Дарина Стрельченко: Давно и правда

На балконе

На балконе было сыро и холодно. После переполненного зала, то и дело взрывавшегося хохотом, конфетти и шуточками, становившимися всё более скабрезными, всё здесь походило на космос: бесшумный, почти бесцветный. Даже Йерлин за балконной оградой, уже спал – а первокурсники Института права до сих пор праздновали вручение студбилетов.

На балюстраде лежала ветка сирени. Арсений поднял её, оторвал лепесток и растёр лепесток между пальцами. Прохладное прикосновение, острый, приятный запах. Но слишком холодный. Бельё, возвращавшееся из прачечной, всегда пахло сиренью – слабо, неистребимо. Может быть, поэтому этот запах ассоциировался у него со стерильностью, излишней, неживой гладкостью свежевыстиранных вещей.

Арсений вернул сирень на место и с удовольствием вдохнул ночной воздух. После смеси духов, косметики и спиртного запах ночного города казался свежим. Он планировал дождаться окончания вечера здесь, а при первых звуках финального гальцера вернуться, слиться с толпой на итоговой фотографии и поехать домой. Планы разрушила скрипнувшая дверь. Стекло, брызги света через витраж, чья-то фигура в платье. Девушка. Лучше бы парень. Можно было бы просто покурить, перекинуться парой фраз и продолжить молчать. Хотя, если сделать шаг в тень, может, она не заметит…

Заметила. Подошла. В темноте было не совсем ясно, на чём держится её платье, и он снял куртку и протянул девушке из сострадания к себе, а не к ней. Ещё года два назад, в старших классах, ему начало хотеться лезть на стену, и отборные, хоть и редкие студентки Института права, особенно девушки с кафедры, желания не охлаждали.

– Сам не замёрзнешь? – спросила незнакомка. Спокойный, мягкий ничем не примечательный голос. Зато, вопреки дипломатическому этикету, который навязывали в аудиториях, в деканате, в столовой и, кажется, даже во сне, девушка обратилась на ты и сразу взяла куртку.

Да, ему уже стало зябко в тонкой шёлковой рубашке, так приятно холодившей в переполненном зале, так не гревшей здесь.

– Замёрзну, – ответил он. – Но на тебя смотреть невозможно.

Девушка рассмеялась, накинула куртку, потянула носом:

– «Послесобытий»? Неплохо. – Улыбнулась и протянула руку: – Вика.

– Арсений, – касаясь её ладони, кивнул он. Тонкие пальцы, прохладный и резкий ток. Он порадовался, что Вика накинула всё-таки его куртку и выглядела теперь нелепей. Йерлинская Империя позволяла так немало женщинам высших кругов. Вика была всего лишь первокурсницей – а иначе как бы она оказалась здесь, – но всё в ней, от залитой лаком причёски до тонких ремешков босоножек, – говорило, что она принадлежит именно к высшему кругу. От неё веяло напором, кофейным коктейлем, саркастичной дерзостью. Она так красиво и нагло нарушала или не нарушала все писаные и неписанные правила на этом балконе – делала так, как, кажется, решала в эту самую секунду.

– Щуман? – уточнила она, и Арсений не удержался, хмыкнул, кивнув.

– Господин Арсений Щуман, – медленно, будто смакуя звучание, произнесла Вика. – Ваше имя уже набило оскомину, даже старшекурсникам. Вы в курсе?

Он приложил немало сил, добиваясь этого. Но ответил только:

– Догадываюсь.

Вика шагнула к нему, внимательно рассмотрела в слабом свете, льющемся сквозь витраж. Он почувствовал себя неуютно, колко, ощутил какое-то предвкушение, попытался прогнать его. Вика взяла с балюстрады сирень и не глядя бросила в темноту.

– Это Арнольд оставил. Фон Зин. Знакомы? Вы же одного круга.

– Круга. Не возраста.

– Это точно, – засмеялась Вика. – Он среди нас выглядит переростком. И столько пафоса. Эта сирень зимой…

– Тебе не тревожно такие вещи говорить в таком месте? – кивая на стеклянную дверь, отделявшую их от праздника, спросил Арсений, хотя на самом деле хотел спросить совсем другое: кто ты? На каком факультете? Откуда ты – здесь, такая? Как мне найти тебя завтра?

– Я не собираюсь ни в правительство, ни в дипломаты, ни – крамола какая, Арсений, не выдавай меня! – даже в местную администрацию.

– И как ты тогда тут оказались?

– Да так же, как и ты. Хотела заниматься совсем другим, но – семья.

– Откуда ты знаешь, что я хотел… другим?

– А что, не хотел?

Вика сбивала с толку. И ещё это платье. Такой вырез на юбке.

– Хотел. Химией. Семья, – ответил он.

– Вот видишь. Значит, мы пришли одной дорогой – той, где сзади кто-то толкает. Неприятно, но что поделаешь? По крайней мере, это закончится с выпуском. Для меня. Не для тебя, конечно, – с таким-то отцом.

Он терпеть не мог, когда его сравнивали с отцом, когда приводили должность, личность или характер отца как пример в разговоре. Вика достала сигареты.

– Тебе не расслабиться в перспективе, но можно прямо сейчас.

– Какая ты прямолинейная, – усмехнулся он, наслаждаясь ощущением сигареты в пальцах, но ещё больше – этим «ты», таким редким.

– А ты осторожный, строгий и наблюдательный, – настоящий будущий канцлер, Арс.

Арс. Он медленно улыбнулся, зажав сигарету уголком губ. Они курили, за спиной понемногу стихал праздник, а впереди просыпался город.

– На каком ты факультете?

– Теория права и сравнительного правоведения, но думаю переводиться, —ответила Вика. – Невероятно скучно.

– И куда же?

Она повернулась к нему, окинула оценивающим взглядом, в глубине которого плясали чёртики:

– Политики, истории и права, верно?

Он чуть не сказал «как раз мой».

– Ну тогда не стану просить у тебя контакты. Узнаю потом в деканате.

– Зачем в деканате? Встретимся на парах. Вы, надеюсь, не с первой учитесь завтра?

– С третьей. Семинар по юридическому письму, аудитория двадцать восемь-ноль семь.

– Куртку верну завтра, – усмехнулась Вика. – До встречи, господин Арсений Щуман.

Она скрылась в зале. Он постоял, обхватив себя руками, собирая тонкий шёлк рукавов в складки. Он не ждал ничего хорошего от этого вечера, и тем не менее Вика оказалась первым, что ему понравилось в институте.

Синхронный перевод

Дело шло к зимней сессии, оставались последние лекции перед зачётной неделей, слегка лихорадило, и спать приходилось мало. С появлением в группе Вики Арсений плавно переехал с первых рядов на последние и обнаружил, что даже на скучных семинарах может быть весело.

На филологии они практиковали синхронный перевод на хоремский и ицкий, и Вика делала это блестяще, была отличным напарникам, но никогда нельзя было угадать, зачитывает она текст из учебника или несёт отсебятину с серьёзным лицом. Однажды он попался и на всю аудиторию заявил на вполне сносном ицком:

– Йерлинская Империя – важнейший поставщик укропа, капусты и лимонной кислоты, используемых в качестве прекурсоров кулинарных эмоциональных за… Вика! – прошипел он, пиная её под столом

– Господин Щуман! – с удивлением поднял глаза профессор Гольц. – Что за неуместные шутки?

Вика беззвучно ржала, согнувшись, и, пока он кое-как объяснялся с Гольцем, сползла под парту и смеялась там уже в голос.

– Я ещё на укропе что-то заподозрил, но, драфф, Вика, какого фига?

Она никак не могла перестать смеяться, и в конце концов, дождавшись, пока Гольц переключится на следующее задание, Арсений тоже сполз под стол и позволил себе рассмеяться. Первый смех за кто знает, сколько времени, заставил его начать икать. Он икал до самого перерыва – Вика сбегала в буфет и принесла минералку. Арсений глотнул, закашлялся, вытаращил глаза: горло обожгло, он словно глотнул ореховый ликёр, только очень крепкий, концентрированный и…

– Вика! Вика, это не минералка!

Она приложила палец к губам и глазами показала на Гольца, который расписывал на доске ицкие морфемы и подозрительно косился на них через плечо.

– Что это было такое? – прошептал Арсений, откашлявшись.

– «Фатум». – Вика удивлённо подняла брови. – Ты не пробовал никогда? А я думала, в такой-то семье… Ну… прости, Арс. Выходит, я тебя напоила.

– Где ты его взяла?

– Явно не в буфете, – усмехнулась она и потянула его за рукав пиджака: – Сядь нормально, ты весь скрючился…

– Как ты…

Он хотел спросить: как ты сочетаешь вот это: риторику на семинарах и просторечия, дурацкие проделки и серьёзность, как ты можешь быть одновременно такой собранной и такой весёлой, как ты умудряешься получать удовольствие от выхолощенной, подчинённой тысяче правил жизни?

Думая об этом, Арсений впервые допустил очень простую, смутную, обжёгшую своей неожиданность мысль: не все в этом институте живут так же, как он. Не у всех три поколения политиков в роду и безальтернативный, известный с младших классов карьерный путь.

Спрашивать Вику, как она справляется с жизнью, было бессмысленно – как это было назвать словами? Но можно было смотреть: как она подкалывает Арнольда, как обмакивает подсохший рогалик в кофе, как договаривается с преподавателями об отменах пар, как экспромтом изобретает политический строй на контрольной по истории Империи, как почти каждый вечер ходит в зал на занятия танцами. И как начинает учить его.

Вика делала институт не просто выносимым. Она делала его почти живым. Арсений почти забыл, как раздражают шёлковые рубашки и трёт ворот. Вика однажды расстегнула ему манжет на лекции и принялась рисовать что-то на запястье, какие-то буквы и символы. Он сосредоточенно смотрел на кафедру, не слыша ни одного слова лектора и только стараясь не выдать себя выражением лица и дыханием. А Вика продолжала писать и вполголоса, под прикрытием творившейся вокруг колготни, рассказывала про «Паутину-патину» – церемониальную игру на приёмах высокого уровня.

– Рискованная и раскованная, – завершила объяснение Вика и выпустила его руку. Арсений бросил краткий взгляд на запястье. Точки, значки и намалёванное жирно: «Арсений Крошка». Вика поймала его взгляд, прыснула, отодвинулась и одними губами повторила:

– Арсений Крошка.

– Вика-Ежевика, – прошептал в ответ он и уставился в тетрадь: профессор политэтикета пошёл по рядом проверять задание.

Гальцер

Утром он снова поругался с отцом. Маме предсказуемо стало хуже, а после всего до ночи пришлось сидеть с конспектами – Арсений проспал, кое-как выгладил брошенную с вечера рубашку и бросился в институт. Успел проскочить основные пробки, но к первой пае всё равно опоздал: скользнул в аудиторию минут через пятнадцать после начала и понял, что пропустил кое-что интересное. С последнего ряда, с серьёзным и напряжённым лицом, но легчайшей, едва различимой насмешкой в голосе чеканила что-то Вика.

– …правильно поняла вас, предлагаете заместить вдохновение механизмом. Логичные последующие шаги – синтез симпатии, подмена творчества дрессурой и дозирование влюблённостей. Вы к этому ведёте, профессор Лебер?

Лебер, привычно зажёвывая окончания, ответил:

– Мы говорим исключительно о создании чего-либо, об интеллектуальной и творческой работе. Не вмешивайте в это управлением эмоциями как таковыми, госпожа Истер. Обратимся к статистике: если вы взглянете на сводки Ясвицкой лаборатории анализа…

– Остер.

– Простите?

– Госпожа Виктория Остер, – поправила Вика.

– Госпожа Виктория Остер, – протянул Лебер, скользя по ней взглядом. – Если вы взглянете на сводки Ясвицкой лаборатории анализа относительно обсуждаемых нами социальных экспериментов, то обнаружите, что творчество, подпитанное дозированной стимуляцией, более продуктивно и управляемо, чем органический креатив.