Оставив милиционеров у сарая встречать криминалистов, Шелестов, Коган и Кондратьев вошли в маленькую квартиру с отдельным входом на первом этаже. Небольшая комната была разделена пополам занавеской, сдвинутой сейчас в сторону и открывающей взгляду кровать и лежавшую на ней рыдавшую в подушку женщину. Мальчонка лет восьми в шерстяном свитере не по размеру сидел рядом и, поглаживая по плечу женщину, монотонно твердил: «Ну не плачь, мама, ну не надо…»

– Зоя Васильевна, – позвал Кондратьев, снимая свою кубанку и приглаживая волосы.

Женщина все же собралась с силами. Попросила подождать и, умывшись у умывальника в углу, присела на табурет у круглого стола под абажуром. Припухшее от слез лицо, растрепанные волосы, которые никак не слушались и не хотели ложиться, все же не скрывали, что женщина еще молода, моложе сорока лет. И мальчишка очень похож на нее. Коган взял разговор в свои руки, помог хозяйке успокоиться, и та стала понемногу рассказывать. Оказывается, дворник Степан Захарович был не отцом ее, а свекром. Муж Зои Васильевны погиб еще в 42-м под Ржевом. А теперь вот она осталась совсем одна с ребенком на руках. Степан Захарович хоть и получал мизерную зарплату за свой труд, но все же его уважали, да и мужские руки в доме были. Но больше всего женщина переживала из-за того, как понял Шелестов, что умер последний человек, который хоть как-то напоминал о муже. Рассказ мальчишки ничего нового или важного не дал. Выскочил мальчуган раз, выскочил второй во двор, чтобы позвать деда, а тот не отзывается. Подумал, может, дед со стороны улицы снег убирает. В сарай заглянул просто так, по привычке, увидел деда, испугался и к матери побежал. Та сразу все и поняла. А милицию вызвала уж соседка.

– Ты, Матвейка, не видел, может, сегодня или вчера твой дед Степан с кем-то незнакомым разговаривал на улице или во дворе? Или, может, видел незнакомого человека, кто во двор к вам заходил?

– Не, я тут всех знаю, к нам никто и не ходит. Только почтальонша тетя Таня, но она по утрам приходит.

Первые выводы после осмотра тела пожилой судмедэксперт уже сделал.

– Ну, что я вам могу сказать, товарищи, – покашливая, как заядлый курильщик, заявил он. – Я было подумал, что старик скончался от сердечной недостаточности или еще по какой причине, связанной с возрастом, с возможными хроническими заболеваниями. Но выглядит он неплохо для своего возраста, да и характерных изменений кожного покрова, как бывает при инфарктах, сердечных приступах, нет. Холодно на улице, но, думаю, дело не в этом. Другая причина смерти. Точнее скажу после вскрытия, но для этого надо тело как можно скорее отвезти в морг, оно слишком быстро остывает.

– Так что вы предположили? – напомнил Шелестов. – Вы начали говорить, что заподозрили другую причину.

– Ну да, – кивнул врач. – У старика на шее стало пятно посмертное проявляться, как будто ему передавили сонную артерию. Если все верно, значит, убийство это.

Когда тело увезли, Коган подошел к Шелестову, взял его за пуговицу шинели и задумчиво произнес:

– Кто умеет вот так, надавив на сонную артерию, убить человека? Кто-то с хорошей подготовкой и довольно хладнокровный. Старик слаб, чтобы сопротивляться. А душить или пользоваться финкой – слишком откровенно оставлять следы. А тут, глядишь, милиция подумает, что сам помер.

– Ты же видел, что сарай был закрыт снаружи? Ничего себе подготовка! Если убийца хотел имитировать смерть от естественных причин, он бы не стал запирать сарай, а все оставил бы как есть.

– А я тебе отвечу, Максим! Этот человек хотел, чтобы старика нашли как можно позже. Он мог не знать, что дворник живет с невесткой и внуком. Не местный он, случайный человек в этом районе.

– Хм, логично, – согласился Шелестов. – Осмотр цеха показал, что у погибшего агента там не было долговременной лежки, я думаю, что таких мест, как этот завод, у них несколько. И они используют то одно укромное место, то другое.

– Вот ты и согласился, что мы имеем дело с немецкой агентурой, – удовлетворенно заметил Коган и отпустил пуговицу.

Снег уже почти перестал идти. Буторин остановился на перекрестке и задумчиво посмотрел на широкую улицу перед ним и небольшую улочку, уходящую вправо. Этой улочкой вполне можно пройти к территории завода, решил он. И какой путь выберет человек, который хочет, чтобы его заметили как можно меньше людей? И Буторин свернул направо и сразу увидел то, что искал, – магазин «Хлеб». У входа в магазин пожилой мужчина, странно прихрамывая, чистил деревянной лопатой снег. При появлении идущего в его сторону военного мужчина оставил лопату, вытер рукавом фуфайки лоб и стал ждать.

– Здравствуйте, – кивнул Буторин и протянул удостоверение.

– Да ты, мил человек, мне словами скажи, кто ты есть. Я же без очков все равно ничего не разберу. Вдаль вижу, разглядел, что ты военный, при погонах. А вот вблизи только с очками, а они в магазине на столике лежат.

Оперативник сначала решил, что зря подошел к подслеповатому человеку, но, услышав, что тот как раз вдаль видит хорошо, улыбнулся и представился:

– Майор госбезопасности Буторин. Хотел с вами посоветоваться, папаша. Как мне вас звать-величать?

– Звать меня Иваном Михайловичем, а величать особо нечем, – рассмеялся словоохотливый старик. – Заслуг у меня мало перед отечеством. Шестьдесят пять лет топчу землю, когда с пользой, а когда и без нее.

– Э, нет, Иван Михалыч, – шутливо погрозил старику пальцем Буторин, – не может человек без пользы жить, невозможно такое по самой природе человеческой. Коль скоро есть дети и внуки, коль хоть одно доброе дело в жизни сделал человек, уже не зря жизнь прожил. След оставил после себя добрый! У вас есть дети, внуки?

– Есть, как же без этого, – охотно ответил старик. – И сын есть, как положено, на фронте он. И внуков двое. Да и сам в молодости еще при царях служил отечеству. Состоял младшим вахмистром 2-й Заамурской бригады Отдельного корпуса пограничной стражи.

– Заслуженный вы человек! – одобрительно кивнул Буторин.

– Заслуженный, да не очень. Контрабандистская пуля инвалидом вот сделала на всю жизнь. Да ничего, хромаю потихоньку, чем могу, живу. А вы, стало быть, по какой части ко мне обратились? Видать, что-то случилось в столице?

– И в столице, и в других городах и весях все время что-то случается, Иван Михалыч, – философски ответил оперативник. – Расспросить хотел вас, вы ведь человек по службе наблюдательный. Да и сейчас, судя по всему, ночным сторожем-приемщиком в магазине работаете? Прошлой ночью вы дежурили или сменщик ваш?

– Я, товарищ майор. Сменщик у меня один, работаем с ним по очереди по два дня. Тут и дворник, и сторож, и приемщик. С молокозавода да с хлебокомбината продукты для магазина привозят ночью или рано утром. А в остальное время – где гвоздь забить, где улицу подмести да снег вот зимой убрать, чтобы люди не падали. Песочком посыпать.

– Не спится по ночам? – с улыбкой спросил Буторин.

– Эх, сынок. – Старик вдруг стал серьезным и немного печальным. – Доживешь до моих лет, тогда поймешь, что старики плохо спят по ночам. Им слишком много приходится таскать на душе. Ну, ведь не за этим вы ко мне пришли?

– Спросить хотел, не видели ли вы той ночью незнакомца или нескольких, которые вам показались бы подозрительными или просто привлекли внимание?

– Оно, конечно, вы верно спросили, – солидно кивнул сторож. – Примелькался народ, одни и те же покупатели приходят, одной и той же дорогой на работу и с работы ходят. А насчет подозрительных. Нет, не припомню. Да и как относиться с подозрением к своим советским людям? Не на границе же с Маньчжурией живем, Москва!

– И все-таки, Иван Михайлович! – Буторин полез в карман и достал пачку «Казбека».

Старик с удовольствием угостился папиросой, затянулся, одобрительно покивал головой. И стал перечислять по памяти, кого видел в ту ночь на улице. Из рассказа словоохотливого старика следовало, что по этой улочке народу в позднее время ходит мало. Кто с работы, кто на метро пытается успеть добежать. Милицейский наряд, женщина с фабрики. Бывает, и военные появляются. Как для себя определил старик, те, кто на квартирах останавливаются, командировочные. И совершенно неожиданно в его памяти всплыла фигура высокого человека в шинели. Старик хлопнул себя по лбу и рассмеялся, показывая желтые прокуренные зубы.

– Ну вот теперь сообразил, чего я его запомнил. А то все понять не мог. Вы-то вот в шинели с погонами, а у него не было погон на плечах. Это я и заметил, да потом запамятовал. Не было погон. Фронтовик, наверное, вернулся после демобилизации, по здоровью, я думаю. А вообще-то, по сторонам смотреть некогда. Приходят машины, я принимаю лотки с хлебом, пересчитываю. У нас строго! Хлеб – дело серьезное!

Младший сержант милиции Горохов прибежал через полчаса, когда его вызвали после смены в отделение милиции. Шелестов сидел на лавке в дежурной части, откинувшись затылком на стену и прикрыв глаза. Шли вторые сутки, как вся группа на ногах. Очень хотелось есть, но оперативник понимал, что если сейчас поесть, сон навалится так, что с ним невозможно будет бороться. Значит, с завтраком подождем, как и с ужином, и обедом тоже.

– Товарищ подполковник, вот тот самый постовой милиционер!

Шелестов открыл глаза и увидел перед собой оперативного дежурного и молодого сержанта с напряженным взглядом и припухшим от сна лицом. Да, тебе хоть немного удалось поспать, подумал Шелестов и поднялся. Отпустив дежурного, они с сержантом уселись за небольшой стол в углу дежурной части. Оперативник попросил милиционера показать на карте границы его поста и стал расспрашивать, что особенного тот заметил во время дежурства.

– Ничего такого особенного, товарищ подполковник, – ответил молодой человек, сводя брови. – Обычное дежурство. Как водится, присматривался к прохожим, заглядывал в места, которые у нас называются криминально опасными. Ну и вообще, темные такие, где может человеку плохо стать или пьяный какой упадет в снег и уснет. Замерзнуть ведь может насмерть. Я, вообще-то, на фронт просился, хотя бы в нестроевую часть, а меня вот в постовую службу. У меня плоскостопие, а я пытался убедить комиссию, что мне это не мешает. Когда ты рвешься Родину защищать, тут про все болячки забываешь. Правильно же, товарищ подполковник?

– Как тебя зовут, Горохов? – устало спросил Шелестов.

– Меня? – растерялся молодой человек. – Петя, то есть младший сержант милиции Горохов.

– Так вот, Петя! Родину защищают везде, Родина сама знает, куда тебя послать. И если тебя оставили в Москве, значит, так и надо. Ты что же, не видишь, сколько девушек мобилизовано для работы в милиции, сколько их выходит на посты в городе и днем, и ночью? Плоскостопие у тебя, думаешь, это мелочь? А это не мелочь, это, дружок, тебе не по силам будут длинные марши, марш-броски, да и просто в атаку на двухкилометровой дистанции пройти. Ты же знаешь, как у тебя ноги болят. И в нестроевой части несладко, там тоже нагрузки могут быть очень высокие. Но там фронт, там боль в ногах может помешать тебе выполнить задание, а из-за этого погибнет кто-то из твоих товарищей. Ты же понимаешь, насколько это важно. Так что неси службу, где тебя поставили командиры, неси ее серьезно, это твой боевой пост сегодня!

Горохов слушал, то опуская голову, то глядя подполковнику в глаза. Шелестов говорил и чувствовал, что его слова доходят до парня. Может быть, с ним никто еще так не разговаривал, не приводил таких доводов, может быть, он воспринял эти слова серьезно, потому что их произнес подполковник из НКВД. Неважно, главное, чтобы дошло наконец. И когда Максим перешел к своим вопросам, милиционер стал вспоминать свое прошлое ночное дежурство достаточно серьезно. И все же ничего необычного не всплывало, а спрашивать про высокого мужчину в военной шинели без погон не хотелось. Это называется – навязывать воспоминания.