«Недобрая шутка», – подумала про себя Ульянка, но вслух озвучивать возражение не стала. Аленка такие розыгрыши очень любила. Ну, а Данька… сам дурак. Если раньше не догадался, что такая девушка ему не по зубам, может, после неудачного свидания додумается.

– Так и сделаем! – хлопнула Аленка в ладоши. – На днях и позову. С конем. А вы – никому, поняли? Узнаю – волосья вырву. Ты, Райка, закончила?

Аленка перекинула косу через плечо, придирчиво рассмотрела плетение и нарядный красный бант:

– Смотри-ка, ладно постаралась. Легкая у тебя рука.

– Волосы у тебя, Алена, красивые, – Райка смутилась и затеребила кончик своей косички – тощей и короткой.

– А ты шибко не хвали. Сглазишь еще, с тебя станется.

*ата (татарс.) – отец

Глава 3

Глава 3

Данька заканчивал чинить дверь сарая, когда на крыльце появилась Бобриха и нахмурилась, наблюдая за его работой.

Взгляд этот Даньке был хорошо знаком. Сейчас матушка будет давать непрошеные советы. Никогда без этого не обходится.

Он взял маленькую дощечку, примерил так и сяк. По уму бы, конечно, дверь эту совсем снять и новую поставить. А то выглядит как сшитое из разноцветных лоскутов старое одеяло – то здесь кусок отломится, то там гвоздь выпадет. Но матушка бережливая, считает, что вещь должна служить до последнего вздоха – пока в труху не развалится.

Данька приставил дощечку к двери, взял гвоздь, примерился молотком, замахнулся…

– Да куда ж ты бьешь! – раздался недовольный крик с крыльца, и Данька, дернувшись, заехал себе по пальцу и зашипел от боли. – Бестолочь!

Вот всегда так. Она нарочно что ли? Данька переставил гвоздь и забил его в дерево тремя точными ударами. Потом взял плошку с жиром, смазал петли…

– Готово, – буркнул он. – Принимай работу.

– Работу, – хмыкнула Бобриха. – Пару минут молотком помахал – это ж разве работа?

Подошла и придирчиво осмотрела дверь, помахала створкой туда-сюда. По лицу сложно было сказать, осталась ли она довольна. Но похвалы за свой труд Данька не услышал, как и благодарности. Да и не ждал ни того, ни другого, откровенно говоря.

Бобриха распахнула дверь и заглянула внутрь.

– Так…

В ее голосе Данька снова уловил знакомые нотки. Думает, чем бы еще его загрузить. Как будто он сам не знает.

– Сено, – наконец выдала матушка. – А сена-то нет! Ты куда смотрел? А я тебе говорила, что кончается! А ты? Болван. Что стоишь? Запрягай свое чучело, езжайте на поле. Да поживее двигайся!

Данька обреченно кивнул, хотя на самом деле очень обрадовался. Только показывать этого нельзя было. Зато теперь можно без криков и понуканий спокойно себе прокатиться, никуда не торопясь.

Через полчаса они с Тишкой, запряженным в телегу, медленно вышли со двора.

– Понимаешь, Тишка, нам с тобой просто надо совершить подвиг, и тогда Аленка обратит на меня внимание, – рассуждал вслух Данька, ведя конька под уздцы.

Тишка послушно кивал, но, кажется, мало понимал, что такое подвиг. Нет, про подвиги это надо с его второй ипостасью говорить – с Тулпаром. А он до захода солнца не появится.

Данька вздохнул и потрепал конька по шее.

Видимо, подвиг придется самому сообразить. Данька на ходу выдернул травинку с обочины и начал медленно жевать. Так думалось лучше.

Про подвиги он знал немного. В Покровке на ярмарке, помнится, один дядька лубочными картинками торговал. Красивые. Половину букв Данька не разобрал – не успел азбуку в церковной школе доучить. В восемь Данькиных лет Бобриха на учение ходить запретила – с тех пор, как отец ночью в старый колодец свалился и шею насмерть сломал. Нечего, мол, штаны в школе просиживать, когда матери помощь нужна.

Так что Данька и буквы-то не все успел выучить, а те что успел – на лубках в слова не складывались. Зато картинки там были нарядные, цветные. И торговец Даньке по доброте объяснил, что был такой богатырь Илья Муромец, и боролся он с трехглавым змием, спасая прекрасную Василису. И одолел чудовище, а потом на красавице женился.

Очень Даньке эта сказка понравилась и часто снилась потом. Конечно, в роли богатыря был он сам, а на месте Василисы представлялась Аленка. И сны эти были такие чудесные, но совсем ненастоящие.

А теперь, выходит, сказка может стать былью. У Ильи Муромца конь был могучий, богатырский. У Даньки теперь тоже такой есть.

Он покосился на Тишку, который тихо брел, фыркая и отгоняя слепней. Нет, ну не этот, конечно. Тот, ночной. Ну, и чем Данька не богатырь с таким волшебным конем?

Оставалось только найти страшное чудовище. А с чудовищами в Кологреевке отродясь было не очень.

Змеи, конечно, водились. Но обычные, не трехглавые. Такую и мальчишка убить может.

Лет пять назад еще было дело – медведь-шатун по зиме к деревне вышел. Даже набедокурить не успел – только бабку Ханифу напугал. На ее крик мужики с кольями и вилами примчались, да и оприходовали зверя. Даже староста Всеволод Гордеич с ружьем добежать не успел.

Данька медвежью тушу после видел у Гордеича на дворе – худую, облезлую. Очень жалко зверя стало. А шкуру староста себе забрал, ею Аленка теперь ноги укрывает в зимней упряжке.

Нет, с чудовищами в деревне совсем плохо. Ну, не считать же чудищем лесного хозяина Урмана? Он, конечно, не человек, но и не зверь. И лес, и деревню оберегает. Хоть и нечисть, как поп говорит, но нужная и полезная. Или взять того же хлевника. Этот вредит иногда, но кто же в здравом уме пойдет скотного духа убивать? Его задобрить можно или договориться. Нет, хлевник тоже не годится.

Вот если бы на погосте мертвецы из могил повыползали… Данька подумал о таком и поежился. Погост он не любил, особенно после того, как батюшку схоронили. Мать тогда притащила его на кладбище, громко завывала при всех и царапала лицо. А потом толкнула Даньку к гробу, причитая: «Целуй, целуй батьку, сынок, последний раз его видишь!».

Данька посмотрел. И тут же заорал, вырвался и убежал. Потому что в гробу был совсем не батька, а кто-то страшный – желтый с синими губами.

Он весь день потом прятался за сараем у бабки Ханифы, а к ночи, заплаканный и голодный, все же вернулся домой, где немедленно отхватил хворостиной от матери. И не один раз. «На всю деревню, ирод, опозорил! На похоронах!» – причитала Бобриха, охаживая тощую Данькину задницу крепким прутом.

Задница потом болела сильно. А матушка ночью за баней выла – тихо, жалостливо. Думала, наверное, что он спит уже и не слышит. А Данька все слышал, но не подошел тогда утешить. И потом ни разу не напомнил ей об этом. Но на погост больше не ходил. Ни днем, ни тем более ночью. Нет уж. Пусть лучше трехглавый змий вдруг появится, чем ходячие мертвяки.

«А ведь матушке, наверное, тогда очень тяжело было», – подумал Данька. Остаться одной, без кормильца, с маленьким ребенком на руках. Староста, конечно, им помогал, чем мог, и соседи тоже… Но тягостно это. Может, потому у нее характер и испортился?

Данька попробовал вспомнить, какой была матушка до смерти отца, и понял, что не помнит почти ничего. Разве что звали тогда ее в деревне не Бобрихой, а теткой Марфой. Прозвище уже после появилось и приклеилось как банный лист. Она поначалу на него очень обижалась, не отзывалась даже. А потом то ли привыкла, то ли смирилась. А теперь даже с гордостью его носит. Знайте, мол, Бобриху из Кологреевки. Такой палец в рот не клади – откусит по локоть.

А теперь и Даньку вслед за матерью кличут «Бобрёнком». Каждый раз руки чешутся в морду заехать. Но тогда точно еще больше будут насмешничать. Что ж, видимо, придется ему как матушке смириться когда-нибудь с дурацким прозвищем…

Так нечаянно вспомнив детство и ничего и не придумав насчет подвига, он добрался до деревенского поля. Сенокосный луг был разделен на участки, и каждый житель знал свой. Бобрихинский кусочек был совсем небольшой и на самом краю – да еще и с большим оврагом. Так что мамка-Бобриха договорилась со старостой, что ей, вдовице, можно и остатки собрать с соседних. Чай не убудет. Всеволод Гордеич, скрипя зубами, согласился. От Бобрихи крику больше, если не уступишь.

А соседский участок был как раз его, старостин. Так что Данька не удивился, увидев на поле сразу три телеги и двух парней – Ярослава и Святослава – Аленкиных братьев.

– Что-то ты, Бобрёнок, припозднился! – крикнул один из них – рослый и кудрявый.

Никогда их Данька не различал. Вроде и не близнецы, разница в пару годов, а похожи как две капли воды.

Он молча достал вилы и начал сгребать загодя скошенную траву. Ну, что за место у них такое? Как назло вся поросль мелкая да приземистая. Почему у Гордеича трава растет высокая да сочная? Где справедливость? Рядом, лихо кидая огромные снопы и соревнуясь, кто дальше бросит, веселились Ярослав и Святослав. Перебрасывались не только сеном, но и шутками. Наверняка и про него, Даньку, шутили. Он не обращал внимания, занимаясь своим делом.

А через какое-то время, утомившись, обернулся и вдруг наткнулся взглядом на Аленку, которая принесла братьям обед. Какая же красивая все-таки. Данька исподлобья ее разглядывал, надеясь, что другие не заметят.

Сарафан красный надела. И руки у нее такие сдобные и мягкие. Наклонилась низко, молоко из кувшина наливая. И вышитая ткань так сверху натянулась, а под ней рубашка тонкая. Шнурок на завязке того и гляди лопнет. А из-под него серебряный крестик норовит выпрыгнуть – как раз из темной ложбинки между…

Данька сглотнул и отвернулся, неистово работая вилами.

Он твердо помнил, когда Аленка ему в сердце запала. Год назад. А ведь тоже на сенокосе дело было.

Жара тогда стояла большая, в поле почти все вышли и с утра, по росе, работали без продыха. Данька, хоть и крепкий, сильно утомился – до ломоты в спине и мозолей на руках, потому что старался от других не отставать.

И когда дошел до кромки, то не сразу сообразил, что все: можно передышку сделать. Народ вокруг веселился, а он стоял – мокрый, уставший, но довольный собой. И вдруг услышал ее голос совсем рядом:

– Гляньте-ка, девки, Данька сегодня – наш герой, как с поля брани! Весь в орденах…

– Да уж, орденов на нём, как на генерале! – добавила Веська

Девки весело рассмеялись и пошли дальше. А Аленка обернулась и посмотрела на него так пристально, что Данька растерялся и покраснел.

В орденах?

Он не сразу понял. А потом оглядел себя и увидел, что вся рубаха у него спереди в приставших репейниках. Он тогда с ходу и не придумал, как ответить. Тоже засмеяться? Так девки ушли уже… Обидеться? Или выпрямиться и сделать вид, что так и положено?

Он думал над этим целый день, вспоминая малейшие крохи, звуки и точные слова этой короткой сценки. И только вечером понял: ни до, ни после никто его не называл героем. Пусть и в шутку.

Теперь Данька снова вспомнил тот случай, яростно работая вилами.

Подвиг. Срочно надо придумать подвиг.

Сена вышло совсем мало. И телеги с верхом не набралось. Что ж, Тишке будет легче, а вот матушка не обрадуется.

Данька направил конька к кромке поля, когда сзади раздалось:

– Эй, Бобрёнок! Лови! С нас не убудет!

Кто-то из братьев – Ярослав или Святослав? – подцепив на вилы солидный ком сухой травы, кинул ему в телегу.

– Спасибо, – ответил Данька.

Вроде и хорошее дело братья сделали, но почему же так неловко? Или перед Аленкой стыдно, как будто он тут… побирается?

Боженька, срочно пошли трехголового змия в деревню Кологреевку!

Аленка догнала их на полдороги.

– Подвезешь?

И, не спрашивая согласия, вспрыгнула на телегу – так, что сарафан на груди упруго качнулся, а из-под подола показались почти до колена крепкие загорелые ноги.

Данька молча кивнул и отвернулся, делая вид, что проверяет упряжь. Непременно надо ее проверить. Прямо сейчас.