Аннета поселилась теперь у них в квартире, которую занимал брат Михаил [Петрович] после своей женитьбы. Ей было предоставлено все: свои выезды – дивная пара белых лошадей даже была у нее куплена в золотую карету императрицы А. Ф., когда та ехала короноваться. Нужно знать, что молодые, абсолютно белые лошади, да еще чистых кровей, являются страшной редкостью и всегда стоили громадных денег, а собрать пару было еще трудней, недаром Николай Шапошников ускакал так таинственно из Москвы. Помню Аннету на этой паре в голубой плюшевой тальме с белым козьим мехом и ливрейным лакеем на запятках. Словом, тут вся скромность и бедность Надежды Кондратьевны полетели вверх тормашками. Коричневые платья превратились в роскошные туалеты от Лион, Минангуа и Ворт.

Московская жизнь Аннету не удовлетворяла, да и скандал был слишком свеж, вся Москва обсуждала его на разный лад. Аннета стала уезжать в Питер к Сергею Петровичу, там влюбилась в своего кузена, но он не отвечал на ее поздний «амур». Она стала уезжать надолго в Париж и вообще за границу. Кузен приезжал туда тоже, на роскошную жизнь у него денег не хватало, тогда Аннета дарила ему ящики из-под сигар, где вместо сигар лежали свертки с золотом. Он принимал, но не любил [ее] и укатил в Америку, где и женился на американке. Аннета писала домой все реже и совсем перестала. Петр Петрович послал в Париж кого-то, но там ее не оказалось; начались поиски и наконец ее нашли в По, на границе с Испанией, но она была уж сумасшедшая. С большим трудом ее перевезли в Париж и поместили в лечебницу Шарко; но ничего помочь не могло. Тогда ей был выстроен прекрасный дом при Мещерской психиатрической больнице Московского губернского земства, где тогда служил наш Миша. Ее привезли сюда из Парижа, и она оставалась все там под самым бдительным призором до самого моего отъезда из Москвы. Так она и не узнала о смерти отца, матери, сестры и всего, что творилось в Москве. Бедная Анюта, как-то теперь протекает ее жизнь? Хотя теперь ей уж лет под 70, может быть, Бог ее и убрал.

Гучковы

У Петра Петровича оставалась еще Вера, которая вышла замуж за Н. И. Гучкова.

Этим браком Петр Петрович мог быть доволен. Гучковы – староверы из старой Москвы. Были они богаты, но растрепались, однако по Москве имя еще было громкое. Их отец был женат на француженке. Французская кровь освежила устаревшую гучковскую, и молодые Гучковы проявили себя на разных поприщах как люди деятельные. Одним деятельность их нравилась, другим нет, но не в том дело. Садясь писать, я не брался судить, а хотел лишь записать свои воспоминания и личные впечатления. Николай Иванович^[74] был в то время меньше среднего роста, недурно сложен, недурен собой, с черными волосами и усиками. Вид был у него развязный; говорил – как из решета горох сыпал.

В это время он был уж заметным гласным Думы. Возился и в своем деле, кажется суконном, но без блестящих результатов, что показывало, что к торговле у него способностей не было. На свадьбе я не был, но была она какая-то необыкновенная. Началась она в Москве у Боткиных в доме, венчались на Рогожском кладбище, на самой окраине Москвы, а оттуда через весь город ехали в имение Поповку, так что было совершено целое путешествие. Не знаю только, было ли второе венчание в нашей церкви. Хотя, по богомолью Петра Петровича, надо думать, что без этого не обошлось.

После свадьбы вскоре Гучков был в боткинском деле. Петр Петрович, думается, уж рад был передать бразды новому человеку: уж и он, и Димитрий Петрович наработались, сын Димитрия Петровича Петр для этого не годился. Николай Иванович скоро занял там, хоть и из-под руки Петра Петровича, хозяйскую позицию. Он начал вкачивать в старые меха новое вино. Приблизительно в это время или раньше немного Боткины открыли сахарный завод в Таволжанке в Харьковском районе. Управляющий его, Иост, дельно повел завод, и дело оказалось блестящим.

Вступив в фирму, Николай Иванович, глядя на невероятные дивиденды «Константин и Семен Поповы», захотел и свое чайное дело пустить по образцу поповского, но упустил из виду одно обстоятельство. Поповы закупали чаи без комиссионеров, посылая ежегодно из Москвы скупщика чаев, редкого знатока их, нашего приятеля, Алексея Николаевича Изгарышева. Поповы держались принципа, не давая пользы комиссионерам, на манер Боткинского Швецова, богатевшего не по дням, а по часам, пустить чай через свои магазины, избавившись от вторых рук. Таким образом получилось, что и заработок комиссионеров, и вторых рук оставался у Поповых, да и чаи, покупаемые знатоком и верным человеком, приходили дешевле и быстрей в Москву, что имело громадное значение. Значение имело и то, что Поповы первые додумались до этой комбинации и забрали колоссальные барыши.

Боткины же закупку оставили по старой системе, то есть чаи закупались их комиссионером А. В. Швецовым через его комиссионеров в Китае. Все пользовались, а Швецов больше всех, даже Боткиных. Оставив старый способ закупки, Боткины стали открывать свои магазины, сдавая их под отчет людям, в том числе и Ф. А. Мякишеву.

Получилась неожиданная картина. Поповская розница торговала нарасхват, так как публика уж привыкла к поповскому этикету^[75], а боткинские чаи появились как бы внове, так как до сих пор они торговали только оптом, а покупатели их имели свой круг покупателей. Отказавшись от старых покупателей, Боткины потеряли их, так как тем стало выгодней покупать поповские чаи, уже зарекомендованные, и Боткины стали в позицию конкурентов с самими собой. Магазины же требовали больших расходов, требовали запасов чая, который расходился медленно, арендаторы магазинов задерживали часто выручку, а то и просто оказывались недобросовестными. Пошли неплатежи, так сказать, самим себе. Фирма Боткиных к таким пассажам не привыкла, тогда Николай Иванович, находя старых людей непригодными в его новых «мехах», этих людей разогнал, поставив новых. Он ставил людей с делом совсем не знакомых и тоже со «всячинкой» – и пошло падение знаменитой фирмы. В деньгах стало туго, а товар лежал, от лежания он лучше не становился, покупатель стал уходить. Конечно, дело рухнуло не в один день, но старому Петру Петровичу пришлось наблюдать, как оно поползло под гору, на которую он тащил его всеми способами своего сложного характера. Теперь выручал только сахарный завод.

Ведя так «блистательно» боткинские дела, Николай Иванович не мог удержать прыти соственного дома. А он несся вскачь, грозя расшибить и фундамент, на котором он стоял. Семья его стала быстро расти. У Петра Петровича родились каждый год столь долгожданые внучки, а наконец дождался и внуков: Петюнчика и Колюнчика, а при них четыре сестры. К этим малышам был приставлен невиданный персонал. Всех людей у Веры в доме насчитывалось до 40 человек, кроме семьи.

Трудолюбие и бедность, которыми старалась Надежда Кондратьевна напичкать дочерей, уступили место находчивости. Вера стала проживать до 300 000 рублей в год. Действительно, нужно было иметь находчивость, чтобы тратить такую уйму денег. Петр Петрович, потеряв вожжи, мчался с дочкой в этой бешеной скачке. Сколько нужно было денег, чтобы содержать свой дом со всеми причудами Надежды Кондратьевны, которая только и думала теперь что о внуках, во что обходилась Надя с нарождавшейся картинной галереей; чего стоила Аннета, в первое время еще здоровая, а потом в больнице, а содержание сумасшедших – самое дорогое [дело] из всех, да еще на боткинский масштаб. Но и отцовское завещание не потеряло силы; семья Димитрия Петровича жила целиком за счет конторы, в Питере. Словом, было о чем задуматься Петру Петровичу.

А старость накладывала свою лапу. Бедная Надежда Кондратьевна стала впадать в младенчество. Решено было, что Вера переезжает в отцовский дом. Ее дом у Никиты Мученика близ Старой Басманной опустел и, кажется, был продан. Контора из дома выехала в громадное правление фирмы на Устьинской набережной. Помещение это стало обставляться старинной мебелью, так как она стала входить в моду. Для этого существовал драпировщик Волков, только тем и занятой, чтобы рыскать за мебелью, случайно продававшейся; на его же обязанности было перевешивать картины. Смотрит Вера на картину, и захочется ей видеть ее в другом месте, при другом освещении – являются волковские мастера, уж просто жившие в доме, снимают картину и вешают на указанное место. Но и там нужно снимать что-то, а эта в новом освещении оказывается нехороша, нужно найти и для нее место – так и шла бесконечная перетасовка.

Николай Иванович, не желая отставать от свояка и моды, тоже покупал, что подвертывалось, но не слышно было, чтобы покупки были удачны. Он покупал разное картинное старье. Был он городским головой, для приемов нужна была зала, а при стариках она исполняла должность столовой, но и столовая нужна городскому голове. Думали-думали и решили сломать зимний сад и на месте его сделать столовую. Зимний-то сад был небольшой, а тут требовалась столовая не меньше залы – и погнали новую стройку с самой земли. Вышел целый дом в 3 этажа: нижние пошли под Верину прислугу, а в верхнем стали проедаться боткинские береженые денежки.

Эх, «скоро шар катится, коль под гору идет». С ним же катился и Петр Петрович. Здоровье стало падать, ноги [всё] хуже. В последний раз я видел его приехавшим с прогулки, а наверх его принесли уж в кресле. Было это зимой, а летом он кончился.

Бедная Надежда Кондратьевна и не узнала, что он умер, так как уж окончательно впала в детство. Еще года два после его смерти она жила и все кричала, кричала день и ночь. Но дом был громадный, и крик этот слышался лишь в районе, где было ее помещение. При ней было штуки три сестер. Жизнь же шла в доме все тем же аллюром. Наконец и она скончалась.

Я на похороны не попал, так как был за границей, но поехал на 40-й день и мало народу нашел в церкви. Были только свои. Над могилами этих старых людей, каких уж не народится в Москве, возник памятник в новом стиле, как эмблема того, что начали они складно, а кончили по-декадентски. На памятнике изображены их портреты в виде барельефов.

Гучковские дети росли в условиях совершенно особенных: если мать их приучали ко всевозможным лишениям, то этих приучали к излишествам. К визитам к Иверской и в собор Петр Петрович прибавил теперь ежедневный визит к Вере и каждый день каждому ребенку привозил по игрушке. Архипычу пришла забота, какой он не видал за все долгие годы службы у Боткиных. Вере нужно же было находить все новые и новые игрушки, каких у ребят не было, – у них образовался целый магазин, ими была занята целая комната. Неудивительно, что дети потеряли к ним всякий интерес. Пришло время такое, что Архипыч сбился с ног, больше найти не мог игрушек, каких у детей не было. Он отправился тогда на базар, там купил самые грубые и дрянные игрушки, только дети кухарок употребляли такие. Петр Петрович разнес старика за такую покупку, но других не было, пришлось ехать с чем Бог послал. Удивлению его не было границ, когда дети, получив эти игрушки, пришли в неистовый восторг. Таких они еще не видали – их можно было швырять и ломать без нотаций со стороны бесчисленных воспитательниц!