Томас Вулф: Письма. Том первый

Введение Джона Скалли Терри из книги «Письма Томаса Вулфа к матери Джулии Элизабет Вулф»

Впервые я увидел Томаса Вулфа и его мать вместе в начале января 1934 года. Том на некоторое время уединился в Бруклине и проводил дни и ночи, сочиняя и переписывая «О времени и о реке». Когда он пригласил меня по телефону, он был очень взволнован и полон энтузиазма. Как всегда, находясь под влиянием своих чувств, он запинался.

Он сказал мне, что приехала его мать, и они хотели, чтобы я пришел на ужин, который она готовила в его квартире. В его голосе звучало большое удовольствие от предстоящего ужина, он был рад приезду матери. На эту ситуацию, как и на все другие, он отреагировал просто и всесторонне, как ребенок.

Добравшись до Монтегю-Террас, 5, я позвонил в дверь Тома, щелкнул дверной замок, и Том крикнул мне, чтобы я не торопясь поднимался по лестнице. Его квартира находилась на четвертом этаже старого кирпичного здания. Именно в ней он жил до тех пор, пока ее адрес не были указаны в интервью, опубликованном в «Геральд Трибюн» [18 февраля 1935 года]; в результате Тому пришлось переехать в отель, чтобы избежать очереди из читателей, которая образовалась у его дверей в день публикации интервью.

Я вошел в большую гостиную, и Том представил меня своей матери. Представление было интересным в том смысле, что в нем рассказывалось о миссис Вулф к тем, с кем она только что встречалась, ибо она разработала свой метод. Она стояла в центре комнаты, спокойно сложив перед собой свои большие руки, и ждала. Том, на южный манер, пожал мне руку, обнял за плечи и подвел к миссис Вулф. Теплота и сердечность по отношению к друзьям были для него так же естественны, как дыхание. Он всегда заботился о комфорте и благополучии тех, кто был рядом с ним, и иногда ставил друзей в неловкое положение своей заботой.

«Джон, – объявил он, – это мама!» И затем: «Мама, это мой старый друг Джон Терри!»

Миссис Вулф взяла мою руку в свои и, улыбаясь медленно и сердечно, поприветствовала меня. С тех пор я заметил, что на всех своих встречах с людьми она говорит медленно и непринужденно, стараясь привлечь внимание нового человека. Даже на многолюдных приемах она всегда находит время, чтобы получше узнать каждого встречного. С таким же успехом можно попытаться ускорить подъем на Гибралтарскую скалу.

Сразу же после приветствия она в истинно южной манере рассказала мне все, что знала о моем родном городе, и о том, что один из ее любимых пансионеров на протяжении многих лет был родом оттуда. Затем она начала знакомить меня со своими знаниями, задавая многочисленные вопросы обо мне и моей семье. С ее стороны последовал краткий поток личных воспоминаний, который Том в конце концов остановил, спросив: «Когда же мы будем есть?»

Главным блюдом, которое Том купил нам на ужин, был восьмифунтовый, очень толстый стейк «портерхаус», одно из любимых блюд Тома. Он любил стейк с прожаркой, острый, сочный и красный – ни один из тонко нарезанных анемичных ломтиков ему бы не подошел! Это великолепное блюдо должно быть съедено сразу после приготовления и никогда не ставиться на огонь, пока не прибудут гости. В результате этого обычая мне посчастливилось услышать короткую дискуссию, в ходе которой был выявлен факт, который я запомнил о матери и сыне, – миссис Вулф привычная экономить до высшей степени, и Том, расточительный во всем.

Миссис Вулф хотела приготовить всего около двух фунтов стейка – по ее словам, этого должно было хватить на неделю.

«Нет, мама, – возразил Том, – давай приготовим стейк целиком и насладимся им прямо сейчас». Потребовалось совсем немного подшучиваний и уговоров, чтобы миссис Вулф, чтобы приготовить целый огромный кусок говядины.

Квартира, в которой все это проходило, состояла из большой гостиной, скудно обставленной, и довольно большой спальни, столь же запущенной. Главным предметом мебели был старый, чуть ли не древний, но все еще крепкий стол, потертый от работы. На нем было множество следов от сигарет, а его поверхность была помята, как щит после тяжелой битвы. Еще там стояли три строгих стула с прямыми спинками; потертый диван, у которого не хватало подлокотника, он напоминал Альпы своими холмами и долинами; одно хорошее кресло и еще одно со сломанным подлокотником. Вдоль стены, к которой обращен взгляд при входе в комнату, по бокам большого камина из черного мрамора стояли шкафы, сколоченные из простых деревянных ящиков, неокрашенных и не очень прочных, они были полны книг. Справа от входа, напротив окон, была ниша с газовой плитой, а в другой электрический холодильник, который шумел и гудел, как тогда гудели все холодильники. Том утверждал, что этот звук стимулировал его своим ритмом. На старом столе и на этом холодильнике он чаще всего писал. Три фасадных окна были большими, но из них не было видно ничего, кроме огромного жилого дома, стоявшего между домом Тома и Нью-Йоркской гаванью. Однако, он похвастался, что у него есть вид на реку Ист-ривер, и в доказательство своих слов продемонстрировал, как, высунувшись, можно увидеть ее, а также кусочки Бруклинского и Манхэттенского моста. В соседней спальне стояла лежанка, старый потертый письменный стол и стул с прямой спинкой. Лежанка выглядела неудобной, но была длинной. За последнее качество Том был благодарен судьбе, поскольку ему было трудно найти спальное место, достаточно длинное, чтобы вместить его огромные шесть футов и семь дюймов.

Повсюду были разбросаны книги, бумаги и прочие предметы, одержимого книголюба. На каминной полке стояли телефон и стопки старых писем. Самой важной вещью в комнате был огромный ящик из-под овощей, стоявший на голом полу. В нем хранились большие пачки рукописей, исписанных карандашом и напечатанные, бухгалтерские книги и другие материалы, накопившиеся за годы работы Тома. Никто, кроме Тома, никогда не прикасался к этим бумагам. Это звучит невероятно, но он мог запустить руки в эту огромную массу и через некоторое время каким-то сверхъестественным образом найти нужный сверток.

Том не был одним из тех беззаботных, утонченных холостяков, которые окружают себя прекрасными произведениями искусства, дорогой посудой, серебром, картинами и гравюрами. На стенах его кабинета не было ничего, кроме календаря банка «Кукурузная биржа». Его кастрюли и сковородки были разнообразны во всех отношениях, но они служили на пользу. На многих из его разнообразных блюд были царапины или трещины. Они также использовались в повседневной жизни.

Единственное, что действительно интересовало Томаса Вулфа в том, что касалось его жилища, – это карандаш и бумага, которые были для него самым необходимым.

Миссис Вулф занялась приготовлением ужина и, наконец, накрыла на стол; затем она попросила Тома раздобыть тарелки, ножи и вилки, но он легкомысленно отмел все подобные предложения.

Еда оказалась восхитительной. Миссис Вулф – искусный повар, она знает, как сделать еду вкусной. Но на то, чтобы просто поесть, не было потрачено времени, хотя и об этом позаботились с удовольствием. Разговор продолжался, и миссис Вулф доказала, что она может говорить более пространно, чем ее сын. Мы все были веселы и проголодались. Мы с удовольствием съели стейк, нарезанные крупными ломтиками красные помидоры, зеленую фасоль, капусту, картофель и горячие бисквиты, а также выпили по чашке дымящегося кофе. Шлюзы миссис Вулфа открылись. Она рассказывала нам историю за историей об Эшвилле и о себе. Я уже знал о многом из того, о чем она рассказывала, поскольку Том использовал это в своих произведениях.

Когда я наблюдал за ними, они так хорошо относились друг к другу, но были в равной степени эгоцентричны и самоуверенны, многие их индивидуальные черты проявились в полной мере.

Например, я заметил, как миссис Вулф спокойно передвигалась по комнате, пока готовила еду, насколько уверенной в себе она была. Она наотрез отказалась от какой-либо помощи; никто не мог по-настоящему помочь женщине, которая так полагалась на свои силы. Ее проницательные соколиные глаза, блестящие и пронзительные за стеклами очков, замечали абсолютно все. Глаза Тома были живыми, темными и пронзительными, но очень большими. В глазах обоих читалось, что они оценивают и взвешивают окружающий мир; они не просто смотрели на вещи, они наблюдали за ними. Миссис Вулф была более объективна в своих взглядах. Глаза Тома выдавали в высшей степени интроспективный ум, чувствительный, поглощающий, вкладывающий все, что он видел, в свое живое сознание. Миссис Вулф часто улыбалась или понимающе поджимала губы; ее рот был маленьким и всегда плотно сжатым, полным силы воли, самообладания, решимости. На самом деле ее губы выдавали больше чувства, чем глаза.

Когда Том говорил, его маленький рот, с полными губами был очень подвижен, иногда верхняя губа исчезала, когда он выпячивал нижнюю губу. Он говорил и ел с поразительным удовольствием. Его смех был сильным и громким, когда он издавал громкие «у-ха-ха», и, наконец, когда он больше не мог выражать таким образом свое безграничное веселье, он округлял губы и издавал громкие и визгливые «ху-ху», заглушая все остальные звуки. Он хлопал себя по ляжкам и буквально выл от смеха. Миссис Вулф была столь же весела; она тоже часто смеялась, но ее смех был тише и состоял в основном из продолжительных «хе-хе-хе». Оба, посмеявшись от души, почти всегда находили нужным вытереть слезы.

Энергия каждого из них была настолько велика, что казалось, взрывная кульминация в любой момент неминуема. Они оба были приземленными, любящими повеселиться людьми, которые ценили себя превыше всего и рассматривали жизнь как нечто такое, чем нужно наслаждаться в полной мере. У них был отличал огромный эгоизм.

Головы матери и сына были мало похожи внешне. У миссис Вулф было изящное лицо и светлая, тонкая кожа, нежная, как слоновая кость. У нее был маленький нос с сильной, но не выступающей переносицей и закругленный на конце. Маленькие скулы лишь подчеркивали плоскостность ее широкого круглого лица. Лицо Тома с оливковой кожей было крупным и необычно бледным; у него был массивный лоб, длинный нос неправильной формы, поскольку переносица у него была меньше, чем можно было ожидать. Его черные волосы всегда были непослушными, а поскольку он редко тратил время на стрижку, его огромная голова часто напоминала своим титаническим благородством и объемом бюст Бетховена работы Бурделя. Его большие карие глаза выделялись над всеми остальными чертами лица, часто в моменты глубокой задумчивости он закрывал их, словно отгораживаясь от внешнего мира и скрывая то, что с ним происходило.

Миссис Вулф рассказала, что для нее время – это смена времен года. Она думала о времени так, как мог бы думать житель первобытной колониальной Америки – с точки зрения птиц и полевых цветов, луны, солнца и звезд.

Том уже знал, что время сыграло с ним злую шутку; у него не было способности ждать, как у его матери, ждать. На самом деле его планы и мечты были как у сверхчеловека. Как он говорил снова и снова, он всегда чувствовал, что время ускользает от него, как огромная река. Для его матери время текло незаметно; она использовала его в своих целях и смирилась с этим. Время принадлежало ей.

За годы общения с Томом я обнаружил, что не было ни минуты, когда бы он не боялся, что время ускользает от него. Он не мог идти в ногу со временем; он опаздывал почти на каждую встречу, деловую или личную. Он работал вопреки времени, но никогда не шел на поводу у времени.

Огромный кофейник, стоявший на его плите в нише, наполнялся и выливался вместе с гущей ночь за ночью, чтобы стимулировать его к еще более грандиозным начинаниям.