Некоторое время ехали молча. Точнее, Аленка ехала, а Данька вел конька, не решаясь заговорить. Честно говоря, он совсем растерялся и теперь тщетно пытался придумать, что сказать. Все слова из головы как назло выветрились.

Аленка завела беседу сама. Залезла в лакомник, вытащила оттуда горсть семечек и начала лузгать. Потом кивнула на Тишку:

– Так это и есть ваш новый конь?

– Ага, – кивнул Данька.

– А чего такой неказистый?

– Он сейчас такой. А на самом деле он… волшебный.

– Врешь! – сказала Аленка и сплюнула шелуху Даньке под ноги.

– Ей-богу не вру, – он трижды постучал по оглобле для убедительности. – У него сейчас такой облик, чтобы никто не догадался. А на самом деле он большой и сильный, как богатырский конь.

– Докажи! – потребовала Аленка. – Пусть превратится.

– Сейчас не получится, – вздохнул Данька.

– Я же говорила – брешешь.

– Правду говорю! Он ночью превращается, когда солнце сядет.

– Ночью, говоришь… – протянула Аленка, и глаза ее хитро блеснули.

– Я могу показать, если из дома выберешься, – осмелел Данька.

Аленка, казалось, его не слушала – перебирала семечки, хрустела. Молчала долго, но все же ответила:

– Выберусь. Как стемнеет – на погост приходи, там и покажешь своего волшебного коня.

– На… погост? – оторопел Данька.

– А что? Боишься что ли? – ехидно прищурилась Аленка.

Он замешкался с ответом, и она, не дожидаясь, добавила:

– Мне казалось, ты смелый. Раз уж с волшебным конем ходишь.

– Вот еще! Не боюсь я. Возьму и приду.

Меньше всего ему хотелось явиться среди ночи к мертвякам. Но… Сама же позвала! А там, глядишь…

За поворотом показались изгороди Кологреевки, и Данька надеялся, что сможет подвезти Аленку до самого дома – по улице, чтобы все видели. Но она крикнула Тишке «тпру» (он послушно встал) и спрыгнула с телеги. «Вот и условились», – сказала напоследок и ушла быстрым шагом.

Данька стоял и улыбался во весь рот.

– Вот видишь, Тишка, как все хорошо сложилось. И чудовищ никаких не надо. Она сама повидаться хочет.

Он до конца не мог поверить в случившееся.

А конек горько вздохнул. То ли от тяжелого груза, то ли от глупости людской, которая, как известно, тоже бремя нелегкое.

Глава 4

Глава 4

В этот раз с утра на окне были подснежники.

Ульянка недоверчиво потрогала их кончиками пальцев. Холодные, в каплях росы еще. Живые. В груди у Ульянки тоже похолодело. Странно это.

Она вышла во двор. Все вокруг расплывалось, казалось зыбким в предрассветных сумерках и тумане. Ульянка прошлась возле окна. Чисто. Никаких следов. Да что за шутки такие?

– Кто здесь? Покажись! – крикнула она в туман. Но негромко, чтобы не разбудить домашних.

Никто не отозвался. Лишь вдалеке зашумели деревья и послышался легкий переливчатый смех – как будто детский. Или померещилось? Спросонья и не такое померещится. Но руки и спина все равно вмиг покрылись гусиной кожей. Или просто утро холодное выдалось?

Цветы она бросила в навозную кучу и пару раз для верности ткнула лопатой, закапывая.

– Ульяна! – в дверях показалась встревоженная мать с небольшой корзинкой. – На-кось, собери пяток яиц да сбегай отнеси Ханифе. А взамен травок у ней возьми, тех, которые от горячки.

– Случилось чего?

– Младший что-то горит весь. Простыл что ли? Когда успел? Беги, не мешкай.

Ульянка метнулась в хлев, где вытащила из-под куриц теплые яйца и побежала в сторону бабкиного дома. Утро раннее, но и она встает до зари, уже не спит поди. Так и оказалось. Ханифа, сгорбившись над грядкой, выпалывала сорняки. А увидев Ульянку, неспешно разогнулась, держась за поясницу, обмотанную теплым платком. Вечно так: всех лечит, а до себя руки не доходят.

– Бабушка Ханифа! – Ульяна помахала корзинкой. – Мамка за травками прислала, у младшего горячка.

– Ну, пойдем, соберем, – кивнула та. – Яйца тут оставь, в сенях. Сильная горячка-то?

– Не знаю, я спросить не успела.

– Вечно торопишься, – проворчала Ханифа, но беззлобно. – Сядь вон на лавку, пока соберу.

Ульянка присела и с интересом начала оглядываться вокруг. Бывала она здесь нечасто, и каждый раз удивлялась, как Ханифа не путается в своих запасах. Самую большую стену занимали полки с горшками и мешочками, везде были развешаны пучки сухой травы. Некоторые из растений Ульянка опознала сразу – зверобой, душицу, смородину. А иные смотрелись совсем странными и неведомыми. И все равно пахло тут очень хорошо – как на лугу в жаркий день.

Ханифа, несмотря на малый рост, безошибочно тянулась за нужным горшком, отщипывала листочки и цветы и даже ловко забиралась на табуретку, чтобы добраться до верхних полок.

– Сходи мяты нарви на огороде, – бросила она Ульянке, складывая найденное в чистый мешочек.

– Я мигом!

Через пару минут она вернулась с полными горстями свежих листиков, которые Ханифа тут же ссыпала в плошку и начала разминать ступкой, подливая туда мед.

– Орешки мятные накатаю, – пояснила она. – Если отвар не поможет – на ночь ему дадите. Они сладкие, дитям нравятся.

На стол вспрыгнула трехцветная кошка и попыталась сунуть морду в миску.

– Пшт, чертяка окаянная, – шугнула ее Ханифа.

Кошка села рядом, внимательно наблюдая за процессом.

Бабка между тем подошла к рукомойнику, тщательно вымыла и вытерла руки, а потом, повернувшись к восходящему солнцу, «умыла» лицо сухими ладонями.

Мятные шарики она катала ловко и быстро, пришептывая над каждым и обмакивая их напоследок в муку. Сложила в горшочек, накрыла сверху тканью и перевязала бечевкой.

– Ну, все, готово. Погоди-ка… – поманила пальцем и, когда Ульянка приблизилась, больно дернула за волос. – Что это? Никак в траве с кем-то валялась?

Волос, как и в прошлый раз, был покрыт мелкими зелеными листиками. Ульянка, охнув, схватилась за голову, ощупала косу. Еще один! Дернула уже сама.

– Это что же? – Ханифа, близоруко прищурившись, поднесла волос к глазам. – Чудно. Как живой растет. Сглазили тебя что ли?

Ульянка плюхнулась обратно на лавку и зарыдала.

– Ну, чего ты воду льешь? – Ханифа забрала у нее второй волос, открыла заслонку и бросила все в печь. Там что-то затрещало и взвился тонкий черный дымок. Бабка проводила его задумчивым взглядом.

– Что молчишь? Говори, что случилось?

– Не зна-а-ю, – сквозь слезы протянула Ульянка. – Вчера такой в косе нашла, и сегодня. И цветочки еще.

– Какие цветочки?

– Барвинки… и подснежники. Принес кто-то и на окне оставил. Подснежники. Ле-е-том… – зарыдала Ульянка пуще прежнего.

– Не реви, дура. Видать приглянулась кому. Не из наших. Или леснавки шалят, нынче их время как раз.

– Я не хочу, чтоб не из наших, – Ульянка достала из лакомника кусок холстины и шумно высморкалась. – Как все назад вернуть?

– В лесу была? Дары оставляла?

«Камушек», – внезапно вспомнила Ульянка и оцепенела. Это все он. Ханифа смотрела, прищурившись – как будто догадалась, что дело нечисто.

– Камень оставила, – всхлипнула девушка. – Красивый такой, черный, а внутри зернышки цветом как сирень. Он не мой был, правда! Просто горбушку Бобрихин гусь съел, а камушек я только нашла! Ну, и оставила на пеньке…

– Аметист, – уверенно заявила Ханифа.

– Кто?

– Камень такой. Удачу приносит, распри утрясает. И суженого манит.

– Я же не зна-а-ла, – слезы снова покатились градом.

– Коса длинная, а ум короток, – вздохнула бабка. – Видать, Урман снова без жены остался, вот леснавки и ищут новую.

– Я не хочу в лес женой идти! Нельзя мне! Я там в кикимору обернусь!

– Откупиться надо, – Ханифа обвела взглядом полки, схватила пучок полыни. – Вот. Над окном повесишь от нежданных гостей и цветочков. А Урману отдарись трижды за три дня, до заката. Хорошо отдарись, от всей души. Не сухой горбушкой. А в лес пока не ходи. Поняла?

– Поняла, – кивнула Ульянка, вытирая слезы подолом. – А поможет?

– Глядишь, и поможет, если все верно сделаешь. Все, беги, тут и без тебя дел невпроворот.

* * *

Дома Ульянка быстро заварила травки, сделала ароматный отвар, процедила и присела к брату на лавку. Потрогала лоб. Совсем горячий.

– Давай-ка, Емелька, попей, легче станет.

Она аккуратно поила его с ложки настоем, пока мать бегала по дому, причитая:

– Что ж так некстати! Мы ж в Покровку собирались с отцом. Сложили уже все. Как я теперь Мельку больного оставлю?

– Матушка… Вы поезжайте, я сама тут управлюсь.

Ульянкин отец был гончаром, известным не только в Кологреевке. Раз в месяц он отвозил товар на ярмарку, в соседнюю Покровку. Посуда у него лепилась ровная да крепкая. Ульянка тоже помогала, расписывая горшки и тарелки цветными узорами. Очень ладно у нее выходило, да и стоила расписная посуда заметно дороже обычной. Неплохой прибыток.

Но на ярмарке торговать сподручнее вдвоем. Один товар нахваливает да деньги принимает, второй достает, раскладывает и носит. У матушки с отцом очень споро это дело получалось. А тут – младший с его горячкой.

– Как ты тут, одна-то, с больным дитем? – всплеснула руками матушка.

– Вы не волнуйтесь. Травки я заварила, по хозяйству управлюсь. Варьку вон с собой возьмите, ей в Покровке нравится.

– Я поеду! – подскочила пятилетняя младшая сестра.

Мать растерянно погладила ее по голове, все еще сомневаясь.

– Все будет хорошо, – убежденно сказала Ульянка и укрыла брата поплотнее одеялом, подоткнув края. – Езжайте.

– Совсем взрослая стала, – мать подошла, неловко чмокнула дочь в макушку и ушла собираться.

«Как складно вышло», – подумала Ульянка, провожая отъезжающую телегу и махая рукой.

Убедившись, что родные уехали, она бегом метнулась в кладовую и начала метать на стол все найденное. Времени не так много. А надо не только успеть сделать желаемое, но и замести следы.

Дрожжи в миске, залитые теплым молоком, быстро запузырились, и Ульянка ловко замесила тесто, добавляя к опаре муку и яйца. Потом накрыла кадушку полотенцем, поставила ближе к печи и бросилась в огород. Жаль, смородина еще не поспела, зато есть жимолость. В кладовой она взяла творога и горшочек с медом. Потом раскатала тесто, уложила начинку, украсила сверху «косичкой». Откуп должен быть щедрым.

Когда через час по избе пошел ароматный запах свежей сдобы и ягод, Емелька на лавке пошевелился:

– А чем так вкусно пахнет? – прошептал он. – Мамка пироги печет?

– Спи, хороший, спи. Тебе это снится. На вот, – Ульянка положила ему в рот мятный шарик.

– Шладкий, – пробормотал брат и снова уснул.

Она потрогала его лоб. Уже не такой горячий, значит, лихорадка спадает. Если Емелька уснул, можно быстро сбегать до опушки и отнести подарок, пока родные не вернулись.

Румяный пирог пах упоительно, и Ульянка едва себя остановила в попытке отщипнуть кусочек. За весь день так ни разу и не поела – совсем забегалась.

До кромки леса она добежала дальними огородами, по счастью, не встретив никого по пути. На огромном пне румяный пирог смотрелся прямо по-царски. Ульянка упала на колени и зашептала:

– Дядечка Урман, прими от меня этот дар и не взыщи, что я камушек оставила. Я же не знала. Пусть леснавки тебе другую невесту подыщут, если это они шалят. А если не они… Не забирай меня в лес, пожалуйста, я тебе еще два подарка принесу. Самых лучших! А я в деревне хочу остаться. Вот.

Лес на Ульянкину просьбу никак не ответил. И она, отвесив деревьям низкий поклон, побежала обратно домой.

Емелька все еще спал, и ничего плохого за время ее отсутствия не случилось. Ульянка вывесила за окно пучок полыни и кинула в рот один из мятных шариков бабки Ханифы.

Во рту растеклась приятная холодящая сладость.

Все будет хорошо. Через два дня и два подарка.

* * *

Рубаху Данька надел праздничную, красную. И сапоги отцовские. Вытащил со дна сундука, когда матушка спать улеглась. Ну, а что? В рванье что ли на свидание идти?