Но крысы такому повороту дел вроде как не удивились, и воды не испугались: принялись кидаться с набережной, словно окончательно спятившие! И поплыли за лодкой с иностранцем и Рихардом, державшей направление на середину Рижского залива. Рихард потом рассказывал, что иностранец вынимал флейту изо рта только три раза – и как у него дыхания хватало всё время играть! – только для того, чтоб велеть плыть помедленнее! Ну а Рихард всё не мог преодолеть свои позывы: плыть наоборот – как можно быстрее!

Да и кто бы тут не захотел поплыть быстрее…

Зрелище было – аж мороз по коже! Мириады и мириады крохотных головок с блестящими глазами, топорщащимися усами, и оскаленными белейшими зубами!

Словом, через пять часов, к закату, вернулась лодка с иностранцем и Рихардом, и не плыло за ними уже ни единой крысы.

Иностранец – никто так никогда и не узнал его имени! – расплатился со Старшиной перевозчиков, да направился прямо в мэрию – к бургомистру. Ну а тот стоял всё это время у окна своего кабинета с отличной подзорной трубой, так что всё произошедшее прекрасно видел. Поэтому его не удивил поздний визит «нанятого» им работника.

Однако тут уж секретарь не удержался: подслушал. А бургомистр и не скрывал своих намерений: сказал, что согласно традициям и заведённому порядку свою вторую часть заработанного иностранец сможет получить только утром: нельзя, дескать, отдавать деньги после захода солнца! Народная Примета!

Ну, ночь для города прошла впервые сравнительно спокойно: никого не укусили, никому ничего не прогрызли и не испортили. И ни на кого с потолка не свалились. Все горожане прямо вздохнули с облегчением!

Однако неизвестно, какой бес толкнул утром под локоть Альфреда Мюссе, да только платить вторую часть честно заработанных крысоловом денег он отказался. Логично предположив, что потопленные крысы назад уже не вернутся. И приказал своим приставам вытолкать взашей своего перешедшего на немецкую площадную ругань, «работника».

Ну, тот, вроде, смирился и ушёл. Молча. В неизвестном направлении.

Да только вот через два дня, побывав, как выяснилось, в Юрмале, заявился снова в Ригу. И не просто заявился: шёл он во главе огромной (Но, конечно, поменьше той, что вывел из столицы!) армии серых грызунов, и теперь не играл на своей флейте, а только присматривал за двенадцатью отборными крысами, что резво бежали впереди него: восемь из них тащили собственно флейту, а четыре, попеременно сменяясь, дудели в неё что было сил.

И, что самое страшное, из всех домов, мимо которых странная процессия проходила, выходили, выбегали и даже выползали все, кто мог и даже не мог ходить! И шли, или ковыляли, за процессией. И выглядели при этом ужасно: выпученные глаза, перекошенные рты, посиневшие лица! А двигались неуверенно: словно сомнамбулы какие. Или зомби. Потому что своей волей люди явно абсолютно не владели! Как и сознанием.

Янис Варгис, бывший тогда главным советником бургомистра, первым заметил и понял опасность, и, поскольку был туг на одно ухо, успел убежать до того, как затянуло его в общий поток, лишив воли. И ринулся в мэрию, к бургомистру.

Однако тот, едва заслышав о происходящем, даже как был, в ночном колпаке и сорочке и кружевных панталончиках, кинулся бежать к окраине города, в противоположный его конец, в пригород Пурвциемс, и едва успел только крикнуть жене, чтоб поспешала с детьми за ним!

Супруга его, почтенная фрау Берта, однако, не успела убраться из зоны действия звуков волшебной флейты. И вскоре присоединилась к процессии, вобравшей в себя всех, кто оказывался на пути флейтиста и его серых неутомимых дудельщиков.

Нашёлся, однако, человек, не растерявшийся в страшной ситуации.

Это был тот самый Рихард Глазупс, что возил на лодке иностранца при утоплении первой партии крыс. Он, как выяснилось, догадался своевременно зажать уши. И бежать. И довольно быстро добрался в Пурцвиемс, до бургомистра Мюссе.

И объяснил тому, что за небольшую (Ну, сравнительно!) плату берётся спасти жителей города от явно предстоящего тем, в назидание скаредной душонке Мюссе, утопления, пока ещё не поздно.

Бургомистр, в присутствии свидетелей – слуг и помощников, рыдая и заламывая руки, поклялся самой страшной клятвой, что как только доберётся до хранилища, сразу всё заплатит! Поскольку город без жителей никому не нужен: с кого собирать налоги, если нет людей?!..

Рихард не мешкая ринулся к Ольгерту Абеле, весьма к тому времени известному охотнику, промышлявшему обычно в местных лесах. Главной его особенностью было то, что от рождения был он глух, как пень. (Впрочем, превосходно стрелять это ему не мешало!) А общался он с окружающими только с помощью полуглухой матери, жившей с ним на окраине Риги.

Ну вот ей старшина перевозчиков всё, что было нужно, и объяснил. И даже выдал аванс – из нашедшегося на шее золотого дуката, который он держал при себе на верёвочке, как амулет, оставшийся от дедушки. При условии, что охотник и мать вернут его дукат, как только получат всю плату.

Ну, не будем томить слушателей и читателей: мать всё, что нужно сделать, сынку объяснила: жестами, и на языке, понятном только им двоим. И вот с двумя заряженными мушкетами добрался Ольгертс до центральной площади аккурат в тот момент, когда подходил иностранец со своими крысами к набережной. Где уже ждала его лодка с крысами же: было весьма дико наблюдать, как управляются те с вёслами…

Первым же выстрелом разнёс охотник в щепки странную флейту!

Ну а второго решил не делать: условие-то – выполнено!

Однако подбежавший к нему и державшийся до этого за двести шагов с зажатыми пальцами ушами Рихард, заряженный мушкет из рук Ольгертса вырвал. После чего подбежал поближе к иностранцу, и не колеблясь выстрелил тому с пяти шагов – в грудь!

Проблема оказалась, пусть и мерзким и жестоким образом, но решена: сейчас же все крысы кинулись врассыпную, направившись, как рассказывали потом встретившиеся с ними очевидцы, в свою родную Юрмалу, а иностранец, корча гримасы, и испуская страшные не то – ругательства, не то – проклятья, скончался прямо на камнях набережной, в луже крови!

К счастью, делал он это не на немецком, а на каком-то своём, сильно иностранном, языке: никто ничего не понял, а, следовательно, никто и не подпал под действие проклятий!..

Бургомистр Мюссе, красный и задыхающийся, но одетый в одежду, принесённую его слугами, вернувшийся в свой кабинет в ратуше только к вечеру, когда труп иностранца уже унесли, и похоронили за пределами города, поглубже – по его приказанию! – закопав в каком-то грязном овраге, поступил честно: выдал Рихарду Глазупсу всё, о чём договаривался.

Ну а тот тоже (Научены, как говорится, горьким опытом!) от своих слов не отказался: выкупил у Ольгертса свой дублон, отдав причитавшиеся тому десять золотых.

И нужно отметить, как достойный удивления факт то, что за убийство человека ничего не было Рихарду. Впрочем, тот ведь был – грязный иностранец. К тому же – колдун. А это – противно Богу и противозаконно!

Остатки разнесённой в щепы флейты тщательно собрали, и сожгли в огромном костре, разведённом прямо на набережной. Капеллан прочёл над костром молитву, в костёле отслужили службу за счастливое спасение.

И, вроде, все оказались целы и довольны.

Только вот жители, ходившие, словно сомнамбулы, по улицам за дудкой, в которую дудели крысы, абсолютно ничего об этом происшествии не помнили. Как и не могли объяснить и того, как оказались на набережной, в буквально паре шагов от воды.

И долго ещё после этого всем жителям города снились кошмары: будто тонут они, тонут, барахтаясь в мутной и вязкой, словно сироп, чёрной воде, и видят, как идут вверх, от их ртов и носов, радужно переливающиеся пузыри последнего воздуха из лёгких…

Впрочем, с приходом к власти нового бургомистра, Готхарда Фогелиса, кошмары у горожан прекратились.

Зато, как утверждают слуги и врачи, начались они у Рихарда Глазупса…

9. Путь в Королевство эльфов.

Случилось это при бургомистре Хинрихе Хеймратсе.

Работал тогда в порту плотник Эйженс Банга. И неплохо работал: после его ремонта течи в шлюпках и кораблях небольшого тоннажа прекращались, как по мановению волшебной палочки. Очищенное от ракушек и ила днище напоминало отполированную столешницу. Ну а до крупных кораблей, купцов там, или сановников важных, не допускали Эйженса – для такого высокооплачиваемого привилегированного труда нужно вначале стать Старшиной, или хотя бы мастером цеха плотников. Или иметь завязки в цеху корабелов. Строящих новые корабли на верфях.

Впрочем, поскольку Эйженс был хром, не слишком симпатичен, и вечно ворчал – даром, что к тому моменту ему стукнуло тридцать! – никто особо не рвался разделить с ним его наёмную комнатушку в пригороде Межотнес, в паре миль от города, хотя зарабатывал он неплохо. Словом, он, по его словам, и сам не слишком-то стремился обзавестись семьёй.

Однако знающие люди прочили плотнику вполне обеспеченное будущее: работа в его руках буквально кипела! И стружка снималась с бруса словно сама собой, и стамеска будто бы сама высекала пазы под шипы. И самые сложные детали и доски пригонялись по месту в считанные минуты. Недаром про таких людей говорят: Богом отмеченный. Талант.

Но вот однажды приплыл к сарайчику, где располагалась мастерская Эйженса, странный клиент. Был он лыс, причём не просто лыс – а ещё сверкал своей лысиной так, словно отражалось в ней солнце, и одет был вполне себе на уровне: по последней Лондонской моде: панталоны с кружавчиками, жабо, камзол. Всё при нём. А ещё он – всё время улыбался! Вполне себе лучезарно.

Пригнал он на починку лодку. Ну, как пригнал: двое слуг гребли, а сам вельможа сидел на руле. И осанка, и всё остальное говорило о том, что привык он повелевать.

А Эйженс как раз освободился от очередного заказа: течь в борту старой шлюпки заделал, а клиент ещё не подошёл: должен был забрать судёнышко после обеда, а управился мастер ещё до полудня. Вот и посиживал Эйженс на тумбе возле причала, попыхивая верной трубочкой. Так что и странную шлюпку, и будущего клиента разглядел отлично.

Ну, когда ткнулась довольно длинная и узкая штуковина, напоминавшая, если честно помесь гондолы с шаландой, в брёвна пирса, вылез один из слуг наверх, да подал руку вельможе. Тот степенно выбрался, и говорит, подойдя к хозяину сарайчика:

– А не подскажете ли мне, любезный, где я могу найти мастера на все руки, Эйженса Бангу?

– А зачем он вам, уважаемый господин? – уж Эйженс не забыл ехидно прищуриться, и нахмурить брови.

– Дело у меня к нему. Вот: вроде, хороший ход у моей любимой прогулочной лодочки, а всё равно: чувствую я, что что-то тормозит её! Нет былой резвости и лёгкости!

– Ну, коли так, могу сказать вам, любезный клиент: я и есть Эйженс Банга. Да только повреждение вашей лодки нужно будет чинить, лишь вытащив её из воды, да перевернув. И разместив на стапеле. А для этого понадобится, – Эйжен быстро прикинул вес лодочки, – пара канатов, полистпасы, да с десяток человек помощников. Которых вам бы нужно было привезти с собой. А я, как вы, наверное, знаете, если наводили обо мне справки, работаю всегда один!

– Вот-вот, именно поэтому я к вам, любезный Эйженс, и обращаюсь. Знаю, что посторонних в вашей мастерской, – посетитель небрежно указал на скромный сарайчик, вызвав у его хозяина невольную ироничную ухмылку, – никогда не бывает. А только клиенты и наёмные временные помощники. Но за перенос на стапель скорлупки моей не беспокойтесь: мои люди как раз для этой цели и прибыли вместе со мной!

Незнакомец сделал пару жестов, и оба мужичка, сидевших на вёслах, весьма проворно выбрались из лодки, да и выхватили её из воды: за нос и корму! Причём выхватили так, словно это – не солидное плавательное средство футов пятнадцати длиной, и в пару десятков пудов весом, а – лёгонькая былиночка: не более, чем на пуд!

Эйженс поразился, конечно, но виду не подал:

– Заносите сюда! Так. Переверните. Теперь – нос разворачивайте вон туда. Опускайте на стапель. Всё.

Действительно, лодчонка быстро оказалась на стапеле, именно в таком положении, которое Эйженс и желал для неё. И, разумеется, для наилучшего обследования днища ничего больше ему и не требовалось.