– С позволения вашей милости я осмотрю её.

– Конечно-конечно, любезный Эйженс, делайте всё, как вы привыкли.

Ну, на осмотр много времени не понадобилось: намётанным глазом сразу определил Эйженс проблему:

– С позволения вашей милости, должен вам доложить: не знаю уж кто, и как, но такое впечатление, что погрызли днище вашего челна. Целиком заглотить не могли, ширины пасти, как видим вот здесь, – показал на характерные следы Эйженс рукой, – не хватило, чтобы дотянуться до бортов. Но челюсти – будь здоров. Вот: видите продольные бороздки? Весьма глубокие, надо отметить. А вот здесь – словно зубы челюстей смыкаются. Но ухватить дно вашей лодки как следует этой неизвестной мне скотине не удалось. Иначе вы бы со мной сейчас не разговаривали!

По мере того, как Эйженс говорил, поглядывая на хозяина странной посудины, и прикидывая, из какого-такого сверхпрочного но и сверхлёгкого материала та сделана, тот то бледнел, то краснел. И улыбочка подвяла. А в конце вердикта так и вообще – чуть в обморок не рухнул. Спасло его от падения только то, что сразу же подхватили его под руки двое верных слуг. Которые, если честно, абсолютно ничем не запоминались: лица как лица, фигуры как фигуры, одежда как одежда.

– Посадите-ка его сюда, – сказал тогда Эйженс, показывая на пустой бочонок из-под солонины, неизвестно каким чудом попавший к нему в мастерскую ещё лет десять назад, но пришедшийся сейчас как нельзя кстати.

Сам же, скривив рот набок, да припадая на больную ногу, обошёл судёнышко ещё раз. И кое-что напрягло его. Но он предпочёл промолчать.

Сидя, да ещё обмахиваемый шапками слуг, клиент быстро очухался.

Впрочем, в голосе, когда заговорил, сквозило явное беспокойство. Если назвать это чувство столь слабым словом:

– Так это что же?! Получается, в те места, где моя любимая лодочка получила… такие повреждения, мне… Лучше не плавать?!

– Ну, глубокоуважаемый – простите, не знаю вашего имени! – клиент, если не желаете лишиться своего судёнышка, и сами попасть к кому-то очень зубастому на обед, то – да. Ведь тварюга такая наверняка там не одна. И в следующий раз вам может встретиться и побольше!

– Зовут меня герр Штюльхе. – клиент теперь дышал вроде, посвободней и поровней. И даже снова начал улыбаться. Хоть и кривовато – почти как сам Эйженс, – Ну а насчёт тварюги побольше… Тут, пожалуй, вы правы. И мне туда действительно в этой лодчонке лучше не соваться. Но вот сейчас, когда вы видели повреждения, как нам быть? Сможете заделать? Или как-то… Починить? Чтоб плавала – как обычно? Побыстрее?

Эйженс пожал плечами:

– Не было ещё такого случая, уважаемый герр Штюльхе, чтоб я не смог починить что бы то ни было из дерева. Так что предложение у меня такое: оставляете мне вашу посудинку на двое суток, и, скажем, в четверг вечерком – забираете. Ну а насчёт оплаты моих стараний… Дукат – сейчас. И дукат – при получении готового товара.

– Меня это вполне устраивает, мастер Банга. Вот дукат! – откуда в ладони герра Штюльхе взялась монета, Эйженс не понял. Но во-всяком случае тот извлёк её не из кошелька: кошелька-то при нём и не имелось!

– Ну а сейчас, с вашего позволения, мы оставим вас, и придём в четверг вечером. – даже не дожидаясь его ответа, странная троица развернулась и двинулась на выход. И Эйженс, наблюдавший за ними сквозь открытые настежь ворота, подивился: а быстро может ходить герр Штюльхе! Не прошло и минуты – а он уже в паре сотен шагов!

Но лишь когда скрылись три странных посетителя за первыми домами у набережной у городской площади, почесал затылок мастер Эйженс.

Потому что хоть монета и оказалась вполне приемлемой и на вид, и на вкус, (Запустил, разумеется, Эйженс в неё свой искушённый зуб!) но что-то всё равно в этой сделке было не так! И готов он был поспорить на этот самый дукат, что никакой его клиент не «герр Штюльхе»!

Но пора было заняться и предоставленным ему для ремонта агрегатом.

Ещё более пристальный осмотр показал, что дно шлюпки-гондолы, буквально топорщащееся щепой, состоит как бы из нескольких слоёв. Верхний, самый обычный, обросший ракушками и покрытый илом – был похож на сосну. Лёгкое, смолистое дерево, однако непонятно, как оно держалось на втором, нижнем, слое, что кое-где напоминал, скорее, сталь. Однако при попытках как-то оцарапать этот слой своим шилом, а затем и резцом из закалённой лучшей стали, ничего не получилось у Эйженса. Ни малейшей царапины не оставляли на непонятном, и явно лёгком, – Эйженс попробовал, конечно, и сам приподнять лодчонку, оказавшейся действительно не тяжелее пары пудов! – его лучшие инструменты!

Понял тогда Эйженс, что напрасно он беспокоился об пассажирах посудины. И ничего тут не светило даже обладателю огромных челюстей: при всём желании зубами её не то, что прогрызть, а и не – поцарапать!

А уж – действительно – только заглотить целиком!

Иначе с чего же тогда так испугался «герр Штюбхе», когда сказал Эйженс о возможной встрече с более крупным обладателем зубов?! Может, и правда – в таких тварях, и их нападениях на эту и подобные лодочки нет для «герра» ничего необычного?!..

Но где же тогда плавает эта лодочка, и где водятся такие твари?! Потому что хотя повреждения и были очень характерны, (Видел Эйженс такие – после нападения медведей на улики пасеки!) и говорили словно сами за себя, но сам Эйженс даже представить себе не мог: что же это за монстра такая?!.. Явно – не акула, и не кашалот, и даже не косатка…

Но рассуждения рассуждениями, а текущим ремонтом заняться пора.

Наиболее повреждённые участки наружной, дощатой, обшивки, оказавшейся чисто декоративной – в ней не было в толщину и четверти дюйма! – Эйженс аккуратно удалил. И заменил на тщательно выстроганные и подогнанные по размеру, новые. Отлично севшие на его «фирменный» клей. Хорошо сцеплявшийся даже с сырыми и мокрыми поверхностями.

Получилось очень даже недурно: уж мастер-то Эйженс был, как говорится, экстра-класса! Ну а мелкие повреждения он просто зачистил и зашпаклевал тем же клеем с порошком мела, и наутро зашкурил – заподлицо. После окончания всех работ по восстановлению гладкости днища – ещё и покрыл мастикой. И осмолил.

Днище стало – как новенькое.

Ушло на ремонт всё послеобеденное время, и всё утро следующего дня. А вот после сытного обеда, щедро сдобренного на радостях парой кружек пива, на Эйженса словно снизошло. Ну, или бес его в ребро толкнул.

А только позвал он своего старшего брата, Гуннарса Банга, который с морем никак не был связан, а служил младшим письмоводителем в конторе при торговой Гильдии, да рассказал всё – как на духу рассказал, и показал лодочку с её странным днищем.

Вдвоём с братом они лодочку на воду и спустили.

Эйжен тогда сказал: «Я только проверю, как она на воде держится! Я же всё-таки – мастер! Отвечаю перед клиентом!»

И брат утверждает, что едва отдалилась на пару футов лодчонка с его братом, вставшем на корме с рулевым веслом в руке, как… Исчезла!

Однако не прошло и минуты, как вновь возникла – на том же месте, с которого пропала! И даже Эйженс был на месте: в ней. Только не стоял на корме, а сидел на средней банке. И уж вид у него был!..

Перед Гуннарсом оказался древний старик.

Волосы – седые, всклокоченные. Явно не стрижены несколько месяцев. Борода – чуть не до пояса! А уж взгляд!

С диким хохотом и криками о каких-то чудищах, и о том, что никогда им его не взять, выскочил Эйженс на пирс, и вприпрыжку, с веслом в руке, кинулся на набережную, по направлению к мэрии. И брат едва успел догнать его, и при помощи двух дежурящих на ратушной площади жандармов скрутил, и сразу повёл в городской приют для умалишённых.

Там, когда Эйженса, всё куда-то рвущегося, заботливо упаковали в смирительную рубаху, услышали они и путанный и бессвязный рассказ о его похождениях в неизвестной стране, куда унесла его лодочка.

Разумеется, верить этим горячечным бредням нельзя, но суть и доктора и брат поняли: отчалив от пирса, пожелал он, вслух высказав эту мысль, попасть в странную страну, откуда родом «герр Штюбхе».

Так в мгновение ока и попал Эйженс в… страну эльфов!

Так называемый Авалон.

Хозяева, оказавшиеся весьма приветливыми, правда, ростом не выше пятилетнего ребёнка, хотя и пожурили Эйженса за то, что без спроса взял их судно, и попал туда, куда попал, но ничего плохого Эйженсу не сделали. И поселили в прекрасном доме, и кормили и поили, и по вечерам развлекали и хороводами и песнями… Казалось бы: ни забот, ни хлопот, живи и радуйся!

Однако после нескольких лет жизни в таком приятном месте, затосковал Эйженс. И скрылся от радушных и незлобливых хозяев как-то ночью, влез снова в лодочку, и пожелал оказаться дома!

Однако не тут-то было!

Забросило его аккурат в страну чудовищ!

И пусть на этот раз никто его посудинку не грыз и не пытался потопить, а насмотрелся и натерпелся Эйженс, судя по отрывочным и путанным рассказам, достаточно! И только чудом спасся: догадался, как всё исправить: попросился у лодочки назад, в город, где оставил он брата, и свою мастерскую.

Ну, верить разошедшемуся не на шутку Эйженсу ни доктора, ни санитары, ни жандармы, ни назначенные для расследования официальные лица, разумеется, не пожелали. Да вот только когда накачали беднягу снотворными, уложили спать, да отправились за странной лодочкой – её уже и след простыл!

К сожалению, Эйженсу день ото дня становилось хуже, и он только и делал, что кричал, какой он дурак, что сбежал из буквально райского сада, где жил – словно Адам до грехопадения! И как он жалеет о чудесной стране и милых хозяевах…

И наконец, через пару месяцев, умер Эйженс. Умер на руках брата. Причём не от голода или болезни, а, как сказали те же доктора – от тоски.

Тем и закончилась эта история, и, хотя доказательств, что она реально произошла, почти и нет, если не считать того, что поведал Эйженс Гуннарсу перед тем, как исчезнуть, но на старшего Банга, и на персонал дома умалишённых, произвела она сильное впечатление. И доктор, лечивший Эйженса, по его уверениям, стал слышать после смерти побывавшего в «райских кущах» пациента по ночам – дивное пение! Словно хор самих ангелов услаждает его слух! Укоряя, что покинул такое дивное место!

Но года через два после смерти Эйженса прекратились эти сны.

А Гуннарс, когда подрос его старший сын, Фрицыс, передал всю эту историю ему. А уж тот – записал её. И оставил на хранение в Архиве. Рядом с другими такими же историями. Откуда они и стали известны широкой публике: после ревизии, внимательного ознакомления с этими «анналами» специальной Комиссии, и перевода городского Архива в новое здание. Но случилось это уже при бургомистре Эдуардсе Смильтисе – то есть, через сто сорок лет.

Когда не только этот, но и все остальные хранившиеся там пыльные свитки да рукописи от времени пожелтели, выгорели, и умерли все непосредственные свидетели и участники, и уже не было никакой возможности проверить: действительно ли было когда-то то, что в них описано, или это – причуды скучающего, и пожелавшего развлечься, выдумывая чудные истории, переписчика…

10. Лестница, ведущая всегда вниз.

Случилось это при бургомистре Екабсе Алкснисе.

На полуострове Мангалю в те годы стоял маяк. Недолго: всего пару десятилетий. Он разрушился, поскольку просели слабые грунты полуострова. И маяк не стали восстанавливать, поскольку построили новый, на устойчивых грунтах, у побережья Юрмалы. А в те годы, при Алкснисе, маяк Скайдрите, названный так по имени инженера, спроектировавшего и построившего его на деньги муниципалитета, верой и правдой служил парусникам, что приплывали в устье реки Даугавы, где тогда находился основной порт.