Юрис поторопился кофий с плитки снять, чтоб не убежал, залив огонь, да подбежал к постели жены.

И ведь точно: и румянец прорезался на блёклых, землистых только что, щеках, и улыбка, которой он на лице жены не видывал уж сколько лет, появилась, и дышит она почти без присвиста!.. Подивился тут Юрис, но зеркальце поспешил отобрать у супруги: отлично он помнил наставление цыганки. А ну – как опасно слишком долго любоваться на себя в это, явно волшебное, зерцало?!

Ну, позавтракали они, причём Вия даже сидела на постели – а до этого кушала уже лёжа, с трудом. И Юрис ушёл вниз, в свою мастерскую. Строго-настрого наказав супруге не вставать, лежать, набираться сил, и зеркальце больше сегодня не трогать. (На всякий случай он даже спрятал его – в прихожей, в старом сапоге.)

Заказов и клиентов у него в тот день было много, и освободился он лишь к пяти часам пополудни. Заперев мастерскую, и поднявшись к себе в спальню, он порадовался: жена сидела уже за столом, и вовсю уплетала отварной картофель с маслом.

– Как, дорогая?! Ты смогла сварить картошку?!

– Да, милый. Ты прости уж, мне вдруг так захотелось есть – и я не дождалась тебя, и не стала звать: чтоб не беспокоить. И я даже смогла развести огонь, и сварила картошки полный котелок.

Там и тебе осталось на ужин!

Юрис порадовался про себя: уж сколько лет у жены не было аппетита! И ела она – что твоя курочка: клевала буквально по крошечке… А ещё он не мог надивиться и видимым переменам, произошедшим с Вией: румянец разлился по всему лицу, а не только по щекам, взгляд стал уверенный, а не равнодушно-усталый, как раньше, да и глаза блестели! Как в те давние годы, когда они только женихались, и покорила она его сердце – как раз лучистым взглядом!.. Словом, понял Юрис, что цыганка-то…

Вернула счастье в их дом и семью!

Правда, хвастаться, или – упаси Бог! – делиться «рецептом» он ни с кем тогда не стал: чтоб не сглазить.

Вот так и зажили они потихоньку: Юрис с утра выдавал супруге зеркальце, на пять минут каждый день. И уж, конечно, теперь у Вии прорезалось и любопытство, и выпытала она у него, каким образом оно к нему попало. Но не стала она ругать его за то, что подал презренной цыганке, а наоборот: обняла и поцеловала:

– Добрый ты у меня. Это-то я поняла, ещё когда только в первый раз тебя увидела. Ну а то, что не красавец – это мне наплевать! Вот Бог ли, ангелы ли, но и воздают тебе за твою доброту! Настоящую, а не показную!

Словом, здоровела и молодела Вия буквально с каждым днём. Вскоре, через пару месяцев, уже и на улицу стала выходить, и на рынок. За продуктами. Да за сплетнями-то городскими. А то какая же это женщина – если не интересуется новостями да пересудами про подруг и дворян-купцов-бургомистра.

А там уж бывшие подруги допытались, хотя Вия вначале и не хотела говорить, каким таким чудом она снова встала на ноги, и день ото дня всё хорошеет – и фигуркой и личиком миловидным теперь она походила на тридцатилетнюю!

Не будем злословить, но за её спиной именно этим теперь все её постаревшие и подурневшие ровесницы и занимались…

И дошли слухи и до тех, до кого бы не надо.

И вот однажды заявился к Юрису начальник его цеха, цеха обувщиков: Вайделатис Вилсоне. Он вокруг да около ходить не стал: сразу предложил Юрису сто латов за волшебное его зерцало!

Юрис пытался было отпираться, дескать, клевещут всё люди, да не продаётся зерцало…

Но начальник цеха сразу заявил ему, что не намерен выслушивать чепуху: всё в их стране и городе продаётся! А если кто-то чего-то недопонимает, и не продаст, то он, как Старшина цеха, быстро аннулирует его лицензию на профессию, и мастерскую отберёт. И заставит или уезжать из города, или сменять профессию!

Ну, Юрис видит, что дело плохо. И что не потянет он борьбу с Цехом и начальством. И продал. Правда, не за сто, а за двести латов.

Про то, что смотреться в зерцало можно не более пяти минут, тоже сказал – это и было оговорено при заключении сделки: и именно за «секретную инструкцию по использованию» Юрис денежек-то и выторговал.

Начальник цеха отчалил, сказав, разумеется, спасибо.

И после этого не прошло и полугода, как стала появляться на улице и его супруга – а то всё стеснялась. Потому что весила в свои пятьдесят лет добрых восемь пудов. А уж какие страшные морщины и бородавки имелись на её лице! Об этом всем рассказывал лекарь, регулярно навещавший старую Аспазию, и пользовавший её, в-основном – пуская кровь. Да и слуги не молчали.

Однако недолго длилась эта «идиллия».

Через полгода уже бургомистр, Янис Майзите, «навестил» старшину цеха обувщиков. Что там и как у них происходило, никому не известно – разговор происходил без свидетелей. Да только злые языки утверждают, что два тяжеленых кошеля, висевших на шарфе на шее слуги, сопровождавшего бургомистра, на обратном пути уже там не висели.

Только вот не к лицу, видать, корове – черкесское седло.

Жена бургомистра, Анна-Гретхен, к старости стала похожа на… Нехорошо порочить такое благородное животное, как лошадь, но много общих черт люди, подруги, и особенно слуги бургомистра, в ней находили.

Впрочем, может быть дело-то тут не столько в том, что захотелось ей вернуть и молодость и красоту, а и в – Престиже!

А то как же так! Жёны чиновников там всяких да старшин Цехов будут хорошеть, а Первая Дама столицы будет ходить как уродина какая!..

Но вышла тут промашка. С расчётом-то этим.

Похоже, не то – по рассеянности, или по забывчивости (Потому что злого умысла тут подозревать нельзя! Всё-таки бургомистр – бог и царь города! Захочет – так и в тюрьму прикажет посадить! Если заподозрит чего…) не сказал старшина Вилсоне про пять минут.

Вот и радовалась первое время пожилая супруга бургомистра начавшимся переменам! И времени со своим новым талисманом, со своей «омолаживающей» игрушкой, проводила день ото дня всё больше!

Ну и чем это кончилось, все прекрасно знают.

Потому что растрезвонили слуги по всему городу, что там и как произошло.

Вернулся однажды с собрания чиновников Риги наш Майзите, поднялся, усталый и злой, в комнаты супруги, зовёт её – а там… Никого!

Он ринулся в спальню. И на полу, возле комода, на котором имела обыкновение держать зерцало во время «сеансов» его благоверная – обнаружил…

Ребёнка! Грудничка!

Долго чесал лысый затылок Янис Майзите. Да ничего ведь уже не поделаешь! Магической игрушки, что возвращала бы годы – нет!

Однако нужно отдать должное смекалке нашего тогдашнего бургомистра. Вот: не зря сидел человек на своём месте. Умел потому что найти решение для любой проблемы.

Позвал он на помощь мамок-нянек, кормилицу приказал вызвать. Да ухаживать за юной госпожой наказал так, как за родным ребёнком! А то, дескать, спросит он с них!

После чего, аккуратно завернув волшебное зерцало в первую попавшуюся тряпку, (Это оказалась нижняя рубашка его жены!) отправился он прямиком на набережную. Подошёл к лодке старого Ханса Бредерло – работал тот тогда старшиной перевозчиков. Поздоровался, погрузился. Приказал выгрести прямо на середину Рижского залива.

А когда спустя час оказались они в нужном месте, развернул Янис свёрток свой, посмотрел в последний раз на своё отражение, и на зерцало, да и сказал:

– Бесовское изделие и покоиться должно с бесами! (А тогда все верили, что и русалки, и водяные бесы обитают как раз там – в самом глубоком месте, в середине залива!)

После чего спокойно и без излишней экспрессии выбросил волшебный предмет прямо в воду залива.

Вода с тихим всхлипом поглотила зерцало, и… Всё!

Больше никто и никогда этого волшебного изделия не видел.

Ну а бургомистр, убедившись, что за «внучку» его малышку-супругу всё равно никто не принимает, так и воспитывал и обучал её в своём доме, как супругу.

До тех пор, пока не отошла его душа в мир иной…

Но девочке к этому времени сравнялось четырнадцать, и за ней было кому приглядеть: молодому жениху юной Анны-Гретхен, Рупперту Гинзелю, уже исполнилось шестнадцать.

Свадьбу сыграли через год – когда закончился траур по Янису.

Ну а Вия с Юрисом на этой свадьбе были в числе всех остальных…

Зрителей.

4. Огненная ласка.

История эта произошла в особо лютую зиму, при бургомистре Морбергсе Эдуардасе.

Как-то у богатого купца Смильгиса Кристапса забился дымоход кухонной печи. А поскольку район старой биржи, в частности улицу Мейстару, обслуживал трубочист по имени Малдс, (фамилии которого так никто и не потрудился выяснить!) его и позвали.

Малдс пришёл ближе к обеду, поскольку заказов у него в тот холодный январский день было много, а купец – всё-таки не советник бургомистра – может и подождать!

Крыша двухэтажного высокого дома купца была вполне обычная: то есть – из черепицы. Она, конечно, если правильно уложена, служит вечно. Но вот забираться по ней, особенно, когда она покрыта скользким подтаявшим снежном, или – льдом, если тепло от печки подтапливает снизу слой выпавшего снега – дело не из приятных. А уж опасно – и не говорите!

Однако Малдс не смущался такими, привычными в общем-то, трудностями, взял с собой свою лесенку, верёвку, да основной «прибор» – массивное чугунное ядро с петлями и стальным ёршиком, на стальном тросике. Да и полез.

Попав на конёк крыши, он, не торопясь, чтоб уж не возвращаться, двинулся от трубы к трубе – спальни, зал, кабинет… Всё шло вполне штатно и привычно, пока не добрался до засора как раз в кухне. Заковыка тут у него случилась. Не желало проваливаться до пода печи его ядро с ёршиком – и всё тут! И даже когда попробовал опустить то с «разгону» – ничего не вышло.

Смотрел он в трубу, смотрел: да только что можно высмотреть в чёрной дыре в морозный снежный день, когда небо затянуто свинцовыми тучами, и даже внизу, на почти чёрных, словно ночных, улицах, не много чего высмотришь!

Ну, Малдс тогда много думать не стал: спустился вниз, да прихватил наверх свой нелюбимый, но нужный багор с кошкой. Затолкал его в трубу, на глубину двенадцати футов, где ядро-то застряло. Да принялся вращать крюком багра во все стороны. И, вроде, что-то подцепил!

А вот когда вытащил багор наверх, подивился.

Вокруг палки, обвившись этакой спиралью вокруг неё, имелось некое существо. Чёрное-пречёрное, да ещё с густой длинной шерстью.

Больше всего существо напоминало хорька. Или ласку. Тельце – длинное, очень гибкое. С руку длиной. Мордочка – явно хищная, пасть – с острыми зубками ослепительной – по контрасту! – белизны! И смотрела эта мордочка на Малдса весьма недружелюбно.

Малдс почесал в затылке, сдвинув чуть вперёд шапку: чего удивляться, что не рада: он же её – ядром с ёршиком!..

Ну а другая мысль была: надо же, какая зверушка ему встретилась. Никогда прежде он таких не видывал. Да и никто из коллег, насколько он знал, никогда ни о ком таком не рассказывал.

Ну, Малдс тогда и подумал: а что, если ему взять эту зверушку к себе? Он неженат, ни детей, ни друзей, ни родных и близких у него нет: воспитан в приюте… Ну а так – хоть будет кому его встретить, когда он придёт после работы, уставший и продрогший. И пусть эта малышка огонь не разведёт, и обед не приготовит, зато – хоть какая-то живая душа в его крохотной одинокой комнатёнке под крышей! Можно будет хоть поговорить с ней, поделиться мыслями и проблемами…

Вот и сказал он тогда, протянув осторожно руку:

– Малышка! Ты не сердись: работа у меня такая. Пойдёшь ко мне жить?

Удивительно, но «малышка» словно поняла, о чём он говорит, и спустя несколько секунд колебания, гнев в её глазах сменился радостью, и она перебралась по рукаву его драненького худого пальтишка к нему на плечо!