Но, с другой стороны, мать и сын были очень похожи. Они оба были готовы немедленно приступить к действию. Они были абсолютно убеждены, что смогут добиться всего, за что бы ни взялись. Миссис Вулф осознавала свое превосходство; в этом просто не было сомнений; никто не имел превосходства над ней или над ее родственниками. Она с таким же удовольствием поболтала бы с королевой Викторией или папой Римским, как с альпинистом. Она часто, сверкая глазами, напоминала Тому, что в феврале родились три великих американца: Авраам Линкольн 12-го, Джулия Элизабет Вулф 16-го и Джордж Вашингтон 22-го. Она с одинаковой убежденностью оценивала и великое, и малое.

Однако у матери и сына были разные взгляды на ценности. Миссис Вулф был глубоко впечатлена богатством и властью в обществе. Том больше ценил людей за присущую им духовную ценность. Он всегда высмеивал богатых людей и магнатов. Миссис Вулф не скрывала своего уважения к власти и деньгам. Она была крайне склонна к авантюрам. Она планировала разбогатеть сама и, безусловно, ни на что не тратилась; она была из тех, кто экономит на деньгах.

Тома совершенно не интересовали деньги. Он тратил их щедро, пока они были в его бумажнике, а потом с недоумением заглядывал в свой пустой кошелек.

Сильная натура этих двоих проявлялась в их руках. Руки миссис Вулф были очень мужественными, как по жесту, так и по размеру; но они были гибкими и податливыми, с сильными мускулами, с заметными сухожилиями и крупными венами. В разговоре она часто делала широкие, размашистые, ораторские жесты; однако ее руки могли быть очень нежными, когда она ухаживала за больными или выполняла другие деликатные женские обязанности.

Руки у сына были огромные, с длинными изящными, заостренными пальцами. Они редко оставались в покое и были такими же выразительными, как и его слова: сильными, артистичными, властными. Чтобы контролировать их, он часто клал их на поясницу, когда стоял, или держал в карманах. Одной из любимых поз для его правой руки была вокруг большой кружки пива.

Многие удивлялись, что хрупкая женщина среднего роста может быть матерью такого гиганта. Он был ростом шесть футов и семь дюймов, но в целом его телосложение было пропорциональным, за исключением того факта, что у него были довольно длинные руки, даже для его роста.

Ни в матери, ни в сыне не было ни капли лени. Миссис Вулф было за восемьдесят лет, а она продолжала руководить пансионатом для туристов (О.К.H. – «Старый дом в Кентукки», который так часто упоминается в письмах Тома к ней). Том, когда был занят учебой или писал, становился настолько активным, что фактически забывал регулярно есть, мыться и спать. Он продолжал работать до тех пор, пока его не останавливало абсолютное физическое истощение.

И мать, и сын упорно трудились, но мать все же работала больше. Она никогда не настаивала на своем, если только это не было неизбежно, но, подобно воде, точащей камень из пословицы, в конце концов, добилась своего. У Тома было что-то от этого качества – настойчивости, но он часто работал нерегулярно и был более требователен к быстрым результатам. У него было мало терпения.

Оба этих человека любили внимание; им нравилось, когда их ценили по тому, чего они сами, по их мнению, стоили того. Миссис Вулф нравилось быть в центре внимания, как и Тому. Только после того, как он вкусил горечь славы и осознал дешевизну и мелочный эгоизм тех, кто преследует знаменитостей, он решил, что слава обманчива и приносит скудное вознаграждение.

Не было никакого сомнения у Тома и миссис Вулф, в предназначении их жизни. Миссис Вулф убеждена, что, преподавая в школе в молодости и подарив миру Тома, она внесла свой вклад в развитие цивилизации. Том также был уверен в своей ценности. Он ругал человечество за то, что оно так мало ценит художника; особенно он ругал Америку за то, что она не ценит свой творческий дух. Его раздражало то, что он считал претензией на современное образование; он испытывал отвращение к ее самодовольным предположениям, к пустой учености, которая, по его словам, выставляла напоказ знания, лишенные мудрости. Преподавание, по его мнению, должно было способствовать развитию оригинальности. Когда он находил в ком-либо, будь то ученик или друг, какие-либо признаки творческого таланта, он любил их и поощрял. Он приветствовал и лелеял любую оригинальность в людях, независимо от того, в какой области, но особенно в искусстве. Он считал, что прогресс человека произошел главным образом благодаря художнику, и был уверен, что самая важная работа человека – это работа художника. Он с гордостью заявлял, что он художник и что когда-нибудь мир узнает об этом.

Духовные убеждения Вулфа и его матери основывались на мистическом чувстве. Миссис Вулф выработала очень личную религию, странную, прекрасную смесь пресвитерианства и спиритуализма, хотя она отказалась бы от обоих названий.

Религия сына также представляла собой в высшей степени индивидуализированную философию, основанную главным образом на сильном желании увидеть человечество лучше, а для художника – величайшую судьбоносную силу.

Все эти фундаментальные характеристики, конечно, не были полностью раскрыты мне в первый вечер нашей совместной беседы. Ибо мы проговорили всю ночь напролет. Когда Том и его мать собрались вместе, они обнаружили, что у них появилось так много тем для беседы, что они не могли остановить поток воспоминаний, пока оба не почувствовали, что им нужно поспать. Однако в тот вечер мне стало очевидно, что Том и его мать во многом похожи, а позже общение открыло мне эту истину еще яснее.

Когда, через несколько дней после нашего ужина, миссис Вулф решил уехать из Нью-Йорка, она предпочла сесть на полуночный автобус, чтобы добраться из Джерси-Сити в Вашингтон. Том никогда не пытался уговорить свою мать изменить свои планы. Он знал, что лучше и не пытаться. В ту ночь, когда миссис Вулф покинула Бруклин, мы втроем прошли пешком от Монтегю-Террас, 5, до автобусной станции, которая в то время находилась на Джоралемон-Стрит. Том решил поспешить вперед, чтобы убедиться, что автобус не уедет без его матери. Его семимильные шаги быстро отдалили его за пределы нашей слышимости, и миссис Вулф призналась мне.

«Я уверена, что сама могла бы стать писательницей, – сказала она, – если бы у меня было немного больше опыта. Том думает, что он много знает о характерах людей. Хам! Его так же легко одурачить, как и любого другого! Но меня им не провести!»

Вскоре мы добрались до автобусной станции. Миссис Вулф, которой тогда было за семьдесят, поцеловала нас на прощание, села в автобус и весело помахала на прощание, когда автобус скрылся в ночи.

Миссис Вулф навестила Тома несколько лет спустя на Первой авеню, 865, в Нью-Йорке, сразу после того, как он выступил с речью перед группой писателей Боулдера в Колорадо. Однажды, незадолго до полудня, миссис Вулф, Том и я были в квартире Тома. Тома пригласила дама с большими средствами, миссис Вулф отнеслась к этому с большим презрением, так как считала ее недостойной приглашать Тома. Там должны были присутствовать еще десять выдающихся гостей – писателей, художников и драматургов. Том должен был быть почетным гостем. В то утро время шло, а Том все повторял, что не знает, что делать. Миссис Вулф посоветовал ему не беспокоиться, а просто послать телеграмму. Том уже отправил телеграмму и получил настойчивый ответ прийти на встречу. Наконец, после того, как миссис Вулф настойчиво уговаривала его пойти и позвонить, и после того, как я отказался давать ему какие-либо советы, он отправился в табачную лавку на углу, чтобы объяснить по телефону, что не сможет прийти. Примерно через полчаса он вернулся раскрасневшийся и смеющийся. Он закричал: «Ну, я разорен, просто разорен, вот и все! Она больше никогда не будет разговаривать со мной!»

«Тебе повезло!» – заметила миссис Вулф с большим удовлетворением.

«Но, – объяснил Том, – независимо от того, заговорит она со мной когда-нибудь снова или нет, в этот раз она определенно наговорила достаточно. Я никак не мог заставить ее замолчать. Я так устал от ее криков, что сказал ей, что ей не нужно отрывать мое проклятое ухо, и повесил трубку!»

Затем Том рассказал нам, как одна дама сказала, что заказала на обед двенадцать цыплят. Затем он бросил на стол большой бумажный пакет, который принес с собой, и громко расхохотался.

«Вот, – сказал он матери, – вот наш обед!»

В пакете был пучок моркови, больше ничего. Но миссис Вулф приготовила эти и другие блюда, которые были у сына в квартире, Том спустился вниз и купил кварту французского вина, и мы весело пообедали.

В тот день после обеда мы отправились на машине в хорошо известный китайский ресторан на Бродвее, чуть выше 125 улицы. Миссис Вулф говорил всю дорогу, обмениваясь замечаниями в основном с Томом. Когда мы выходили из квартиры, Том взял и сунул в карман пальто толстую пачку рукописей, отпечатанных на машинке, это была речь, которую он произнес в Боулдере. Он объяснил, что его агент по ошибке отправил в «Атлантический Ежемесячник» только треть рукописи. Она была немедленно принята по заявленной цене. Затем, когда Том обнаружил ошибку, он написал редактору, что материала было в три раза больше, чем он просмотрел, но журнал мог бы получить рукопись целиком по той же цене, что и за треть, предложенную при первом просмотре. На что редактор ответил, что статья слишком длинная для журнала, и не следует публиковать ее по частям. Затем Том сказал нам, что «Субботнее Литературное Обозрение» купило статью и планирует опубликовать ее в трех номерах.

По его словам, единственный экземпляр, который у него был, лежал у него в кармане. Мы вошли в ресторан, заказали еду и разговорились. Вдруг Том решил показать нам кое-что из рукописи. Он встал и пошел чтобы взять ее из пальто. Но карманы были пусты. Он побежал на Бродвей и через мгновение вернулся, размахивая найденными бумагами. Они были несколько растрепаны, а на многих листах были мокрые грязные разводы после купания в сточной канаве. Но все они были на месте. Позже эта рукопись была опубликована под названием «История одного романа».

Именно во время этой поездки по городу в ресторан я обнаружил то, что я знал о наблюдательности Тома, было верно и для его матери. Она могла рассказывать бесконечный поток воспоминаний. Я думал, она ничего не замечала вокруг. Но я обнаружил, что она запомнила почти все, мимо чего мы проезжали по дороге в центр, и понял, что позже она сможет подробно рассказать о том, что видела во время поездки.

Привычка миссис Вулф и Тома никогда ничего не выбрасывать, будь то воспоминания или что-то из реального имущества, является причиной того, что мы обладаем некоторыми очень ценными сокровищами. Прежде всего, книги Тома – это вымышленные рассказы того, что с ним произошло; все они выросли из его гигантских воспоминаний и были изменены в соответствии с желанием художника. Он был «парнем, который любит делал заметки». Я думаю, что эти письма, которые Том писал своей матери, будут не менее ценны, чем его романы. Ее привычка экономить, а также ее преданность Тому заставили ее тщательно хранить почти каждое письмо, которое Том когда-либо писал ей. Она считает, что были утеряны только те письма, которые она передавала другим членам семьи для прочтения.

Когда, спустя две недели после смерти Тома, я был с миссис Вулф в Нью-Йорке, я предложил ей, что она должна собрать все свои письма к семье, ибо я был уверен, что они должны быть опубликованы. Несколько месяцев спустя она приехала в Нью-Йорк и привезла с собой три больших чемодана, набитых письмами. Одну партию она нашла под задним крыльцом своего пансиона. Многие страницы были выцветшими, некоторые частично сгнили, другие были разорваны. Но большинство из них хорошо сохранились.

Эти письма были написаны на всех мыслимых видах бумаги – на желтых вторых листах, на необычной коллекции листов для письма всех размеров и форм, на бланках для гостиниц, клубов и пароходов. Очевидно, Том брал то, что ему больше всего нравилось, когда начинал писать. У Тома была привычка не нумеровать страницы, и многие письма приходилось терпеливо разбирать заново.