Вот к нему и обратился юный Эмилс, честно рассказав, как подло и коварно поступил с ним помощник бургомистра.

Салинь сказал, покивав седой головой:

– Вижу я, юный Эмилс, что велика твоя обида. Так ведь и поступок Екаба – действительно подлый и мерзкий. Нельзя так обращаться с детьми!

– Но я не ребёнок! – возмутился тогда Эмилс.

– Тебе – четырнадцать. И для меня, в мои семьдесят восемь, ты – ребёнок. И ещё вижу я, что ты уже примерно представляешь, чего ты хотел попросить от меня. Раз подготовил всё. Рассыпал зёрна у фасада.

Ну, так и быть посему. Ступай спокойно домой, и вот тебе краюха хлеба на дорогу. Потому что Пешкенс кормить тебя и не собирался, а дома у вас, как и всегда после ужина – хоть шаром покати.

Откусывая от краюхи прямо на ходу, Эмилс думал, что наутро, если всё пойдёт так, как он предполагал, услышав однажды о таком случае, вредному Екабу придётся солоно…

И, конечно, отказать себе в том, чтоб посмотреть утром на дом обидчика, парнишка не мог. Только вот ему пришлось проталкиваться сквозь толпу, собравшуюся на ратушной площади! Правда, всё прекрасно видно было и издалека, но ведь так хочется посмотреть вблизи!

На свершившуюся месть.

И точно: когда протолкался, увидел, что весь фасад дома Екаба заслонён выросшими во всю высоту дома колосьями! Каждый колос – толщиной с его бедро! И, судя по всему – очень крепкие и упругие. Во всяком случае, мерные могучие удары, оказавшиеся ударами двух профессиональных лесорубов, топорами по стволикам, не оставляли на стеблях ни малейших следов!

Тут Екаб, высунувшийся из одного из окон верхних этажей, откуда он стебли кое-как смог раздвинуть, заорал во всё горло:

– Вот он! Хватайте его! Я знаю, знаю! Это его рук дело! Я вчера обма… э-э… не расплатился с ним как положено, вот он и заколдовал пшеницу!

Ну, прибежали тут приставы, схватили Эмилса под белы ручки: а ещё бы! В те времена обвинения в колдовстве сразу вели к… Очень суровому наказанию!

Однако вот только довести парнишку до городской тюрьмы у приставов не удалось. Потому что откуда ни возьмись, в воздухе появились две здоровущие дубинки, и принялись уж так обрабатывать головы и спины стражи, что только пыль летела! И те, хоть и орали, что «это нечестно!», и, дескать, «отдаёт самым настоящим колдовством!», вынуждены были бросить Эмилса прямо посреди улицы, и позорно бежать куда глаза глядят!

Эмилс, не придумав ничего умнее, отправился туда же, куда ходил вчера. А там его уже ждала собранная котомка, и посох. И напутствие от знахаря:

– Эмилс. Ну, ты и сам давно уж подумывал бросить всё и всех в этом городе, да отправиться на поиски лучшей доли. Поэтому – вот тебе продукты на дорогу. Да и на всю оставшуюся жизнь может хватить, но! Если никогда и никому не дашь эту котомку. Не должна она попадать в чужие руки! А теперь ступай, скажем, в Таллин для начала. Потому что там ты найдёшь временную работу. У них сейчас вакантны два места ночных метельщиков. А надоест – так и можешь идти себе дальше! Никто ведь тебя не сдерживает. Ну а пища у тебя, как я уже говорил, будет всегда!

Ну а здесь… Тебе оставаться ни к чему. Но могу тебя порадовать: в ближайшие месяцы твой враг будет… Расплачиваться!

И Эмилс действительно, не забыв от души поблагодарить, отправился в путешествие. И, говорят, едва он съедал краюху из своей котомки, как тут же на её месте возникала новая!

Однако после Таллина следы паренька теряются: да и вряд ли он хотел, чтоб его можно было найти…

Потому что обидчик его, злобный Екаб, действительно: платил!

Когда вырубить или перепилить мощные упругие стебли не удалось, попробовали было докопаться до их корней. Это кончилось плохо: весь фасад дома Екаба начал проседать, и заваливаться вперёд! Екаб велел тогда прекратить земляные работы, и зарыть всё обратно!

Ну, зарыть-то зарыли, да только вот фасад так и остался наклонённым: словно знаменитая Пизанская башня!

Попробовал тогда Екаб, организовавший выход из своего дома через одно из задних окон, дождаться осени. Ну, дождался. Стебли пожелтели, и подсохли. Только вот менее прочными от этого не стали!

Так что приказал Екаб облить их маслом, да поджечь!

Все бригады пожарных Риги стояли тогда вокруг, чтоб предотвратить, если что, переход пламени на соседние, заранее политые водой, дома.

Да только никуда пламя «перебираться» не стало. Зато от дома Екаба, как ни старались ни нанятые им служки, ни пожарные, ничего не осталось!

Растрескалась известь, на которой держались слагавшие его камни, да обрушилась вся двухэтажная постройка! Превратившись в закопчённую вонючую дымящуюся неопрятную груду…

И вынужден был тогда Екаб, чтоб не ощущать на себе презрительные и насмешливые взгляды горожан, уехать навсегда из Риги. Вначале – в Юрмалу. Но там тоже обо всём случившемся слыхали. Так что вскоре пришлось незадачливому скряге перебираться и в Каунас, а затем – в Даугавпилс…

А затем и его следы теряются во мгле преданий.

И от всей этой истории остался только пустырь у ратушной площади, который довольно долго так и оставался пустырём, поросшим бурьяном и другой сорной травой… Однако лет через сорок, посчитав, что, наверное, уже умер тот, кто наложил страшное заклятие на простые зёрна, участок с почерневшими и всё ещё вонявшими копотью камнями откупил купец Салтайс Гунарс. И выстроил новый, уже трёхэтажный, дом.

И – ничего! Ну, собственно, это не удивительно: он вёл свои дела вполне честно. И при расплате никого не обманывал.

Ну а такая огромная пшеница больше никогда нигде в Риге не росла…

6. Змея.

История эта произошла при бургомистре Улдисе Думпилсе.

Жил тогда на улице Детлава, что в Пурвциемсе, башмачник Йоган Лелис. Небогато, надо сказать, жил: заказов только-только хватало, чтоб оплачивать за квартирку и еду. А кормить надо было жену, Айю, да трёх охламонов непоседливых и беспокойных: старшего сына, Эжена, среднего – Яна, да младшенького: Карлеса. Плюс ещё какую-никакую, а одежду надо было покупать на быстро растущего Эжена, поскольку одежду после него донашивали Ян да Карлес.

Ну, Эжен-то, как вошёл в возраст, сравнялось ему тринадцать, так – глаз не оторвать стало. Этакий красавчик! Всё при нём: и рост, и стать, и плечи широкие, и лицо гладкое да красивое… Одно слово: гроза девок!

Да и характерец, надо отметить, был очень даже приятный во всех отношениях: любого человека, будь то торговка овощами, или статс-дама, или лакей, или даже помощник бургомистра, умел он… Уболтать!

Уж такой прямо был весь обходительный, да «мягкий и пушистый»! Всегда знал, кому что сказать! Находил для любой дамы комплимент, а для мужчин – похвалу. Да не простую, голословную, а – по делу. То есть – за какие-то конкретные поступки да прецеденты. Потому что благодаря общительности знал он буквально про всех в Вецриге – всё.

Прочили ему поэтому большое будущее, и даже сам бургомистр подумывал, благодаря советам своих приближённых – помощников Генриха Шеля, да Арнольда Скара, а не взять ли ему такого всеобщего любимца – секретарём. Благо, что читать и писать Эжен умел с девяти лет.

Однако этого не случилось. По очень простой причине: в четырнадцать женился Эжен. Как, поначалу думали – очень выгодно. На дочери торговца пивом, Зигриде Рутиня.

Правда, тут вышел казус. Отец её, Ангис Рутиня, буквально через полгода разорился. Если говорить простым языком – задавили конкуренты. Потому что норовил он продавать пиво только зарубежное – чешское да австрийское, и продавал дорого. А вот конкуренты его – базировались на местном продукте. Который варили с качеством, не хуже импортного! А всё благодаря тому, что сейчас называется «промышленным шпионажем»: выведали, где подкупом, а где – хитростью, или банальным воровством, у производителей-то зарубежных их секреты фирменные!

А поскольку само производство им обходилось теперь куда дешевле, чем перевозка-транспортировка, а качество напитка от привозного не отличалось, (Фирменное же по факту!) то и цены у них были куда ниже.

Словом, прогорело дело Рутиня.

И кто бы мог подумать, что буквально через пару месяцев после разорения тестя, остался юный ещё Эжен вдовцом! Поскольку умерла во сне его супруга Зигрида. По словам Эжена уж так она переживала, так убивалась за отца, рыдая дни напролёт, что не выдержало её маленькое слабенькое сердце!

Об этом и сказало её посиневшее лицо как-то наутро, когда вопли Эжена перебудили всю прислугу в доме тестя, и сбежались слуги наверх, где им мёртвую хозяйку и продемонстрировали.

Доктор Аристид Кукайн, которого позвали освидетельствовать бедняжку, констатировал смерть от разрыва сердца, но вскрытия не делал. Безутешный отец, который два месяца как не вставал с постели, поскольку его парализовало, тоже долго не продержался: умер спустя месяц… И тут тоже доктор Кукайн констатировал посиневшее лицо, и смерть от разрыва сердца, как тогда называли обширный инфаркт.

Злые языки тогда пустили слушок, что уж больно подозрительны эти две смерти! Поскольку – ну ладно, старый человек, да ещё подкошенный болезнью и разорением, и смертью дочери, но молодая, пятнадцатилетняя, девушка, с цветущим здоровьем – невероятно!

Однако никаких вопросов у магистрата или полиции не возникло. Или, даже если они и возникали, всё быстро уладил говорливый и обходительный Эжен, правда, оставшийся после этого фактически без денег.

Однако он не растерялся: переделал двухэтажный особняк тестя в доходный дом, да и стал пускать квартирантов! А от желающих отбоя не было, потому что дом стоял очень выгодно: почти в центре старого города: недалеко и до рынка, и до магистрата, и до причалов, и до набережной…

Сам Эжен переехал жить снова к родителям, но там долго не задержался. Ещё бы – «выгодный» же жених, обладатель «элитной» недвижимости! Да ещё и красавчик писаный! (А у нас это – редкость!)

«Подгребла» его тогда «под своё крылышко», повенчав с дочерью старшей, Мирдза Шмитхене, супруга Старшины рыбаков, Вильгельма Шмитхене. Потому что парнишка – обходительный, статный, красивый – такого не стыдно и людям показывать. Правда, пока не очень богатый, но это дело поправимое: жильцы живут, денежки идут!

Одного только не учла хитрая Мирдза: доченька её, Кристина, хоть и была приятна с лица, да и фигуркой Бог не обидел, но обладала уже тогда, в шестнадцать, отвратительным характером. Чуть что не по ней – в крик, вой, ругательства! А если не помогает – так и в слёзы! Да и царапаться лезла, нацелившись модно налакированными ноготками! И уж так вопила: на всю улицу Вациетиса…

А с молодым Эженом, несмотря на его «коммуникабельность», и выдающиеся внешние данные, скандалила она часто. То ревновала (Не без оснований, надо полагать: потому как ну очень «любвеобильным» был её муженёк!), то пеняла происхождением бедным, то ещё чего выдумывала.

И всё никак ей Бог не давал детей. Возможно, это можно было воспринимать, как намёк.

Потому что через три года после женитьбы поехали они как-то с Эженом кататься: погодка была – мечта! Весна, тепло, лёгкий ветерок, солнышко, чайки, запах соли, ни малейшего волнения в рижском заливе.

Отплыли они тогда дальше, чем планировали. Во-всяком случае, когда вдруг откуда ни возьмись налетел шквал, да задул штормовой устойчивый ветер, уносивший лодку в море несмотря на все старания Эжена, стёршего тогда руки на вёслах, никто не был к такому готов!

Эжена ранним утром следующего дня подобрали рыбаки возвращавшегося из Копенгагена торгового судна, а вот лодка его пошла ко дну. Наполнившись водой, перевернувшись, и затонув вместе с крикливой Кристиной. Эжен и сам был чуть жив, но рассказал, что жена его держалась за лодку до последнего, и только когда та пошла ко дну, отчаялась, и перестала бороться. Ну а он – продержался благодаря тому, что плавал отлично. Хотя с окровавленными стёртыми руками это было непросто.