Ну, всё, вроде, по совести, да по закону прошло…

Только в ту же ночь под утро взломали дверь, да разгромили мастерскую Андриса пятеро неизвестных в масках, да изорвали да попортили все его запасы: ткани, нитки, аксессуары, да фурнитуру! Что испортить не смогли, вытащили из дома, да в рижском заливе утопили! Хорошо хоть, дом не спалили: а то пожар тогда точно перекинулся бы на соседние дома, да сгорело бы, как тогда обычно и бывало, полквартала!

Андрис пытался, конечно, защитить своё добро, да позвать на помощь, но старшой группы, здоровенный амбал, так саданул ему в подреберьё, что подумал охнувший от боли, да присевший в углу прямо на пол Андрис, что лишился он печени…

Печень, однако, оказалась цела – просто сильно отбита. Так что через неделю смог уже Андрис кое-как ходить, да поковылял с палочкой снова – к бургомистру. За «правдой».

Вот только когда подошёл к зданию мэрии, поджидали его там: двое слуг Петериса, те самые, что приносили материал в мастерскую.

Ну, они Андрису сразу сказали, чтоб шёл он подобру поздорову обратно домой – а то неровён час, и почек лишится. Или ещё чего.

Андрис, однако, оказался из принципиальных и упрямых: стал орать и скандалить. Бургомистр высунулся из окна, да приказал его впустить.

Ну, история повторилась: выслушав Андриса, вызвал Зигмундас снова Петериса, да приказал тому оплатить лечение портного, и возместить потерю материалов да фурнитуры, да впредь держаться от портного подальше. А иначе он подумает, что ему нужен новый, более умный, порядочный, и не столь мстительный и злобный, помощник. С, хотя бы, остатками совести.

И чести.

Ну, вечером того же дня история со слугами, мешочком с деньгами, да хозяином Фридрихом Хассом, снова призванного в свидетели, повторилась.

Теперь, когда Андрис смог оплатить лекаря, дела его быстро пошли на поправку, и через неделю-другую он уже смог ходить, и даже работать. И прикупил он снова и материала и фурнитуры, и всего, чего надо. И как и раньше, смог выходить в город: и по делам, и по клиентам, и на рынок, и даже пройтись подышать свежим воздухом – а так все продукты ему носил слуга Фридриха. Впрочем, не бесплатно: всё включалось в счёт!

А через примерно месяц, когда в очередной раз вышел вечерком из дома Андрис, чтоб погулять на свежем воздухе, пропал он. Домой, во-всяком случае, портной не вернулся. И никто его больше не видел. Живым.

А то, что с ним произошло, вскорости стало известно всем.

Потому что дня через три после пропажи, среди белого дня, появился Андрис на набережной. Выбрался он, по словам очевидцев, прямо из воды. И, как был, весь опутанный водорослями, с привязанным на груди камнем, и оставляя за собой илистый мокрый след, двинулся, едва переставляя ноги, к дому своего обидчика: Петериса.

Лицо его, по словам тех, у кого хватило мужества глянуть на это дело, было иссиня-чёрным, в кровоподтёках и ссадинах, а руки как-то странно изгибались в самых разных местах: словно были переломаны. Так же, как и ноги. А уж как от него воняло, тиной и гнилью – ощущалось аж за двадцать шагов!

И вот добрался он до дома Оствальда Петериса. Все обычные слуги того, уже оповещённые сарафанным радио, едва завидев мертвяка, побросали всё, что у кого было в руках: вилы, лопаты, да ружья, да плюнули на приказания хозяина, и кинулись врассыпную!

Остались с хозяином только те, кто причастен был к тёмным-то делишкам Петериса. Так сказать, приближённые, да хорошо оплачиваемые холуи. Приученные молчать, да выполнять. Вот они-то в мертвяка и стреляли, и кидали, чем ни попадя…

Да только напрасно – словно отскакивало всё от Андриса, а пули так и вообще пролетали насквозь, не причиняя ни малейшего видимого ущерба.

Ну, как там и что в доме Петериса происходило – никто доподлинно не узнал. Да только через пять минут выскочила из парадной двери, за которой скрылся мертвец, госпожа Петерис: Янина, с малышкой Дафной – дочери Петериса было всего восемь, и её тащила мать за руку.

Правда вот, вытянуть из них обеих позже, чему они стали свидетельницами, не удалось. Онемела на всю оставшуюся жизнь бедняжка Дафна, и только глазами на всех хлопала, начиная плакать каждый раз, как пытались что-то у неё узнать. Ну а Янину, беспрестанно смеявшуюся и плакавшую одновременно, пришлось поместить до конца дней её в сумасшедший дом…

Так что примерно полчаса к дому Петериса никто и на сто шагов подойти не отваживался – не говоря уж о «помочь». Не из того разряда был господин Оствальд, чтоб нашлись желающие «помочь» ему…

Однако когда бургомистр подогнал к дому своего помощника солдат в количестве взвода, те осмелились войти в дом. После, правда, приказа, и угрозы адекватного наказания за трусость.

К счастью для них, Андриса они не увидели. Но того, что увидели, с лихвой хватило им на всю оставшуюся жизнь!

За обеденным столом, в главной гостиной, сидели, как собравшись на пиршество, все восемь приближённых слуг Петериса. Сидели, привязанные верёвками к спинкам стульев. И у каждого рот был распорот до самых ушей: словно улыбаются они дурацкой, но весёлой улыбкой. И повод у них был.

Потому что центральное место за столом занимал их Хозяин.

И выглядел он… Страшно и комично одновременно!

Голова оказалась пропущена сквозь рукав того самого камзола, и уж так она при этом вытянулась – словно гуттаперчевая: в высоту достигала пары футов, а в толщину составляла не более пяти дюймов – словно баклажан какой! А уж глаза! Этакие выпученные буркалы – как у краба какого! На этаких тонких ножках-стебельках с дюйм толщиной, да ещё болтаются на них, словно те – сделаны из пружин!.. И выражение…

Словно дикую боль испытал перед смертью их обладатель.

Да так, скорее всего, и было.

Ну а умер Петерис от удушья: в грудь его был словно вбит заподлицо, раздвинув рёбра, тот самый камень, что привязали на шею несчастному Андрису: здоровенный оплетённый верёвками булыжник с добрый арбуз…

Зрелище это оказалось не для слабонервных: троих солдат стошнило, а ещё двое рухнули без памяти на пол. Остальные просто выбежали прочь, прихватив и своих потерявших сознание товарищей. Те, кто опорожнил желудки, бледные, но живые, выбрались вскоре сами, поняв, что помощи им не дождаться.

Всё, что увидели, бледный, трясущийся, и потеющий сержант доложил.

Бургомистр однако пожелал лично осмотреть место трагедии.

Выйдя на улицу из дома, он был, конечно, бледен, но сдерживал позывы к рвоте вполне успешно: статус не позволял позориться! Сказал:

– Пусть их тела уберут. Слуг – похороните на кладбище, они выглядят как люди. А вот Петериса пусть похоронят за пределами кладбищенской ограды. Потому как явно – заколдован он! Не место ему, стало быть, среди истинно верующих богобоязненных католиков.

С тех пор так и повелось в Риге: сделал заказ, будь то коня подковать, или сапоги сшить – будь любезен: оплати, сколько положено. И – вовремя.

Иначе, говорят, приходит по ночам к таким скупердяям непорядочным – Андрис…

А о бургомистре Скуиньше Зигмундасе на долгие годы утвердилась слава действительно спокойного, справедливого, хваткого, и добросовестно выполнявшего свои обязанности, человека.

К тому же очень набожного и порядочного.

8. Рижский крысолов.

Случилось это при бургомистре Альфреде Мюссе.

В те годы торговля с Ганзейским союзом, окрепшая за предыдущие годы, процветала, и корабли Союза регулярно заплывали в Рижскую гавань.

И, скорее всего, на одном из таких купеческих кораблей, прибывшим из далёких жарких стран, в город и приплыли непрошенные и незваные «пассажиры» – огромные серые крысы. Те, что носят название пасюки.

В первое время никто и не знал, что они уже проникли в город, оккупировали подвалы, и постепенно начали выживать с давно насиженных мест местных крыс – «аборигенов»: чёрных, маленьких. А было это им нетрудно сделать, поскольку они оказались и крупней, и сильней, и агрессивней.

И получилось то, что получилось: к концу поза-позапрошлого века местных крыс и мышей в Риге практически не осталось, а невидимая вначале армия прожорливых и нахальных нахлебников весьма быстро и методично изничтожала все запасы, что хранились у добропорядочных горожан в подвалах и кладовках. И сладу с серой напастью не стало совсем: крысы оказались ещё и весьма умны и хитры: попавшись раз в крысоловку определённой конструкции, в другой раз ни за что в такую не попадались!

А про яды можно и не говорить: у крыс-пасюков была чёткая схема: вначале заставить самого слабого и находящегося внизу иерархии члена стаи сожрать подозрительный корм, а уж потом проследить: не сдохнет ли он.

И, разумеется, вскоре их стало чуть ли не больше, чем жителей. И перестали они скрываться и не боялись ни собак, ни кошек, ни людей: ходили и бегали теперь по улицам, и комнатам домов и днём, практически в открытую. И людей совсем не боялись: прятались или убегали лишь от тех, кто был вооружён – луком ли со стрелами, или копьями: стрелять в крыс из огнестрельного оружия бургомистр запретил. Во избежание паники, несчастных случаев (А таковые уже случались!) и ненужного шума.

Словом, от наглых крысиных рож с длинными усами и острыми оскаленными пастями с острейшими зубами тошнило уже горожан! И требовали они от городских властей найти наконец управу на «оккупантов». А бургомистр и рад бы что-то сделать, но вот – что?!..

Но вот однажды заявился к господину Мюссе некий пожилой иностранец: явно из далёких-предалёких стран. Поскольку одет он был неподобающим для цивилизованного общества образом: в какую-то сильно потрёпанную и выгоревшую не то тогу, не то – накидку, на ногах – сандалии, весь увешан диковинными разноцветными бусами, и подвесками: идолами с мерзкими рожами… Да и цвет лица имел тёмно-оливковый. Но – не негр!

Однако по-немецки он изъяснялся вполне понятно, а герр Мюссе прекрасно владел этим языком, поскольку мать его происходила родом из Гамбургских дворян. Да и доложить о себе чужак попросил, как о самом могущественном заклинателе и истребителе крыс. Естественно, бургомистр заинтересовался, и принял посетителя вне очереди!

Ну, как там и о чём они говорили, достоверно никому не известно: посетитель попросил удалить из кабинета даже секретарей и помощников. Но результат переговоров вполне известен: по их окончании приказал Альфред Мюссе принести из хранилища кошель с двумястами золотых, и вручить своему посетителю. Который наличность тщательно пересчитал.

На следующее утро на рассвете все жители города стали свидетелями странного действа: прямо посередине мостовой шёл странный иностранец, и наигрывал не менее странную мелодию на довольно крупной (С пару футов длиной!) толстой флейте.

И изо всех подвалов, со всех чердаков, и из всех щелей и нор, которых к тому времени под городом были нарыты неимоверные лабиринты, к нему вылезали крысы. И бежали эти крысы, выпучив глаза, за звуками флейты, словно заворожены были этой странной мелодией. Совершенно, повторим, дикой для человеческого уха.

И так продолжалось, пока не прошёл флейтист по всему городу, исходив его вдоль и поперёк! К этому времени нормальные граждане боялись и на улицу-то выйти – число крыс поражало, и плотный, занимавший всю ширину улиц, поток их растянулся на добрых две сотни шагов!

Но вот, ближе к обеду, вышел иностранец на набережную. А там его уже поджидала лодка: заранее нанял он лично Старшину городских перевозчиков: Рихарда Глазупса. Тот уже держал руки на вёслах, и едва флейтист запрыгнул к нему в лодку, продолжая играть, навалился на них!