Малдс удовлетворённо хмыкнул: обрадовался, что так быстро нашли они общий язык. Достал из кармана кусок чёрного хлеба – остатки от своего обеда, поскольку сегодня некогда ему было покушать нормально, да и отломил малышке кусочек. Та кусочек быстро взяла в пасть, и, аккуратно придерживая лапками, принялась грызть. Малдс снова ухмыльнулся: похоже, раз зверушка столь понятлива и непритязательна – уживутся они!

Покушав, малышка дала понять Малдсу, что холодно ей. А понять это было нетрудно: дрожала она. И жалобно попискивала. Ну, он и пустил её под пальтишко – в большой внутренний карман. Предварительно переложив трубку и табак из него – в наружный, набедренный.

Но вот закончил Малдс прочищать и эту трубу, прошло это теперь без осложнений. И явился к купцу Смильгису за расплатой. Однако тот начал показывать норов: заорал, что, дескать, ждал он Малдса очень долго, обед вовремя не был поэтому приготовлен, да и прочистку тот сделал с большим запозданием: «Хензель Павлис сделал бы всё в три раза быстрее!»

А Павлис был вторым из трёх трубочистов, обслуживавших тогда район Вестриги. И с Малдисом они, понятное дело, не ладили.

Ну, ругаться и доказывать что-то Малдс тогда не стал. Взял то, что дали, причём дали с пренебрежением и презрением, так – словно нищему подали. Ну а Малдс и был таким: незлобливым, спокойным, и не жадным.

Вот поздним вечером, побывав ещё на двух заказах, вернулся он домой в свою нетопленную крохотную тёмную каморку, да запалил маленькую масляную лампадку: а на свечи у него денег не было. Достал из кармана половинку старой краюхи, которую ему подешёвке (Поскольку осталась от вчерашнего, нераспроданного.) продал пекарь Ансис Ливс, да подошёл к столу. Простому, деревянному. Даже без скатерти. Распахнул пальтишко:

– Ну, выбирайся. Осмотрись, малышка. Это – наше жильё!

Малышка выбралась. По его рукаву сбежала прямо на столешницу. Малдс обратил ещё внимание, что коготки-то у неё – ого-го! Действительно словно у ласки какой.

Малдс развернулся к печурке своей. Печь у него была – буржуйка. Такая ночью тепло долго не хранит, если огонь не поддерживать, зато нагревается сама, и комнатёнку нагревает, быстро. И готовить на ней удобно. Только вот нечего Малдсу было сегодня готовить: он, конечно, подзаработал побольше, чем обычно, да только вот рынок и лавки к тому времени, как закончил – уже все были закрыты. А на стук открыл только Ливс. Остальные продавцы еды сказали Малдсу, что сегодня у них уже ничего нет…

Ну, развёл Малдс огонь. За это время схрумкала малышка кусок корки, который он ей отломил. Ну, Малдс отломил ещё. Присел к столу и сам. Вскоре доели они кусок краюхи, запив – малышка – подогретой водой, а Малдс – жиденьким чаем, а к тому времени и печка раскалилась, и комнатка прогрелась. Можно пальтишко и снять.

И увидел тут Малдс странную вещь: зверушка его спрыгнула со стола, подбежала к печурке, да нырнула прямо в пламя! И он успел заметить, как кончик её хвоста исчезает в трубе!

Но к чему-то такому он, если честно, и был готов: недаром же вытащил свою питомицу из кухонного дымохода! То есть – того, под которым огонь горит и чаще и жарче всего!

Ну, Малдс тогда делать ничего не стал. А просто лёг спать: если его новой соседке нравится ночевать в огненной трубе – пусть её!

Утром, однако, разбудили Малдса два пристава.

Приказали одеться. И идти с ними к бургомистру. Ну, Малдс-то – простой трубочист. Приказано – значит, надо выполнять!

Бургомистр Морбергс вокруг да около не ходил. Сказал:

– Ты вчера прочищал трубы у купца Смильгиса?

Малдс, не ожидая подвоха, ответил честно:

– Да.

– Ну так вот. Подал он на тебя в суд.

– За что?!

– А за то. Что выгорел дотла его двухэтажный дом. Причём выгорел так, что никто из соседей не пострадал. А сам знаешь: у нас дома стоят вплотную друг к другу. И это просто чудо, что не сгорела вся улица Мейстару. Да и вся Рига.

Так что советую тебе признаться честно: что ты сделал с его дымоходами и печами?

Ну, Малдс стал отпираться: дескать, ничего он не делал, всё как обычно, прочистил, проверил, крыши не повреждал, никаких проблем не было! Он лично всё проверял: все прочищенные им дымоходы работали как надо! И тяга была отличная.

Бургомистр не поверил:

– Да. Тяга была настолько «отличная», что вылетело в трубы таким факелом, что видно, наверное, было из Таллина, всё, нажитое купцом за тридцать восемь лет, что его отец и он владеет этим домом.

Словом: он требует взыскать с тебя убытки.

– Да где ж я ему возьму денег?! У меня иногда на кусок хлеба-то не хватает!

– Знаю. Поэтому отправляйся-ка ты в тюрьму. Пока суть да дело, посидишь на казённых харчах, а там, после суда, и решим, что с тобой делать.

Ну, бургомистр – он бургомистр и есть. Начальник. Ему виднее. Так что Малдс особо возражать и не стал. Единственно, о чём жалел – некому будет теперь накормить его зверушку. А он только начал к ней привыкать…

Однако в тюрьме, когда расположился он в камере, которая, если честно, была побольше, чем вся его комната, действительно покормили его. Вполне приличным обедом. И ужином.

А ночью, точнее, поздним вечером, так как зимой темнеет рано, когда он совсем уж было заснул, услыхал, как кто-то скребёт и звенькает чем-то в замке камеры. А вот и дверь отворилась.

И кого же Малдс увидал на пороге?

Разумеется, свою малышку-зверушку!

Помахивала она этак приветливо хвостиком своим пушистым, да словно приглашала, кивая в коридор – выходить.

Малдс выйти-то вышел… да только куда им теперь податься?!

Ну, пристроил он свою малышку – так он теперь её и называл! – снова во внутренний карман, да и двинулся опять к лавке Ансиса. На сохранившиеся чудом в кармане гроши купил у того ещё хлеба.

А дома снова развёл огонь в печи, да накормил малышку, да и сам поел. И вот, когда он покончил с трапезой, взобралась на стол перед ним выбравшаяся вдруг из печки зверушка. Встала на задние лапки. И говорит:

– Малдс. Ты, смотрю, парень незлобливый. И терпеливый. И вообще – добрый. На меня, когда я мешала тебе чистить дымоход, даже не ругался. Да и не боялся ни на кончик когтя! Но поскольку я спалила дом чёртова идиота, который не заплатил тебе, как положено, и отнёсся с презрением, словно к последнему нищему, оставаться тебе здесь нельзя.

Так что собирай свои вещички, да перенесу я тебя туда, где сможешь ты найти лучшее применение твоим талантам. Только вот вначале сожгу дом бургомистра.

Малдс, хоть и удивился тогда немало, но сказал:

– А бургомистра-то – за что? Он просто выполнял свой долг. Ведь получается – это я прочищал дымоходы и трубы. Значит – всё правильно. Я – виноват! И должен отвечать по закону. Да и собирать мне нечего. Поскольку у меня ничего и нет!

– А ты действительно добрый. И неприхотливый. – зверушка, говорившая голосом тонким и высоким, словно усмехнулась, – Поэтому устрою я тебя даже ещё лучше, чем был устроен купец. Только вот…

Этим именем ты больше никогда не пользуйся!

И даже детям твоим будущим никогда его не раскрывай!

Тут хлопнула малышка своими крохотными лапками, что-то пропищала, и…

Оказался Малдс в Стокгольме.

На центральной площади.

А тут как раз случайно проходила мимо дочь тамошнего министра общественных дел и призрения, и уж так по сердцу ей пришёлся молодой красивый парень! Хоть и был одет он куда как неказисто. И по шведски плохо понимал.

Ну, это оказалось делом исправимым. Малдс был малый смышлёный.

Так что через два месяца Матильда и Курт Густавссон – так теперь назывался Малдс! – сыграли свадьбу. И назначил тесть Курта своим помощником, а когда тот показал свою хватку и сообразительность – и старшим помощником.

А потом и вообще всю работу на него спихнул!

Но Курт не сердился, и старался делать всё честно и добросовестно: так, как и привык, когда был простым трубочистом. А жене и пятерым детям рассказывал о том, что родился и вырос в маленькой Латвийской деревне. И дальше Юрмалы нигде не был.

А в Стокгольм попал случайно, с друзьями дяди-купца. Которые его бросили одного, и отчалили домой. Посчитав, что он уж слишком честен, и не даёт им торговать по тем ценам, которые они хотели бы за свои товары.

Малышку свою Курт теперь видел только пару раз в году: на Рождество, да праздник Ивана Купала. Появлялась она ближе к полуночи, из дымохода гостиной, и уж Малдс-то так радовался, увидав её!..

И дымоходы в их большом уютном доме всегда были вычищены и буквально отполированы без всяких трубочистов!

5. Пшеница Эмилса.

Случилось это при бургомистре Вилисе Менгайлисе.

Его ближайший помощник и друг, Екаб Пекшенс, решил как-то раз отдраить и очистить ставни своего двухэтажного дома, окна которого выходили как раз на ратушную площадь. Да оно и понятно: тут и голуби старались, и дожди, и пыль и грязь оседали. Покрасить, конечно, нужно было эти ставни-жалюзи. Потому как уж больно они бугристые и грязные были: краска точно как надо не легла бы!

Вот и позвал он тогда паренька Эмилса Тилбергса. Тот рос без родителей, отец утонул в очередной буре – был рыбаком, а мать скончалась от чахотки, когда Эмилсу исполнилось едва десять. И «заботу», если её можно так назвать, о племяннике, взял на себя дядя Эмилса, Кристап Тиссе.

Не будем ходить вокруг да около: пробивался Эмилс случайными заработками, а в дом дяди старался приходить только ночевать. Чтоб не слушать долгих и нудных попрёков в хлебе, который он, дармоед, не заработал, постели, за которую не платил, и прочих поучений от человека, который и сам, если честно, особо ничем похвастаться не мог: еле сводил концы с концами, перепродавая рыболовные снасти, и сети. Которые плели в его маленькой мастерской жена и две дочери.

Пообещал Екаб тогда мальцу столько пшеницы, сколько сможет он набрать в мешок, который Екаб показал Эмилсу.

На добросовестное отскабливание всех следов помёта, старой краски, грязи, и отслоившегося дерева ушло у Эмилса всё время с утра и до позднего вечера.

Но сделал он всё очень тщательно и добросовестно.

А когда пришёл за расплатой, предложил ему ехидно усмехавшийся в бородку Екаб Пекшенс набрать из огромного ларя в полуподвале у кухни – пшеницы. Эмилс без всякой задней мысли взял предложенный мешок, и принялся нагружать в него зёрна – совком, имевшемся тут же, в ларе. И каждый раз проверял: сможет ли унести мешок. И вот, когда он решил, что для его молодой спины ноша как раз подходящая, попытался он взвалить мешок себе на спину…

Да не тут-то было!

Прорвалось трухляво-гнилое дно мешка, и оказалась вся пшеница на полу кладовки!

Екабс, присутствовавший при погрузке, молчать не стал:

– Ах ты, такой-рассякой! Растяпа! Да что ты сделал с моим мешком! И кто теперь уберёт всё это добро?! И кто мне отдаст новый мешок взамен этого, испорченного тобой?! Да как ты посмел вообще нагрузить столько, что вон: мешки рвутся!..

И так далее в том же духе.

Эмилс сразу понял, к чему дело идёт. С другой стороны – и сам виноват! Кто же может поверить, что первейший скряга в их городе отдаст ему безвозмездно столько зерна?! Да и смотреть надо было на мешок…

Однако задним умом все крепки. Вот и пошёл Эмилс несолоно хлебавши, после целого дня тяжёлой работы, прочь. И в руках у него остался лишь старый трухлявый мешок с продранным дном.

Но выйдя на улицу, оглянулся парнишка на дом своего обидчика. И пришла ему в голову интересная мысль. Открыл он мешок, чтоб проверить: и точно! Завалялось в одном из углов несколько зёрен пшеницы!

Взял их в горсть Эмилс, да и рассыпал этакой дорожкой – вдоль всего фасада дома Пешкенса. А сам стремглав побежал в старую Рамбулу, в район мастеровых и цеховиков. Там, на перекрёстке улиц Пелду и Калею, жил некто Салинь Рудзитис. Известный тем, что торговал разными лечебными настойками, да приворотными зельями, да туалетной розовой водой – это уже на потеху богатеньким купчихам да дворянским жёнам.