– Батюшка, верно, обошёлся с вами не очень учтиво, когда сбежал себ знает куда, – проницательно заметила Камилла. – Возможно, даже помолвку сорвал. Почему вы мне помогаете?

Бианка обречённо выдохнула и потёрла виски пальцами. Взглянула на Камиллу бесконечно усталым взглядом.

– Твой отец всегда был мне дорог. Его выбор – не причина для ненависти. Я всё так же любила Золтана и желала ему лучшего, даже когда он объявил о собственном выборе прилюдно. Как сестра может желать брату дурного?.. Я надеялась только… что Золтан не жалеет о скоропалительном решении – и что он счастлив. Но даже если бы я и хранила обиду – с чего бы мне желать зла тебе? Ты едва ли в чём-то виновата, дитя.

Камилла подумала, что редкие из её знакомых полагали бы так же. Пожалуй, даже никто бы не полагал. Вслух дочь Рыжего барона заметила:

– Учитель говорил, что мой дед жив. Вы знаете ллея Тадеуша?

– Знала, – снова погрустнела ллейна Бианка. – После моего замужества мы почти не держали связь, а теперь, после приключившегося с ним несчастья… мне до сих пор сложно в это поверить. Впрочем, я верю, что он сильно страдал из-за сумасбродства сына. Возможно, это в конце концов и лишило его разума.

– Нерадостно, – заметила Камилла, подсчитывая собственные шансы на успех. Все они так или иначе сходились на ллейне Бианке – и на невиданном шансе, отпущенном ей судьбой. – Не смею вас задерживать, светлейшая ллейна. Из комнат – ни ногой, – предвосхитила замечание Камилла, чинно усаживаясь в углу.

***

Сборы благородных ллейн продолжались не менее двух часов – Камилла даже задремать на стуле успела, и уже не стыдилась требовательного урчания в желудке. Кто ж знал, что еда во дворце строго под расчёт и в оговоренное время, она здесь как бы неучтённый гость, и под сень королевского замка лучше вообще приходить с набитым животом?

– Мы готовы, – задержалась на пороге ллейна Бианка, а дочь Золтана Эйросского вздрогнула и проснулась. – Прости, что тебе придётся в одиночестве коротать вечер.

– Ночь уже, – не подумав, сонно отозвалась Камилла. – Не заскучаю.

Дочь Золтана Эйросского разглядела наконец ллейну Бианку, в серебристом платье и с богатым ожерельем на шее, затем ллейну Одетту, виновато улыбавшуюся ей из-за спины матери, в нежно-сиреневом платье и без всяких украшений; скользнула взглядом по тщательно уложенным волосам благородных и невольно выпрямилась, одёргивая засаленный рукав собственного платья.

– Хорошего вечера, ллейна Бианка, – вежливо пожелала Камилла. – Ллейна Одетта.

Обе улыбнулись ей на прощание, а камеристка Эдна и личная горничная ллейны Бианки принялись за уборку. Двери закрылись, оставив шлейф духов и воздушных тканей снаружи, и Камилла облегчённо выдохнула, тотчас выдав своё местоположение.

– А, гостья! – вспомнила Эдна, с прищуром оглядывая девицу. Хозяйка общалась с Камиллой учтиво, но у камеристки оказалось собственное мерило человеческой ценности. – Что ж… значит, будем и из вас делать ллейну.

– А я кто? – поразилась такой наглости Камилла.

– А по вам, дорогая, этого ещё не скажешь, – поставила точку в беседе Эдна, не вдаваясь в подробности.

Спустя целую вечность омовения и прихорашивания Камилла признала, что камеристка, верно, дело своё знала и была не так уж и неправа, отпуская своеобразный укол в сторону дочери Рыжего барона. Потому что отражение, которое Камилла видела теперь в зеркале, столь сильно отличалось от привычного, что она крутилась возле него так и эдак, веря и не веря собственным глазам.

Кожу, натёртую до скрипа, горничная и камеристка умаслили благовониями и воздушными белыми снадобьями, после которых та стала мягкой, шелковистой на ощупь и невероятно ароматной. Лицо подверглось куда более сложным ухищрениям, после чего брови Камиллы стали чуть тоньше, ресницы – гуще, а кожа приобрела удивительный персиковый оттенок. И самое главное – на ней каким-то чудом не проявлялось больше ненавистных веснушек.

– Госпожа предложила вам собственное домашнее платье для ночного отдыха, – сухо, коротко, но вежливо просветила Камиллу Эдна, помогая ей надеть светло-зелёное одеяние небесной красоты. Оно оказалось расшито мелкими блёстками у ворота и волочилось по полу, да и в рукавах подвисало, но Камилла отказалась его снимать и примерять что-либо более подходящее. В таком не дома – на бал не стыдно идти.

Волосы камеристка уложила «просто»: умастив душистыми маслами, от чего медные кудри стали послушными и сами ложились, как надо, и сплетя их в свободную полукосу, да оставив в волосах шпильки с мелкими камушками. Под бликами от светильников те сияли, будто драгоценности, и Камилла впервые поняла, сколь глубоко заблуждалась она – и все простофили на Рыжих Островах – почитая её местной красавицей. Рядом с такими, как ллейна Бианка и её дочь, она годилась разве что в посудомойки. И вот – сама стала наконец… хоть отдалённо похожей на женский идеал в лице благородной Бианки.

– Долго над вами колдовать не буду, – устало завершила Эдна: после украшения трёх ллейн руки у камеристки, верно, горели. – Скоро отойдёте ко сну. Поутру уж возьмусь, как следует.

Камилла мудро проглотила множественные вопросы, вертевшиеся на языке, и с удивлением воззрилась на поднос, принесённый горничной: есть почему-то уже не хотелось. Хотелось – нескромно и откровенно – показать миру, сколь красивой она может быть. Да и попросту впервые хотелось чего-то большего, чем просто набить желудок.

– Я в галерее прогуляюсь, – сообщила о намерении Камилла. – Здесь, у покоев, далеко не уйду.

– Аппетит вам нагуливать, верно, не надо, – подметила зоркая Эдна. – А госпожа велела из покоев – ни ногой.

– И я помню об обещании, добрая пэра Эдна, – учтиво склонила голову Камилла. – Но здесь душно после стольких-то омовений. Подышу свежим воздухом – и назад.

– Свежим, – прыснула горничная и тут же одёрнула себя под строгим взглядом камеристки.

– Свежий воздух во дворце – только в наших покоях, – недовольно подметила пэра Эдна. – Ллейна Бианка духоты и дурных запахов не выносит, мы отведенные комнаты проветриваем сами, от дворцовых не дождешься.

– Это верно, – согласилась Камилла, отступая к двери. – От дурных запахов и заболеть недолго. А светлейшая ллейна Бианка всё же хранительница магии воздуха, оно неудивительно, что взаперти ей дышать тяжко.

Камеристка явно удивилась, а Камилла воспользовалась заминкой, чтобы отворить тяжёлую створку и выскользнуть за дверь. Далеко уходить не собиралась: лишь прогуляться по коридору, ощутить, каково это – быть тут полновластной… да хотя бы гостьей! Впитать, так сказать. Прочувствовать. И, может, щегольнуть перед кем-нибудь новым нарядом, столь пренебрежительно названным Эдной «домашним».

Галерея, в которую упирался коридор, оказалась пустынна и темна, освещаемая лишь редкими светильниками да лунным светом из широких окон. Гости ещё не вернулись с позднего ужина, наслаждаясь, видимо, приятным обществом и умными беседами. Камилла вздохнула, потрогала пальцем позолоченную колонну – не отколупывается! – и завернула за угол колоннады, оглядывая очередной полутёмный коридор. Ничего интересного не обнаружила, кроме запертых дверей и подсохших цветов в тяжёлых мраморных вазах, и уже повернула назад, когда внимание привлёк сдавленный звук из-за неплотно прикрытой двери.

Любопытство погубило не одну кошку, но Камилла считала себя проворнее любого зверя. Прокравшись на цыпочках к тяжёлой створке, дочь Рыжего барона приложила ухо к щёлке и прислушалась.

– Ллей Ленар, прошу вас… мне… мне пора… маменька сказала…

– Вы – моя невеста, и в этом нет ничего предосудительного… разве вы не желаете узнать меня поближе?

– Да, но… но прошу вас…

Камилла нахмурилась и отстранилась от двери, угрюмо пожирая взглядом резной узор на створке. Затихающий лепет ллейны Одетты не позволял даже надеяться на приличный исход: столь беспомощной казалась дочь Бианки, столь непонимающей и неискушённой. Всё же ей не доводилось, верно, шнырять по кабакам да выискивать загулявшую няньку. И по липким рукам тоже давать не приходилось.

– Добрый вечер! – с грохотом распахнув тяжёлые двери, звонко выкрикнула Камилла. – Ллей Ленар, какая неожиданность! А я как раз в поисках ллейны Одетты, – холодно улыбнулась дочь Золтана Эйросского, в упор глядя на покрасневшего от гнева и недовольства ллея Ленара. Благородный ллей судорожно заправлял тонко вышитую рубашку обратно в штаны. – Пэра Эдна попросила меня встретить светлейшую ллейну, ведь ужин, судя по всему, давно закончился. Что же вы делаете здесь, в пустой и холодной зале, где темно, неуютно и, к тому же, опасно?

– Ллейна Одетта со мной, – отрывисто отозвался ллей Ленар, раздражённо застёгивая манжеты, в то время как Одетта, красная, смущённая и со съехавшим платьем, неуверенно смотрела то на жениха, то на рыжую девицу на пороге. – Что может ей грозить?

– С вами – что угодно, – вежливо отозвалась Камилла, протягивая руку дочери Бианки. – Ллейна Одетта, боюсь, пришла пора прощаться с вашим учтивым женихом. Уже поздно; пэра Эдна не успеет убрать вас ко сну. Доброй ночи, ллей Ленар!

Ллейна Одетта наконец сделала правильный выбор: подобрав юбки и сделав неловкий поклон в сторону жениха, она поспешила к спасительной двери и протянутой ладони. Приняла её, вцепившись в предплечье Камиллы мертвенной хваткой. Стиснула ледяные пальцы, не замечая, что больно сжимает чужую руку.

Камилла насмешливо склонила голову, отворачиваясь от разъярённого жениха. Оказалось, что поспешно, потому что уже в следующий миг её дёрнули за плечо, разворачивая лицом к себе.

– Простолюдинка, – прошипел ллей Ленар, нависая над Камиллой. Ллейна Одетта слабо вскрикнула и, отпустив предплечье Камиллы, тотчас вцепилась тонкими пальчиками в запястье жениха, пытаясь оторвать его от спутницы. – Кем ты себя возомнила, мразь? Бианка тебя подобрала на помойке, и ты решила, что уже гостья? Тварь… – встряхнул Камиллу за плечо Ленар. – Дорожная шлюха…

Одетта охнула, отступила на шаг и закрыла лицо руками, содрогнувшись в бессильных рыданиях. Лицо дочери Бианки уже пылало от стыда и непотребных слов, которыми покрывал Камиллу высокородный жених, но как себя вести в подобных ситуациях, юная Одетта ещё не знала.

– Запомни, гадина, – встряхнув Камиллу ещё раз так, что у той клацнули зубы, прошипел Ленар, – ты не смеешь обращаться к высокорожденным! Слышала, уродина? Не смеешь даже взор поднять на благородных!..

Камилла увернулась в последний миг от жёсткой пощёчины, наверняка лишившей бы её передних зубов, и двинула коленом в ответ – коротко, без размаха. Затем вырвалась из ослабевшей руки благородного, отступая к двери – и резному столику рядом с нею.

– Может, и не смею, – тяжело дыша, подтвердила дочь Рыжего барона. – Но обращаюсь!

Ллей Ленар всё ещё стоял, скрючившись и держась руками за пах, когда сверху прилетел тонкий подсвечник, опущенный с силой и отнюдь не лилейной ручкой. Отчаянно сквернословя, ллей Ленар повалился на ковёр, а Камилла дёрнула Одетту за локоть, оттаскивая к двери.

– С подручными средствами обращаюсь, – пропуская Одетту вперёд, пояснила запыхавшаяся Камилла. – А вам, ллей Ленар, следует поработать над благочестием. Ибо без него благородства не бывает, родись ты хоть трижды от светлых ллеев!

Выскочила в коридор Камилла споро: пока не очнулся от неожиданного отпора благородный ллей, да пока не прибежал с ответной лаской.

– Поскорее, ллейна Одетта, – напутствовала перепуганную спутницу Камилла, оглядываясь назад. – Ведь и впрямь время позднее, как бы совсем не опоздать…