– Хорошо? – подозрительно уточняю я, потому что кто её знает – может, она прослезилась от ужаса, что на мне эти её стилевые извращения, как на корове седло сели.

– Сама посмотри, – сестра машет в сторону зеркала. Я-то по многолетней привычке уже научилась в него не смотреть во время одевания. Какая ведь разница, что ни надень – корова останется коровой.

Поворачиваюсь к зеркалу с легким содроганием.

Сейчас придется делать вид, что мне нравится присоветованный сестрой прикид, восторгаться, клясться, что я обязательно его завтра надену, и…

Мысли останавливаются ровно посредине длинного монолога.

Я недоверчиво смотрю на себя в зеркало, кручусь из стороны в сторону, пытаюсь понять…

Как так вышло?

Эй, где мои бока? Где пузо третьего размера, которое сегодня пришлось маскировать корректирующим бельем? Где задница размером с айсберг для Титаника?

Все вроде тут, и габариты тела остались там же, где и раньше были, но все компрометирующие зоны спрятались в складках юбки, в полах джинсовки, в струщейся ткани шелкового топа. И даже мелкая сетка, возмутительная и непристойная, не сделала из моих ног колбасу-вязанку. А легла так, как и надо было лежать, только тугими резинками напоминая мне, что не все так просто с этой сеточкой.

И если сегодняшнее платье я надевала, потому что Маринка шила его для меня, специально для встречи выпускников, моей мини-презентации, и стыдно было пускать по ветру столько стараний любимой сестры, то это…

Черт…

Я бы и вправду хотела, чтобы мужчины видели меня такой. Дерзкой, сильной, в стиле рок-н-ролл…

Одно только “но” – вырез на груди. Чудовищно низкое декольте, которое открывало мою грудь на три сантиметра “ложбинки блудницы”…

Я и у платья-то эту ложбинку едва вынесла, но для музея это воистину чересчур откровенно и пошло. У тамошних чучел вся шерсть повылазит от возмущения.

С другой стороны, Тевтонцев ведь ничего не имел против сегодняшнего декольте. Может, и это ему зайдет?

Я смотрю на Маринку, вижу, как сияют её глаза. Она уже все сама поняла и, кажется, готова принимать мои восторги её безупречным вкусом. И я их почти сформулировала, почти озвучила, если бы не…

– Кхе-кхе-кхе… – раздается звучное прокашливание со стороны распахнутого настежь окна, – раз-два-три… Нормально, поехали!

К сожалению – я знаю этот голос – низкий баритон с приятной хрипотцой. С восьмого класса знаю и ненавижу всеми швабрами души.

Что чертов Бурцев забыл у меня под окнами?

Ответ я получаю вслед за неозвученным вопросом.

– Многоуважаемая Юлия Руслановна Максимовская, – тоном профессионального диктора вещает со двора в какой-то супермощный микрофон Бурцев, – я ваш тортик скушал, требую добавки!

Глава в которой происходит Великое Помидорно-Поцелуйное Побоище

– То-о-олько одна плюшка на столе-е-е…

– Замолчи немедленно!

Я задираю голову, чтобы воочию убедиться – вышла. Вышла моя прекрасная прелесть с четвертым размером груди. Высунулась с балкона по пояс, сверкает на весь мир своей роскошью. Жаль, не спустилась ко мне. Отсюда так плохо видно!

Я перехватываю матюгальник поудобнее, подкручиваю незаметно звук у стереоколонки в багажнике и начинаю песню сначала.

– Плюшка, ты ко мне спустись,

Мягкой поступью цариц…

– Хрясь! – эта реплика оказывается последним всхрипом рухнувшего рядом со мной горшка с какой-то геранью.

– Воу-воу, полегче, мадмуазель, – произношу я, сочувственно касаясь покойного цветка носком кроссовки, – не надо убивать домашние цветочки, жалко же.

– Хрясь! – вторая герань падает в полуметре от моей ноги, но уже с противоположной стороны.

– Все для тебя, Бурцев, – слышу звонкий и ехидный голос Максимовской с балкона, – ничего-то мне для тебя не жалко.

– Ты прицел наведи получше, – советую я насмешливо, – и на тачку попасть проще, чем мне в голову.

– А я. Люблю. Сложные задачи! – рычит в ответ Максимовская. Вот только после этого кряхтенья третий горшок ко мне не летит. И даже более того – я отчетливо слышу рычание на пару октав повыше, чем контральто Плюшки.

– Только попробуй. Это мамино любимое алоэ! Я ей все расскажу!!!

Не люблю, когда весь движ происходит без меня. И вообще, хочу внимания и торта! А за сим, стоит начать сначала!

– Плюшка, ты ко мне спустись,

Мягкой поступью цариц…

Торта с кремом простота

Заставляет падать ниц…

Увы мне, увы! Плюшка не восторгается моим вторым заходом так же, как первым. И кажется, вообще уходит с балкона. А я… А что я? Где там мой максимум у колонок?

Пусть весь двор шатает, как меня от невыносимого желания добраться до Максимовской и…

– То-о-олько одна плюшка на столе-е-е!

Фантазия – моя извечная вражина, сколько раз она меня спасала, но сейчас – только подставляет. Рисует мне в акварельных красках круглый стол в моей гостиной, и на нем – царство зефирных удовольствий, голую Юльку с её треклятым четвертым размером. Ургх. Сейчас опять слюной подавлюсь!

Над моей головой распахивается балконная створка.

Я в слепой надежде, что это Плюшка прекратила ломаться и наконец снизошла до того, чтобы мне поапплодировать.

– Бля!

Еле успеваю увернуться от рыжей пушистой бомбы, летящей вниз с оглушительным мявом. Кошак со вздыбленной шерстью приземляется на крышу моей тачки – как это и положено, на все четыре когтистых лапы.

А ведь Порш воском натирать – все равно что дракону задницу золотом покрывать.

– Вы там офонарели, что ли? – рявкаю уже без матюгальника.

– Неча горло драть, шелупонь наркоманская, – верещит со второго этажа какой-то дедан.

Ладно, старость не радость, маразм не оргазм. Эх! А я-то думал, Юлька мою луженую глотку наконец оценила.

– Может, поможешь, братан? – спрашиваю у кота. – Как мартовский потаскун мартовского потаскуна, выручи. Все бабы любят котиков. Ты поскулишь ей под дверью, она выглянет, а я её хвать!

– Ма-а-ать, – возмущается кошарина идее того, что работа достанется ему, а секс – мне, задирает хвост, демонстрируя лишенную кошатских достоинств задницу, и проскальзывает по крыше машины, умножая счет на полировку этой самой крыши на троечку.

– Эй, гад, да ты теперь мне должен, – не выдерживаю и лезу в зеленый куст сирени, чтобы найти потенциального соблазнителя Плюшки, – а ну сюда иди давай!

Соблазнитель орет дрянью, выкручивается как последняя змеина и полосует меня нестриженными когтями.

– С-с-сутулая ты псина, рыжий, – рычу остервенело, но вылезаю из кустов и тащу дикую тварь за собой.

Пятьдесят процентов плана реализовано, осталось понять, как пробраться в подъезд и подкинуть орущую бестию под дверь Максимовской. Может, она хоть на вой этот дикий выглянет?

Я бы выглянул! Такое ощущение, что пожарная сирена сработала.

– Хороший котик, котик хочет колбаски? – понимаю, что выгляжу как дебил, заискивая перед наглой кошачьей рожей, но… А вдруг сработает?

Не. Не срабатывает. Кот не хочет колбаски из презренных рук чужака. Кот продолжает орать как последняя мразь и с боем прощаться с жизнью, которая мне на самом-то деле на фиг не сдалась. Помогает мне только тот минимум знаний по биологии и пара просмотренных научно-популярных фильмов про повадки кошачьих. Я беру кота за загривок и встряхиваю. Он издает жалобный писк и повисает как кутенок беспомощный. Вот так-то лучше.

Я подхожу к подъездной двери и только сейчас осознаю слабое место в своем плане. А в подъезд-то я как попаду?

– Братан, у тебя случайно когти не из адамантия? – спрашиваю у кота.

По его скорбным глазам видно, что нет, но если когда-нибудь он найдет мои тапки в темном переулке – он расправится с ними и без супергероических когтей небывалой прочности.

Для пробы тыкаюсь по паре кнопок, наугад, надеясь на людскую авось, но…

Это Москва, детка, здесь проще банк ограбить, чем без спросу в чужой подъезд попасть. Мне не удается себя выдать ни за почтальона, ни за участкового, ни за соседа. Два раза меня даже посылают по батюшке, по матушке, и по всем прочим дальним родственникам.

С пятого раза натыкаюсь на дедка-котометателя.

– А, так ты еще и не нашинский, наркоман! – издевательски тянет дедан из домофона.

– Дед, ты где видел наркоманов на таких тачках? – пытаюсь достучаться до непораженного маразмом мозга.

– Так ты её угнал поди, ты ж наркоман, рожа девиантная, – охотно огрызается дедок.

Судя по тому, с какой охотой он трындит по домофону – мне попался старикан из скучающих, готовых на любой кипишь ради развлекухи.

– Дедушка, пусти меня в подъезд, – выкрутив дипломатический тон на максимум предлагаю я, – а я тебе кота твоего верну.

– А на кой мне этот гад сдался? – искренне удивляется дед. – Не мой это кот, это бабка моя в дом таскает всяких помоечных бомжей, а мне энтого счастья не надо. Еще семеро таких вон орет. Могу всю твою тачку забомбить, если опять орать будешь. А потом и лоток их вытряхну.

Вот же сволочь старая!

Я не успеваю придумать, к какому этапу переговоров дальше переходить – к угрозам или булькающим взяткам.

Дверь подъезда радостно пискает, спасая меня от второго акта унижения, а деда – от цирроза печени.

– А! Бурцев! Не ушел еще? – грозное шипенье Максимовской ласкает слух и второй раз за день вызывает прилив либидо. – Отлично! Я очень рада! Вот тебе!

И широкой алой струей летит мне в рожу победный кетчупный залп.

Эй, а я, между прочим, добавки тортика просил!

От второй струи кетчупа я уклоняюсь ловчее, чем Нео от летящих пуль. Как при этом остаюсь на ногах – тот еще вопрос. Видимо, из трепета перед грозной, наступающей на меня Плюшкой.

– Юлька! Исчадие ада! Лифчик где?

Я бы и рад не обратить на это внимание, но кто ж виноват, что пока мы не виделись, Максимовская успела сменить образ. И как сменить. Из кокетки в красном сарафанчике в секси-хулиганку, с торчащими из-под тонкой ткани топа острыми сосками.

– В аду оставила, – рычит Плюшка и воинственно перехватывает бутылку с кетчупом поудобнее, – ща, погоди, Тимурчик. Пять минут – и вы с ним увидитесь!

Потрясающая женщина. И конкурсы интересные. Когда еще меня погоняют вокруг любимой тачки, прицельно обстреливая кетчупом из огромной двухлитровой бутыли?

– Гад. Паршивец. Да как ты посмел ко мне заявиться, – кипятится Плюшка и все-таки цепляет мой локоть томатным залпом.

Не выдерживаю, цепляю пальцем помидорное пятно и отправляю в рот. И опять – вкусовой оргазм, будто мало мне, что с фуршета еле выполз. И еле отняли у меня там блюдо с потрясающим тем самым пирогом.

– Бог ты мой, ты и кетчуп сама делаешь?

– Делаю! Из крови особо одаренных придурков! – щерит зубки Максимовская.

– О! Где ты их отлавливаешь? – заинтригованно уточняю я, не поднимаясь с карачек. – Мне смерть как нужен новый особо одаренный брендрайтер. Может, подскажешь темную подворотню, где поискать?

– Я тебе подскажу кладбище со свободной могилкой! И путевочку оформлю. Сюда иди, сволочь!

– Бегу-бегу, – киваю, но не тороплюсь выполнять обещание, – ты только пузыречек свой закрой, сахарная. Оставь мне хоть что-то для пельмешек. Кстати, а пельмени ты ведь лепить умеешь? Обожаю домашние пельмени.

– Ща я тебе так твой пельпень залеплю, – кровожадно скалится Плюшка, но мне уже очевидно, что кетчуп у неё на исходе. Выстрелы стали гораздо реже, правда и руку в стрельбе Юлька однозначно поднабила. Рубашку мне однозначно придется отправить на помойку. Вероятнее всего – после того как я её оближу.

– Юль, а Юль, ну вот чего ты разошлась-то? – мурлычу я как можно обворожительней. – Я ведь не обижаюсь на тебя за торт. Ну не хочешь ты на концерт – в ресторан пошли. Или куда ты хочешь? Хочешь на вертолете над Москвой полетать? С парашютом вместе прыгнем? Или может, просто сходим в ночной клуб? Чего ты хочешь, женщина?