Разумеется, никто Эжена тогда в убийстве сварливой и бесплодной жены не упрекнул. Вслух.

За спинами же двойного вдовца и его осиротевших тестя с тёщей многие шептались: дескать, с чего бы молодым отправляться на вёсельной лодке гулять да кататься, когда могли они спокойно нанять парусный баркас с командой, раз уж им приспичило «подышать свежим воздухом» для укрепления здоровья!

А особенно подозрительно это выглядело после того, как доктор Кукайн, сражённый тяжким недугом, оставил своему поверенному запечатанный конверт, приказав вскрыть сразу в случае своей насильственной смерти, или через пять лет после его «смерти от естественных причин».

Многие тогда говорили, что «облегчил» свою душу в этом послании к потомкам и согражданам доктор, покаявшись в том, что, дескать, не устоял перед соблазном, и за немалые деньги подделал свидетельства о смерти первой жены Эжена и его тестя. А на самом деле коварный супруг и зять якобы просто удушил тех с помощью подушки: так, что никаких следов борьбы не осталось…

Ну, в доме второй жены Эжену взять ничего не удалось: её отец, Вильгельм Шмитхене, оказался предусмотрительным: заставил зятька подписать брачный контракт. Где специально оговаривалось, что в случае преждевременной, насильственной, или от несчастного случая, кончины его дочери – не получит зятёк ничего!

Ну, Эжен долго в трауре не пребывал: через год взял в жёны богатую вдову помощника бургомистра, Инес Тонс. Правда, была она его на двадцать лет старше, но кого интересуют такие мелочи, когда у «молодых» – любовь!

Правда, тут нашла коса на камень: поговаривали, что занимается тёмными делишками да колдовством вдова Тонс. Дескать – это она и свела в могилу своего муженька, в последние годы пристрастившегося к бутылочке, да портовым шлюхам. Вот, мол, и подтравила она его одним из своих «фирменных», и не обнаружимых, ядов-зелий!

Ну, в первый-то месяц всё у молодых шло весьма мило. А на публике они вообще глаз друг с друга не сводили: этакие два голубка! Прямо – идиллия!

Зато вот на второй месяц, когда, по слухам, дала Инес своему муженьку некое зелье-правдодел, заставившее того во сне выболтать все свои тайны, идиллией у этой пары и не пахло!

Только вот не из таких был Эжен, чтоб сдаваться: как-то в один из особо мрачных и дождливых понедельников кое-кто из слуг слыхал, как он поклялся страшной клятвой во время очередного скандала, что сможет, и не побоится, заткнуть рот своей не в меру любопытной старой ведьме!

Ну, на такое заявление и оскорбление «ведьма» просто взбеленилась, потому что вовсе не считала себя старой!

И, забыв обо всём на свете, и ругаясь, побежала в подвал. Где разожгла огромный очаг, поставила туда котёл, и накидала в него разных порошков да снадобий!

И начала выкрикивать какие-то заклинания!

Причём так громко, что их слышно было и на улице!

Эжен не поленился и не испугался: спустился к супруге. Якобы посмотреть, что она там делает, и не навредила бы она себе же.

Только вот напрасно он это сделал!

Потому что вылезшая из котла огромная, толщиной в ногу, чёрная змея, с горящими глазами, чешуйчатым телом, и вообще – выглядевшая как подлинное порождение ада, мгновенным броском оплела всё его тело! И начала сдавливать кольца…

Уж Эжен так орал, так ругался! Боль, наверное, была неописуемая: многие знают, как действуют удавы да анаконды, и что испытывают их жертвы… Каких только богов и чертей он тогда не упоминал – богов, чтоб помогли ему, чертей – чтоб забрали живьём в ад его колдунью-жену! Супруга же на это только смеялась, подойдя вплотную, и глядя муженьку прямо в глаза, да поминала первую жену Эжена, да вторую, да его тестя. Припомнила и двух девушек, которых тот ещё до женитьбы испортил да обрюхатил. И одна якобы «утопилась» с горя, а другая – повесилась.

Собственно, многие подозревали тогда Эжена – да только кто же серьёзно будет относиться к тому, что молокосос двенадцати лет отроду может стать и любовником, и расчётливым хладнокровным убийцей!

Словом, когда прибежали, посланные оповещённым неравнодушными горожанами, бургомистром, двое приставов, застали они в подвале безутешную вдову Инес, да повесившегося Эжена.

По её словам, они только что действительно, ругались.

Да только посчитала она недостойным тратить перлы своего красноречия на презренного плебея, приказала ему убираться из своего дома навсегда, да ушла наверх, в свои комнаты. А спустя несколько минут всё же решила вернуться – когда она уходила, Эжен, дескать, крикнул, что без неё ему и свет не мил, и лучше повесится он, чем будет жить без неё! Вот и закралось сомнение в её чуткую и всё ещё любящую душу: а ну – как не пугает он её? А и действительно – наложит на себя руки?!

Да только опоздала она уже!..

Ну, пристава всё, конечно, осмотрели в подвале. Подозрительным им показалось только то, что хотя Эжен и висел на крюке для окороков, на прочной и тонкой верёвке, но подставки, с которой он мог бы прикрепить конец этой верёвки к крюку, и потом спрыгнуть с неё – нигде не нашли.

Но у вдовы нашлись в кармане (А точнее – в кошельке!) такие аргументы, что на такую мелочь быстро закрыли глаза.

А когда хоронили Эжена, гробовщик, укладывавший тело в гроб, подивился: словно не было у того в теле ни одной целой косточки! И напоминал он не обычный труп, а этакое желе. В человеческой оболочке.

Похороны вдова провела по высшему разряду. Словно хоронила какого-нибудь дворянина, а не выходца из грязи. А уж рыдала над могилой!..

После чего около года оставалась «безутешной», ходя везде в траурном наряде, с чёрным платочком, коим поминутно вытирала слёзы.

А ещё спустя несколько месяцев после положенного годового траура…

Снова вышла замуж!

На этот раз – без сюрпризов. За пятидесятилетнего Старшину жестянщиков города Лиепая. Куда и отправилась, продав свой и Эжена дом, жить навсегда.

И больше никто её в Риге не видел.

Но, по слухам, иногда в подвале её дома слышат жильцы, купившие её дом, шелест чешуек по камням, да громкое шипение! Но – никто ни разу так и не отважился отпереть подвал, да проверить: что это там шуршит…

7. Смеющиеся холуи.

Произошло это при бургомистре Зигмундасе Скуиньше.

Жил тогда на улице Пилс один бедный портной – Андрис Ниедра. Жены у него не было, что вполне понятно: ни лицом ни фигурой не вышел Андрис. И имелся у него ко всем его проблемам ещё и горб. Хоть и шил он умело, быстро и хорошо, не сказать, чтобы процветал он: клиентов хватало только-только сводить концы с концами, да оплачивать мастерскую на первом этаже, где в маленькой каморке при этой самой мастерской он и ночевал. Однако не горевал Андрис, а работал себе и работал. И, как ни странно, нисколько от проблем да беспросветности не озлобился.

Шил он всё больше на небогатых купцов, да начальство «среднего звена», как тогда называли слуг, лакеев, и прочих прихвостней помощников бургомистра и дворян: шил Андрис действительно добротно, качественно, и модно. И денег много не брал.

И вот однажды в его мастерскую заявился и сам помощник бургомистра, Оствальд Петерис. Весьма, нужно отметить, капризный и взбалмошный вельможа. Жмот редкостный. Хоть и дворянин. И говорит он портному:

– Так мол, и так, а слыхал я от добрых людей, что ты, Андрис, шьёшь вполне прилично, не стыдно солидным людям носить одежду, выполненную тобой. И сидит, дескать, она хорошо, и модна. И удобна, что в нашем почтенном возрасте важнее всего.

Ну Андрис заробел, конечно, немного: нечасто у нему заявляются птицы столь высокого полёта. С другой стороны – угодишь такому клиенту, так он тебя и расхвалит друзьям да коллегам! Нужно постараться:

– Благодарю за столь лестные для меня слова, господин Оствальд! Мне очень приятно слышать, что мои скромные труды кто-то оценил по достоинству. Ну а сшить что-нибудь для вас почту за честь! И уж можете быть уверены: приложу всё своё умение и старание!

– Вот и хорошо. Поэтому, – тут Петерис щёлкнул пальцами, и в каморку-мастерскую вошли два его слуги с узлами, – вот материя. Сшить тебе нужно будет выходной камзол. Да штаны эти новомодные – к нему под пару. Да смотри длину сделай как положено: чтоб до колена, так, чтоб чулки мои белые шёлковые не мялись, и были видны всем! Ну и, конечно, жилет!

– Всё понял, ваше превосходительство, всё сделаю, как скажете. Разрешите только обмерить вас, да о разных нужных мелочах расспросить.

Ну, Андрис Петериса обмерил, попутно выясняя, какие тот хочет карманы, да клапаны к ним, да какие кружева пустить на оторочку, да какой фасон воротника, да пуговицы – словом, все технические и модные детали.

Затем заговорили о цене да о сроках. Ну, сторговались, вроде.

Отложил Андрис все свои имеющиеся заказы, да принялся за работу. И уж так он старался, так старался – чтоб к сроку, к Пасхе Святой, которая должна была наступить через неделю, всё было готово в лучшем виде!

В пятницу, за два дня до праздника, пришёл к нему Оствальд, и начал примерять. Но, видно, плохое тогда у него было настроение: то это ему «тянет», то тут – «болтается», то кружева «какие-то тусклые и дешёвые!»

Напрасно пытался Андрис оправдываться. Что, дескать, и кружева – самые лучшие и дорогие, и что фасон такой: не предусматривает, что будет, к примеру, работать на огороде лопатой господин помощник бургомистра, а – только сидеть на заседаниях Совета…

Накричал тогда господин Петерис на бедного портного, да отказался платить наотрез. А пригрозил подать на Андриса в суд, если начнёт тот выступать, и требовать оплаты: «за испорченный материал и дурацкий фасон платить разным идиотам безруким высокородный господин помощник бургомистра не намерен!»

Вот так и получилось, что на Праздник Пресветлый Оствальд Петерс щеголял в шикарном камзоле и штанах до колена, самых супер-модных, а портной наш остался без оплаты за ночи бессонные да глаза покрасневшие и воспалённые…

Однако Андрис после праздника действительно пошёл на приём к бургомистру Зигмундсу Скуиньшу. Рассказал. Что и как. Попросил призвать Петериса к порядку: чтоб не подавал остальным вельможам отвратительного примера, слово впредь держал, и совесть свою окончательно не растерял!

Бургомистр к тому времени занимал свою должность не первый год. Нрав и привычки своего помощничка знал отлично. Тут же послал за ним слугу своего. А когда Петерис заявился, расспросил. Как было дело.

Пришлось Петерису признать, что новый костюмчик его, в котором щеголял на Пасху – пошит Андрисом. И все его новым камзолом и жилетом восхищались. И что действительно не расплатился он за него.

Бургомистр похмурился тогда. Побарабанил пальцами по столешнице огромного рабочего стола своего кабинета, сделанного из морёного и уже почти чёрного дуба. Сказал только:

– Расплатись. Не нужно подавать коллегам отвратительный пример. Да и перед простыми простолюдинами стыдно: раз ты носишь этот костюм, значит, устраивает он тебя. А раз устраивает – люди могут подумать, что ты – скряга. Или – не дай Господь! – что у тебя денег нет. Или уж – совести?

А когда Петерис попробовал что-то возразить, защищаясь, поднял Скуиньш руку, и не повышая голоса, добавил:

– Сегодня же. Я проверю. Ну а сейчас – ступайте!

Бургомистр тогдашний славился крутым нравом, но слыл и вполне справедливым «разборщиком». Именно поэтому Андрис к нему и пришёл: знал. Что действительно может рассчитывать на защиту и восстановление справедливости.

Ну, выйдя из кабинета, Петерис на Андриса посмотрел. И сразу понял тот, что добра теперь от «обиженного» вельможи ему не дождаться.

Впрочем, вечером двое слуг Петериса действительно принесли портному кошель с пятью золотыми – платой, о которой они договаривались, если успеет Андрис в срок, и потребовали, чтоб тот пересчитал деньги в их присутствии. Ещё и хозяина дома, Фридриха Хасса, позвали – в свидетели.