Над вертолетной площадкой кружили три вертолета с красным крестом на фюзеляже. Пулеметчиков видно не было – это были санитарные вертолеты, Фрэнки о таких читала. Они доставляли раненых с поля боя, а не отстреливались от врагов. Два вертолета приземлились, один еще висел в воздухе.

К ним сразу подбежали две медсестры и санитар, начали выгружать раненых, укладывать на носилки.

Как только первый вертолет оторвался от земли, третий опустился на его место. Санитаров прибавилось, раненых все выгружали и выгружали. Машина «скорой» уже ехала в сторону предоперационной.

Наконец Фрэнки нашла ангар, где располагалось отделение неотложной помощи.

Санитары бегали туда-сюда, занося раненых, кто-то из солдат кричал, держа в руках собственную ногу, у кого-то ног вообще не было. Форма в крови у всех, у некоторых еще дымились волосы – их только что потушили санитары или товарищи. Открытые раны на груди – у одного солдата торчало ребро. Этель, вылитая амазонка, стояла в самом центре этого хаоса – регулировала движение, определяла тяжесть ранений, говорила, куда нести одних пациентов, а куда других. В этом безумии она была словно рыба в воде. Санитары следовали ее указаниям. Раненых было так много, что некоторых приходилось оставлять снаружи, они лежали на носилках и ждали, когда в предоперационной освободится место.

Фрэнки была потрясена. Крики, дым, плач.

Какой-то санитар, увидев Фрэнки, сунул ей в руки ботинок.

Она опустила глаза – из ботинка торчала нога.

Фрэнки выронила ботинок, метнулась в сторону, и ее вырвало. К горлу снова подкатила рвота, и вдруг Фрэнки услышала:

– Фрэнк. Фрэнк Макграт. – Этель схватила ее за руку.

Фрэнки захотелось убежать.

– К такому меня не готовили. – Она замотала головой.

Этель взяла ее за подбородок, заставила посмотреть на себя.

– Я знаю. – Она откинула волосы окровавленной рукой. – Знаю.

– На курсах нас учили делать перевязки и брить солдат перед операцией. Я не должна быть здесь. Я…

– Ты можешь помогать, придерживать им голову.

Фрэнки кивнула.

Этель взяла ее за руку и завела внутрь – туда, где раненые ждали своей очереди.

– Это приемный покой. Здесь оценивают тяжесть ранений. Мы решаем, кого и когда оперировать. В первую очередь берут тех, кого точно можно спасти. Видишь ширму? За ней лежат пациенты, которые вряд ли переживут этот день. Они на ожидании, за них возьмутся в последнюю очередь. Мы можем обработать пять огнестрелов и сделать столько же ампутаций, а можем все это время провозиться с одной травмой головы. Понимаешь? А ходячие больные у нас тут. – Этель указала на группу солдат возле ширмы, они болтали, курили и делали все, чтобы поддержать своих тяжелораненых товарищей. – Их осмотрят, когда будет время.

Этель подвела Фрэнки к одному из солдат, который лежал на носилках, вся его форма была в крови, одной руки нет. Фрэнки отвела взгляд.

– Дыши, Фрэнк, – спокойно сказала Этель. – Возьми его за руку.

Фрэнки подошла ближе и заставила себя посмотреть. Сначала она увидела только оторванную по локоть руку, торчащую белую кость и окровавленный хрящ.

Соберись, Фрэнки.

Она на секунду зажмурилась, выдохнула и открыла глаза. Теперь она видела перед собой солдата, чернокожего парня с грязной зеленой банданой на голове. Он, наверное, и бриться начал совсем недавно. Она очень осторожно взяла его за руку.

– Здравствуйте, мэм, – еле слышно сказал он. – Вы не видели моего друга Стиво? Мы были вместе…

Этель разрезала его форму, открылась огромная рана на животе. Этель посмотрела вверх. В глазах была усталость.

– На ожидание, – выкрикнула она.

Появились два санитара, подняли носилки и перенесли солдата за ширму.

Фрэнки взглянула на Этель:

– Он ведь умрет.

– Возможно.

Разве для этого Фрэнки приехала во Вьетнам? Чтобы смотреть, как умирают совсем молодые парни?

– Сегодня мы спасем многих, Фрэнк. Но не всех. Мы не можем спасти всех.

– Он не должен умирать один.

– Иди, Фрэнк. Будь ему сестрой, женой и матерью.

– Но…

– Просто держи его за руку. Иногда это все, что мы можем сделать. А потом возвращайся сюда…

«Когда он умрет», – хотела добавить Этель. Фрэнки зашла за ширму и ощутила, как тело налилось свинцом. Этот солдат – мальчик – был совсем плох. Она увидела, что он плачет.

Фрэнки осторожно приблизилась к нему, посмотрела имя и звание.

– Рядовой Фурнетт, – сказала она.

Внезапно стало тихо – по крайней мере, ей так показалось. Ни гула вертолетов, ни криков медсестер – Фрэнки слышала только тяжелое, булькающее дыхание солдата.

Она отвела взгляд от ужасной зияющей раны, из которой сочилась кровь и торчали гладкие кишки.

Она подошла еще ближе и взяла его холодную руку.

– Рядовой Фурнетт, – сказала она снова. – Я Фрэнки Макграт.

Он медленно моргнул. Слезы текли по его лицу, смешиваясь с грязью и кровью.

– Вы не видели Стиво? Рядового Гранта. Я должен был присматривать за ним. Он приехал сюда два дня назад. Наши мамы работают в одном салоне. На Батон-Руж.

– Я его видела, – с трудом сказала Фрэнки, в горле стоял ком. – С ним все хорошо. Он спрашивал о тебе.

Рядовой Фурнетт слабо улыбнулся.

– У меня… что-то болит, мэм. Укол перестал действовать. Черт, мне бы холодного пива. – Его начало трясти. Рука обмякла и еще сильнее похолодела. – Мэм.

– Да?

Повисло молчание, затем он снова заговорил:

– Надо было сказать… – Он тяжело захрипел. Изо рта потекла кровь. – Сказать, что люблю ее.

– Скажешь после операции. Как только тебя подлатают. Я помогу написать письмо.

– Я… – Он замолчал, вздрогнул и закрыл глаза.

Его пальцы разжались. Только что он был здесь, держал ее за руку, говорил о том, что не успел сделать, и вот его уже нет.

Массовый поток пострадавших. Или МАСПОТ – так они называли тот ужас, что случился сегодня. Видимо, после недавнего пополнения войск это стало происходить так часто, что на полную фразу просто не хватало времени.

Фрэнки стояла в углу ангара. После девяти часов службы она была совершенно вымотана, новые ботинки стерли ноги в кровь, но боль была ничто в сравнении со стыдом, который она испытывала.

С чего вдруг она решила, что здесь ей самое место? Чем она может помочь тяжело раненным солдатам? Толку от нее не больше, чем от обычной леденцовой леди^[12].

Весь вечер она трясущимися руками разрезала футболки, жилеты и штаны, смотрела на раны, о которых раньше даже не слышала. В ушах до сих пор стояли крики пациентов, хотя в палате уже давно никого не было.

Пострадавшие, напомнила она себе. В обычной жизни они были пациентами, здесь – пострадавшими. В армии было полно всяких терминов – например, обычная жизнь. Так называли то, что осталось позади.

Фрэнки тяжело вздохнула, услышав чьи-то шаги, – это была Этель, которая решила ее проведать.

– Полная задница, – сказала Этель, зажигая сигарету. – Не бойся, такое бывает не каждый день, слава богу.

Фрэнки мысленно кивнула. На самом деле она просто стояла и смотрела в пустоту.

– Как ты, Фрэнк? – Этель обняла ее.

– Никак, – только и смогла произнести она.

– К такому нельзя подготовиться. Но хуже всего, что ты привыкаешь. Пойдем.

Придерживая Фрэнки за плечи, Этель вела ее по лагерю. Фрэнки чувствовала каждую новую мозоль. На улице стоял металлический запах крови. В ночной темноте было совсем не видно дороги.

В столовой сидели двое мужчин – пили кофе в части для солдат. Когда Фрэнки подошла к клубу, она почувствовала запах дыма, пробивающийся через занавеску на входе. Внутри играла музыка, которая напоминала о доме. «Я хочу держать тебя за руку-у-у»^[13].

Где-то вдалеке слышался шепот волн. Этот звук притягивал к себе, словно песня сирены, взывал к воспоминаниям юности. Вечер, они с Финли гоняют на великах, свобода, руки в стороны, над головой звезды.

Финли. Весь день он словно был рядом, Фрэнки видела его в каждом солдате, которого держала за руку.

Она оставила Этель позади и пошла вдоль забора с острыми шипами колючей проволоки.

Перед ней открылось море. Серебряный блеск, движение волн, соленый воздух – все это было знакомо с детства и потому напоминало о доме. На пляже она села на песок и закрыла глаза.

Фрэнки чувствовала запах соли, ощущала ее на языке. Море? Нет.

Это были слезы.

– Одной сюда лучше не ходить. Не все солдаты джентльмены, – сказала Этель, садясь рядом.

– Добавлю в свой список ошибок.

– Будь осторожна. Все мужчины здесь только и делают, что врут и мрут.

Фрэнки не знала, что ответить.

– Ну. Выкладывай, – сказала Этель.

– Что? – Фрэнки вытерла глаза и посмотрела на нее.

– Ты грустишь из-за мальчиков, которых мы потеряли, или из-за того, что ты хреновая медсестра?

– И то и другое.

– Значит, у тебя есть все, что нужно. Мы все прошли через это. В обычной жизни медсестры – люди второго сорта. Ах да, как и все женщины. Мужчины ограничивают нас, одевают в девственно-белый, говорят, что врачи – боги. А самое страшное – мы в это верим.

– А здесь врачи разве не боги?

– Ну конечно, боги. Только спроси их. – Этель достала из кармана пачку сигарет и протянула Фрэнки.

Фрэнки взяла сигарету. Раньше она не пробовала курить, но сейчас хотелось унять дрожь в руках и избавиться от запаха крови.

– Зачем ты приехала сюда? – спросила Этель.

– Теперь это неважно. Я сделала глупость. – Она повернулась к Этель: – А почему ты оказалась здесь?

– Тебе покороче или в подробностях? После того как я обучилась сестринскому делу, я хотела пойти по стопам отца и стать ветеринаром. Но во Вьетнам поехал человек, которого я любила, так я и оказалась здесь. Если коротко, я просто поехала за ним. – Ее голос стал мягче. – Его звали Джордж. Ради одной его улыбки я была готова на все.

– И он…

– Умер. А у тебя что?

– Мой брат тоже здесь умер. И… я хотела как-то помочь, принести пользу. – Это прозвучало так наивно, что Фрэнки замолчала.

– Мы все этого хотим, Фрэнк. Поэтому я подписала второй годовой контракт.

В обычной жизни, когда Фрэнки рассказывала друзьям, что надеется принести пользу стране, дать семье повод для гордости, все только закатывали глаза и махали рукой – это, мол, бессмысленный пафос, но здесь, сидя рядом с девушкой, которую она едва знала, Фрэнки снова испытала гордость за то, что вступила в армию.

– Мне очень жаль твоего Джорджа, – сказала Фрэнки.

– Он был настоящим красавчиком, мой Джордж. – Этель вздохнула. – Сначала я ненавидела себя за то, что приехала и все равно его потеряла, но в итоге смирилась и теперь рада, что осталась здесь. Вьетнам делает тебя сильнее и лучше, Фрэнк. Когда я вернусь в Вирджинию на ферму отца, я снова пойду в ветеринарное училище, теперь меня ничто не остановит. Я хочу всего этого, Фрэнк. Мужа, ребенка, работу. Длинную счастливую жизнь, которая закончится, когда я уже не смогу вылезти из кресла-качалки, но вокруг будут дети, животные и друзья. Здесь ты поймешь, чего на самом деле хочешь от жизни. Это я обещаю.

– Спасибо, Этель.

– Ладно, хватит разводить сопли. Ты пьешь, Фрэнк?

Фрэнки не знала, что ответить. В колледже она ходила на вечеринки, там все, что она пила, – пара стаканов пива, а здесь она в первый же день выдула две стопки виски, но ведь она хорошая девушка, которая всегда играет по правилам. В декабре ей исполнился двадцать один год – возраст, с которого по законам Калифорнии разрешен алкоголь, – но после смерти Финли и ужасных новогодних каникул она не стала праздновать свой день рождения.

– Пью.