Поэт и его раб все еще наблюдали за ними, но слышать уже не могли.

– Надеялся, – честно ответил Маати.

– Твой учитель как будто тоже был рад меня видеть.

– Ему не нравится, что я целыми днями торчу дома. Думает, мне нужно больше бывать в городе. Сам он терпеть не может домоседство и не понимает, что я в нем нахожу.

– Ясно.

– На самом деле не все так просто, – добавил Маати. – А как вы, Ота-кво? Столько дней прошло. Я уж думал, мы больше не встретимся.

– Мне больше не с кем поговорить, – ответил Ота, дивясь собственной прямоте. – Боги! Он дал мне три полосы серебра!

– Это плохо?

– Это значит, мне надо оставить работу в порту и вместо этого водить тебя по чайным. Платят больше!

Он изменился, это ясно. Голос почти тот же, хотя лицо повзрослело, возмужало. В нем все еще узнавался мальчишка в черных одеждах из воспоминаний. Впрочем, кое-что было ново. Не то чтобы он стал менее уверен в себе – это сохранилось в манерах и речи, – но как будто не столь уверен в своем будущем. Это чувствовалось по тому, как он держал чашу, как пил. Что-то тревожило давнего учителя, хотя Маати никак не мог угадать причину этой тревоги.

– Грузчик, – повторил он. – То-то дай-кво удивился бы…

– Да и не он один. – Ота улыбнулся в чашу с вином.

Уединенный дворик чайной располагался на террасе, откуда была видна вся улица и южная оконечность города. Лимонные свечи – защита от кровососов – распространяли в воздухе ароматный дымок, придававший вину странный привкус. На улице ватага парней устроила песни с танцами, а три девицы со смехом наблюдали представление. Ота сделал долгий глоток.

– Ты, я вижу, тоже был удивлен?

– Да, – признался Маати. – Когда вы ушли, я думал… Все думали…

– О чем?

Маати набрал воздуха в грудь, сморщил лоб в попытке выразить домыслы и легенды, которые сам никогда не рассказывал. Ота-кво повлиял на его жизнь даже больше дая-кво и уж точно больше отца. Он представлял, как Ота основывает новый орден – мрачное, даже зловещее тайное общество, которое вступает в противостояние с даем-кво и его школой. Или пускается в морское путешествие, а может, попадает в гущу войны где-нибудь на Западе. Маати никогда бы в этом не признался, но был разочарован тем, в кого превратился его первый наставник – в простого обывателя.

– Я предполагал нечто иное, – ответил он, принимая неопределенную позу.

– Да и это было непросто. В первые месяцы я думал, помру с голода. Нас учили охоте и собирательству, но толку от этой науки оказалось немного. Когда я получил миску похлебки и пол-ломтя черствого хлеба за чистку курятника, то решил, что в жизни не ел ничего вкуснее.

Маати засмеялся. Ота улыбнулся и пожал плечами.

– А ты? – сменил он тему. – Селение дая-кво не обмануло твоих ожиданий?

– Пожалуй. Правда, там приходилось больше учиться, но это было нетрудно. Потому что я видел смысл. Не просто сложности ради сложностей. Мы изучали старинные языки и наречия Империи. Истории андатов и тех, кто их воплотил, узы, которыми их связали. Как они освобождались. Я раньше не знал, насколько трудно поработить андата во второй раз. То есть все наслышаны о том, как некоторых пленяли и в третий, и в четвертый раз, но я не…

Ота рассмеялся – тепло, весело, но не язвительно. Маати принял вопросительную позу. Ота жестом попросил извинения, едва не расплескав вино.

– Просто звучит так, будто тебе это нравилось, – сказал он.

– Так и было, – ответил Маати. – Меня это очень увлекло. Да и давалось неплохо. По крайней мере, учителя так считали. Хотя Хешай-кво меня немного озадачил.

– Как я?

– Нет, не так. И все же, Ота-кво, почему вы не пошли с даем-кво? Почему отказались?

– Потому что они не правы, – ответил Ота. – И я не хотел в этом участвовать.

Маати нахмурился, глядя в пиалу. Темная глянцевая поверхность отразила его лицо.

– А если бы он предложил снова, вы поступили бы так же? – спросил Маати.

– Да.

– Даже если бы пришлось жить грузчиком?

Ота глубоко вздохнул, обернулся и сел на перила, вперив в Маати темный, тревожный взгляд. Его руки замерли на полупозе, которая, будь она закончена, могла бы означать обвинение, требование объясниться или вопрос.

– Неужели моя работа – преступление? – спросил Ота. – Сначала Лиат, теперь ты. Все об одном и том же. Я начал брошенным ребенком – ни семьи, ни друзей. Даже не смел называться своим именем. И посмотри, чего я достиг: у меня есть работа, товарищи, любимая. Есть пища и кров. По ночам я могу слушать поэтов, философов или певцов, могу сходить в баню или чайную, выйти в море на паруснике. Неужели моя жизнь так плоха? Так ничтожна?

Маати удивился тому, с какой мукой это было сказано, если не с отчаянием. Ему показалось, что слова Оты предназначаются ему лишь наполовину.

– Конечно нет, – подумав, сказал Маати. – Не все ценное обязано быть великим. Если вы послушались зова сердца, какая разница, кто что скажет?

– Может, и никакой, а может, огромная.

– Если вы уверены в себе, вряд ли, – ответил Маати.

– А есть такие, кто уверен в своем выборе? Ты, например, уверен?

– Нет, – признался Маати. Озвучить глубочайшее из сомнений вышло легче, чем он ожидал. Он ни разу не поделился им ни с кем в школе, даже с даем-кво. А уж Хешаю не скажет даже под страхом смерти. Ота – другое дело. – Но сделанного не воротишь. Я уже принял все мои решения. Осталось только проверить, хватит ли у меня твердости им следовать.

– Хватит, – успокоил его Ота.

– Сомневаюсь.

Молчание тянулось, как смола. Под террасой на улице взвизгнула и засмеялась женщина. Вдалеке в ответ залаяла собака. Маати поставил опустевшую – только осадок остался на дне – пиалу и прихлопнул комара. Ота рассеянно кивнул – скорее себе, чем Маати:

– Ну что ж, значит, ничего не поделаешь.

– Уже поздно, а мы оба пьяны, – произнес Маати. – Утром все покажется лучше. Вот увидите.

Ота взвесил сказанное, после чего принял позу согласия.

– Я рад, что нашел вас, – сказал Маати. – Наверное, так и должно было случиться.

– Может быть, – кивнул Ота-кво.

– Вилсин-тя!

Эпани проговорил шепотом, но так настойчиво, что Марчат услышал сквозь сон. Не успев как следует проснуться, он перекатился на бок и даже отбросил в сторону полог.

У постели стоял домоправитель, одной рукой запахивая халат. Лицо, озаренное свечой, было невесело.

– А? – буркнул Марчат, еще пытаясь вынырнуть из сонных глубин. – Что стряслось? Где пожар?

– Пожара нет, – ответил Эпани, пытаясь изобразить извинение свободной рукой. – Тут к вам пришли. Он ждет в комнате для особых встреч.

– Он? Кто «он»?

Эпани замялся:

– Оно…

До Марчата дошло, кого имеет в виду слуга, лишь через целый вздох. Потом он кивнул и дал знак принести платье, висящее у шкафа. Ночная свеча давно прогорела за половину – близился рассвет. В доме не было слышно ни звука, кроме шороха одежд. Марчат подпоясался, причесал пятерней волосы и бороду, а затем повернулся к Эпани:

– Годится?

Тот принял позу одобрения.

– Вот и отлично, – сказал Марчат. – Принеси нам чего-нибудь выпить. Вина. Или чая.

– Думаете, стоит, Вилсин-тя?

Марчат умолк и задумался. С каждым мигом множились шансы кого-нибудь разбудить – кого-то помимо Эпани или Ошая. Во мраке его беспокойства сверкнула гневная искра: как же андат посмел вот так заявиться к нему, среди ночи? Вилсин отмахнулся:

– Обойдемся без напитков. Ступай спать. Забудь все – тебе приснилось.

Эпани ушел. Марчат взял огарок свечи и почти ощупью пошел в комнату для особых встреч. Из соображений скрытности она находилась рядом с его покоями. Окон в ней не было, единственная дверь открывалась в отдельную прихожую, так что находившийся внутри обязательно слышал чье-либо приближение.

Вилсин застал андата сидящим на столе гигантской птицей. Полы одеяния растеклись вокруг, словно клякса.

– Что это ты удумал, Вилсин?

– Досмотреть сон, – отозвался Марчат, пряча страх под маской ярости.

Черные глаза на бледном лице впились в гальта. Бессемянный склонил голову набок. В тишине только и слышалось что дыхание Марчата. Из них двоих дышал он один.

– Может, скажешь, в чем дело? – произнес он. – И ноги прочь с моего стола. Тут тебе не чайная.

– С какой стати твой парень обхаживает моего? – процедил андат, пропустив требование мимо ушей.

Марчат поставил перед собой свечу, выдвинул стул и сел.

– Не понимаю, о чем ты говоришь! – Он скрестил руки на груди. – Либо объяснись, либо иди других пугай. У меня завтра трудный день.

– Так ты не посылал твоего человека развлекать ученика Хешая?

– Нет.

– Тогда почему он пришел?

Марчат прочел в лице андата недоверие. Возможно, ему просто померещилось. Тем не менее гальт выдвинул челюсть и подался вперед. Существо в человечьем обличье не шевельнулось.

– Не имею представления, – отчеканил Марчат. – Хочешь – верь, хочешь – не верь. Мне начхать.

Бессемянный покосился вбок, словно прислушиваясь, потом выпрямил спину. Ярость в его голосе и лице растаяла, сменилась недоумением.

– Один твой грузчик сегодня заходил к Маати. Сказал, что они познакомились во дворце и договорились вместе погулять.

– Что ж, – проворчал Марчат, – значит, они познакомились во дворце и договорились вместе погулять.

– Поэт и грузчик? – фыркнул Бессемянный. – Может, и высокородные утхайемки по ночам мечут кости в Веселом квартале? Хешай, конечно, был рад. Не нравится мне все это, Вилсин.

Марчат призадумался, пожевывая губу. В самом деле, выходит странно. Учитывая близость предстоящей церемонии, рисковать нельзя. Слишком многое на кону. Он подвинул стул, скрипнув по каменному полу. Бессемянный свесил со стола ноги, отчего сходства с хищной птицей убавилось.

– Кто это был, кстати?

– Он назвался Итани. Рослый такой, плечистый. Лицом похож на северянина.

Тот самый, которого посылала к Марчату Амат. Дело плохо. Бессемянный, видимо, что-то прочел в его глазах и принял позу – смесь вопроса и приказа.

– Я понял, о ком речь. Ты прав, здесь что-то нечисто. Он был моим телохранителем в тот день, когда я ходил в предместья. А еще он спит с Лиат Чокави.

Бессемянный мгновение-другое переваривал сказанное. Марчат наблюдал за его черными глазами, видел, как совершенные губы дрогнули в неуловимейшей из улыбок.

– Он не мог ее предупредить? – спросил андат. – Как думаешь, она догадывается?

– Нет. Будь у нее хоть малейшее сомнение, это было бы видно без фонаря. Врать она не умеет, что при наших задачах чрезвычайно ценно.

– Если он ничего ей не рассказал, может, ему нет дела до нашего маленького заговора? Кстати, о твоей исчезнувшей распорядительнице ничего не слышно?

– Ничего, – ответил Марчат. – Головорезы Ошая предлагали хорошую награду, но ее и след простыл. Никто не видел, чтобы она покинула город. Даже если Амат и залегла на дно где-то здесь, едва ли она попытается предотвратить… церемонию.

– Одно то, что Ошай не сумел ее разыскать, – знак тревожный. А тут этот мальчишка, Итани. Либо он работает на нее, либо нет. А если работает…

Марчат вздохнул. Сколько раз он зарекался: все, вот последнее преступление, на которое его вынуждают, – так нет, одно тянуло за собой другое, и не было этому ни конца ни края. Лиат Чокави – глупую, недалекую, милую девочку – ждет позор, а теперь некому будет ее утешить.

– Я распоряжусь насчет него, – сказал Марчат. – Утром поговорю с Ошаем, пусть разберется.

– Не надо, – произнес андат. Он откинулся назад, положив ногу на ногу и обняв колено. Руки у него были почти женские – изящные, тонкопалые. – Незачем. Если его послали рассказать правду, мы уже опоздали и Маати все знает. Если нет, убив его, мы только привлечем к себе внимание.

– Молодого поэта тоже можно убрать, – заметил Марчат.