Даже волосы расчесал мамкиным гребнем. Больно-то как, зараза. Ну, ничего.

Страшно Даньке не было. И когда одевался, и когда выводил Тулпара, и когда неспешно доехал до погоста.

А вот когда впереди показались стоящие вразнобой кресты, да еще луна их подсветила – вот тогда стало не по себе. Хорошо, что он не один все-таки.

Данька слез с коня и прижался к теплому боку.

– Тулпар, а ты мертвяков боишься? – спросил он шепотом.

Конь помотал головой. Ну, конечно, ему чего бояться. Он волшебный. От мертвяков, говорят, огонь хорошо помогает и железо. Железный ножик Данька тоже прихватил, засунув за голенище. А огонь…

– Ты же огнем пыхать умеешь? – снова просил он у коня.

Тот в ответ всхрапнул и на землю посыпались рыжие искры. Это как-то успокаивало.

Ни Аленки, ни других живых на погосте не наблюдалось. Мертвых, слава богу, тоже, и Данька немного осмелел. Двинулся по дорожке вглубь кладбища, ведя коня под уздцы.

– Вот, смотри, Тулпар. Тут дядька Тихон лежит, кузнец. В бане угорел, старый уже был. А рядом сын его – Данияр. Ему бы новым кузнецом быть, да только он прежде мухоморной настойкой отравился. Здесь Василинка Борисова – она в лес без даров пошла, ее волки погрызли. Говорят, красивая была…

Тулпар шел молча, покачивая головой и изредка щипая траву по обочинам. И Данька совсем уже было успокоился, но… вдруг услышал рядом негромкий хруст и ворчание.

Данька замер. Прислушался. Некто, тихо порыкивая, грыз что-то твердое, скрежеща зубами.

«Мертвяк, – подумал Данька. – Зубы точит. На меня. Сожрать хочет». Он вжался спиной в бок коня, совсем забыв про ножик. Из темноты, однако, никто выпрыгивать не спешил. Данька выждал немного и на цыпочках сделал несколько шагов.

За одной из могил ободранная собака с упоением грызла кость. Увидела незваных гостей, тихо рыкнула и продолжила свое занятие. Данька облегченно выдохнул.

Аленки на погосте по-прежнему не было заметно. Видать, припозднится. Девки они такие – им гордость показать надо, помучить, заставить ждать да маяться. Лишь бы не до утра тут торчать пришлось.

Данька двинулся дальше, рассказывая Тулпару про остальных обитателей кладбища – старых и не очень. Про бабку Богумилу, которая умерла от колотья в груди, про дьяка Трифона, с которым случилось воспаление кишок, про дурачка Яшку, на которого упало дерево…

На могиле прежнего старосты Гордея Михайловича крест стоял не деревянный, а каменный. А на перекладине креста сидел черный кот. Точнее, кота Данька приметил не сразу, а лишь когда тот приоткрыл глаза – зеленые, бесовские – и с прищуром так посмотрел.

– Кыш, – сказал ему Данька.

Кот и ухом не повел. Потянулся лениво и начал царапать когтями камень. При свете луны Даньке показалось, что когти у кота блестят как железные. И звук от царапанья исходил мерзкий – как будто с креста снимали каменную стружку. Экая дурная животина. И откуда приблудилась?

Вдоволь размявшись, кот сел, обернув хвост вокруг лап, и вдруг замурлыкал. Негромко так – как гроза, собирающаяся вдалеке. Кот урчал, а на Даньку от его голоса вдруг накатила такая усталость, что глаза начали закрываться сами собой. «Улечься бы тут поспать», – подумал он, разглядывая мягкую траву под ногами. Ноги у Даньки подкосились и… Тулпар вдруг повернул голову и больно куснул его за плечо. И еще копытом так топнул, что искры полетели.

– Ай! – вскинулся Данька. – Ты чего!

Кот зашипел, спрыгнул на землю и скрылся в зарослях. Зато сон как рукой сняло.

Да где ж эта Аленка ходит?

– Аррр! – гаркнул вдруг кто-то прямо в ухо.

– А-а-а! – Данька заорал и, запнувшись, упал прямо на чью-то могилу.

– Арр! Арр! – вороны продолжали кричать со всех сторон и хлопать крыльями.

Данька барахтался как жук на спине, пытаясь встать с рыхлой земли. Попал рукой во что-то теплое и склизкое. Даже думать не хотелось, что это. Данька с омерзением вытер ладонь о рубаху, запоздало подумав, что рубаха-то нарядная, новая. Была.

По спине вдруг что-то заскребло – острое, костистое. Даньку прошиб ледяной пот. «Мертвяк руки тянет! В землю хочет утащить!» – в ужасе подумал он и рванулся изо всех сил.

– Аррр! Арр! – вороны кружили рядом, задевая его мягкими крыльями, и каркали хриплыми голосами.

Данька вскочил, оттолкнулся от деревянной оградки, вспрыгнул на спину коня и ударил его пятками изо всех сил.

– Гони! Гони!

Тулпар метнулся стрелой, и через мгновение выскочил за пределы погоста вместе с седоком и понесся прочь.

Вслед им хрипло хохотали кладбищенские вороны.

Глава 5

Глава 5

– Ох, я бы на это посмотрела, девоньки! – Аленка тряхнула головой, и Райка, заплетавшая ей косу, от неожиданности выпустила прядь из рук. – Он там поди в порты от страха наложил, на погосте-то.

– А чего ж не посмотрела? – прищурилась Веська. – Сходила бы сама.

– Дура я что ли, по погостам ночью шастать?

– Вот и гадай теперь, что там приключилось.

– Там призраки бродят… – тихо сказала Милка.

– И мертвяки… – зловещим шепотом прибавила Веська. – Они его за рубаху цап! За порты цап! Волосья подрали! Да гнилыми зубами искусали…

– Порты жалко, если подрали, – со знанием дела заявила Любава. – Бобриха ж его этими портами и отходит, а потом стирать заставит.

Девушки рассмеялись, и вокруг сразу стало как-то приветнее, спокойнее. И сгущавшаяся вокруг лавочек темнота уже не казалась такой зловещей.

– Ульянка! А ты чего не смеешься? Али шутка не хороша? – спросила Аленка.

Ульяна очнулась. Задумалась о своем, совсем про подруг забыла и не следила за беседой.

День выдался маетный. Хлопот много по хозяйству. Дом. Огород. Стирка. Скотина домашняя. Горшки да тарелки. Да Емелька все еще больной лежал. В промежутках Ульянка бегала за сарай, где украдкой плела для Урмана соломенную куклу.

Отдариться надо было щедро, и Ульянка старалась. Солому взяла самую ровную, шелковистую. Из матушкиной шкатулки с рукоделием надергала разноцветных ниток, лент и бусин.

И боялась лишь одного – что не успеет до заката. Успела.

Кукла вышла нарядная что невеста. Даже оставлять ее на пне было жалко.

Но невеселые думы все равно одолевали. По душе ли придется подарок? И что завтра дарить?

– Шутка хороша, – через силу улыбнулась Ульянка. – Простите, подружки, я о своем задумалась. Емелька болеет второй день, лихорадит его.

– Травки Ханифины давали? – спросила Милка. Девять ее младших братьев и сестер болели постоянно.

– Давали. Да что-то не очень помогают.

– Значит так, – деловито кивнула Милка. – Ты возьми ткани красной лоскут, пусть Емелька туда высморкается. Ткань оберни вокруг гвоздя, найди сухое дерево и вставь туда гвоздь. И заговор скажи: «Не гвоздь затыкаю, а болезнь припираю. Как этому гвоздю никуда не пригодиться, так и хвори боле не литься. Будьте эти слова все крепки и лепки, крепче крепкого камня, тверже твердого железа. Всем словам моим ключ и замок, отныне и во веки веков!». Не запомнишь – я тебе дам потом бумажку, у меня записано. Как есть помогает!

– А можно просто свечку святому Пантелеймону поставить, – возразила Веська.

– Гвоздь – он безотказный. Чудодейственный. Я уже сколько раз так делала.

– А все одно твои младшие что ни день, то в соплях, – скривилась Аленка. – Нашли тему, тоже мне. Вот батюшка мне обещался канитель серебряную привезти на свадебный наряд. Шелком-то да бисером мы с матушкой сарафан уже начали вышивать. А душегрею хочу с серебряным шитьем.

– Ой, красота, поди, будет, – мечтательно протянула Любава.

– Будет, – ответила Аленка. – Орепеи* вышью, лебедей…

– На свадьбу-то лучше соколов и голубиц, – засомневалась Веська.

– А, может, и их, – согласилась Аленка. – Матушка подскажет, она лучше знает. Ох, девочки, свадьба эта… Страшно-то как и сердце замирает от счастья.

Аленка, улыбаясь, приложила ладони к щекам. И вдруг изменилась лицом. Нахмурилась. Ощупала левую мочку уха. Потом правую. И севшим голосом прошептала:

– Серьга. Пропала.

– Как пропала? – удивились девушки.

– Нету ее. Вот, смотрите! – Аленка выставила вперед правое ухо с лазоревым цветком в мочке. А потом левое – без ничего.

– Да что тут усмотришь, стемнело уже. Упала поди под лавку.

– Так ищите быстро! Меня батюшка за серьгу убьет!

И Аленка первой, задрав подол, полезла вниз, шаря руками в траве. Девчонки опустились рядом.

– Да что же это… Не видно ни зги. Хоть бы огня сюда, – Аленка причитала, щупала землю и рвала сухие былинки.

– Да нет тут ничего, – Любава поднялась, тяжело охая. – Может, ты ее раньше обронила?

– Две их было, как из дома вышла. И сюда пришла с двумя!

– Ничего мы тут в темноте не найдем, – Веська тоже поднялась, отряхивая юбки. – с утра надо смотреть, когда рассветет.

– До утра ее умыкнут уже! – в Аленкином голосе прорезалась паника. – И как мне домой возвращаться?

– А ты и вторую спрячь, – предложила Ульянка. – А потом придумаешь что-нибудь. Сама же говорила – батюшка у тебя добрый, сильно ругать не будет. А жених, глядишь, другие серьги подарит.

Даже в сумраке глаза у Аленки сверкнули очень нехорошо.

– Ишь, умная выискалась. Другие. У тебя-то поди и одной пары не наберется.

Аленка с размаха села на лавку и вдруг снова подскочила как ужаленная. Резко повернулась назад. Там ползала в траве молчаливая Райка, про которую в этой суматохе все почти забыли.

– Раиска!

– Я тут, ищу, – отозвалась она, – ничего не нашла пока.

– А ну-ка поди сюда, – сказала Аленка тоном, который не предвещал ничего хорошего.

Райка подошла, отряхивая испачканные землей руки.

– Ты мне косу плела! Ручонки-то ловкие. А ну выворачивай карман!

– Алена, да ты что? – ахнула Раиска. – Воровать грех! Так батюшка говорит.

– Вот и показывай, если не крала! Да что с тобой говорить…

Аленка залезла в Райкин лакомник и вытащила оттуда несколько мелких сухариков и позеленевшую медную монетку. Со злостью бросила на землю.

– Куда дела, отвечай! В юбки спрятала?

Райка стояла молча, и по щекам ее катились крупные, с горошину, слезы.

– Алена, окстись, – вмешалась Веська. – Ну, куда бы она спрятала? В траве где-то затерялась твоя сережка, завтра отыщем.

– А ты с ней в сговоре, да? – хищно повернулась Аленка. – Обе спелись.

– Тебе солнцем что ли голову напекло, – усмехнулась Веська и протянула свой лакомник. – На, проверь. Мне не жалко.

В кармане у Веськи нашлась лишь горсть орехов. У Милки лакомник оказался пуст, да еще и с дырой. У Ульянки обнаружились сушеные яблоки. А в Любавин Аленка залезла и сразу скривилась, вытащив обратно липкие пальцы, испачканные в меду. Вытерла об Любавин подол.

– Вот видишь, – вынесла вердикт Веська. – Никто тут не сговаривался. Охолони.

– Я еще у Райки под юбками не проверила. Она это. Больше некому.

Раиска на это заявление даже не охнула, а лишь еще больше залилась слезами. Молча, понуро, принимая неизбежное – как старая собака, которую хозяин идет топить, ибо толку от нее теперь никакого.

Паники и визга в Аленкином голосе уже не было – они уступили место какой-то расчетливой злости и решимости. Ульянка вздохнула. Если Алена в чем-то убеждена, спорить с ней – себе дороже.

Под юбками у Райки серьги тоже не нашлось.

Расходились подружки молча и угрюмо, даже не попрощавшись.

* * *

Утро выдалось серое, хмурое, маревное. Такое не в разгар лета, а поздней осенью случается. Ульянка позволила себе поваляться лишь совсем немного и, зевая, принялась за привычные дела.

Хороший оберег бабка Ханифа дала. Никаких нежданных цветов на подоконнике. Или так Ульянкины подношения работают? Осталось третье – и все. И она пока не придумала, что преподнести напоследок.

Потом. До вечера времени еще много.