спичку. Чем сильнее чудовище сопротивлялось, мотало всем телом, тем упорнее подтаскивал его Паскаль, уворачиваясь от молниеносных лап и смертоносных когтей до тех пор, пока прямо перед его лицом не разверзлась огромная пасть, полная иглоподобных зубов.
– Я здесь, – раздалось позади.
– Не мог подождать? – поинтересовался Паскаль и, вонзив в зловонную пасть руку по локоть, что-то провернул с треском.
Монстр на полурыке замер, обмяк и рухнул к его ногам, брюхом разгоняя световые протуберанцы.
На ладони Паскаля лежал вздувающийся и опадающий комок плоти. Из-за его спины протянулась могучая рука. На иссиня-черной коже взблескивали всполохи окружающего сияния, делая ее полупрозрачной, блестящей, как слюда. Золотая наручь обнимала предплечье, красуясь по краю орнаментом из белой и синей эмали. Отдав кусок плоти, вместе с трубками аорты, артерий и вен, из которых еще сочилась густая склизкая кровь, Паскаль услышал ироничное:
– Благодарю!
И ответил в том же тоне:
– Иди уже.
Наклонился, зачерпнул с пола колеблющийся свет, выдул из протуберанца яростное пламя, которое кинул на лежащее у ног тело. Огонь с жадностью охватил его, затек в каждую впадину, обнимая, закольцовывая, превращая сначала в угли, затем в прах, а следом – в небытие.
– Я закрываю Дуат, – прошептал Паскаль, глядя в холодные глаза горизонта, чернильной линией разделяющего нижний прах с верхним.
И тоска накрыла его. Но это уже была другая тоска.
***
Засунув руки в карманы, Зайцев разглядывал стоящий перед ним дом. Построенная в конце восьмидесятых девятиэтажка тянулась по другой стороне улицы, как раз вдоль лесополосы. Наверху, на углу, торчал рожок камеры дворового наблюдения, той самой, запись с которой он смотрел вместе с Паскалем.