– Ты говорила, что они жутко сладкие и химические. Отдай бяку! – смеется Егор, пытается вырвать эклеры. – Думал, ты их в мусорное ведро выкинула, Татьян.

– Отстань! – бью мужа по рукам плотно набитой коробкой. – То была первая пачка! А это вторая…

– И что? Эклеры от этого стали менее жуткими? – муж в открытую надо мной хохочет.

– Ничуть не менее! – огрызаюсь в ответ. – Ты не понимаешь, это вкус из детства, первая сладость, которую я смогла купить, когда появились личные деньги. Невообразимо сладкие эклеры в дешманской шоколадной глазури, с химическим вкусом «сгущенки» на растительном масле с ароматизатором ванили и сливок!

Хмурюсь, прижав к себе еще одну «мою прелесть». Егору не понять, я и сама не всегда себя понимаю. У меня с детства странные отношения с едой. Особенно со сладким! Оно для меня что-то большее, чем просто лакомство к чаю.

– Не приставай! – рычу на мужа и ухожу. – Эти плохенькие эклеры мне сейчас очень нужны. Вопрос жизни и смерти!

– Хоть один мне оставишь?

– Вопрос жизни и смерти! – оборачиваюсь, гневно выстрелив взглядом.

– Приятного вечера, любимая, – усмехается муж.

Сжав эклеры под мышкой, я забираю с собой телефон. Едва поворачиваюсь к мужу спиной, как глаза наполняют тихие слезы. Лицо стягивает массивная, давящая маска отчаяния и тоски. Вскользь смотрю на экран. Он вспыхивает, и я вновь вижу злосчастную справку о чужой беременности.

– Это всё ложь и провокация! – всхлипываю, закрыв дверь.

Щедро отхлебываю горячего чая, сую в рот эклер и врубаю «Дневник Бриджит Джонс» погромче. Разрешаю себе вволю поплакать.

Постепенно втягиваюсь в знакомый сюжет. Посмеиваюсь, лопая один эклер за другим.

– Курица безрукая! – шиплю на экран телефона. – Я и сама могу в фотошопе миллион похожих справок о беременности нарисовать! Явно какая-то истеричка с конторы Егора! Ни ума, не фантазии!

Скоро меня начинает подташнивать от сладкого. Похоже, в детстве не зря пугали страшилкой, что слипнется! Вот только склеивается не в районе пятой точке, а повыше – в желудке. Или как будто все-таки ниже. Не могу понять! Больно тянет, а живот раздулся, как воздушный шарик.

Вздрагиваю, услышав телефонный звонок. Номер неизвестный, и я заранее не предчувствую ничего доброго. Уже слишком поздно для хороших новостей. Или опять ОНА? Злостная расхитительница мужей?!

– Это кто? – отвечаю, делаю голос нарочито грубым.

– Ну как, получила мою справку о беременности, Танечка? – хихикает механический женский голос с издевкой. – Как тебе доказательство?

Похоже, дамочка специально выбрала звуковую обработку, как в фильмах ужасов!

– Это не доказательство, а подростковое творчество из рубрики «Я фотошоплю как кретин»…

– А такое творчество тебе как?

Разговор обрывает сигнал еще одного ммс-сообщения. Смотрю на экран: на фотографии муж безмятежно спит в чужой кровати. Его голова дремлет на плечике тонкой и звонкой брюнетки. На женщине только белая шелковая сорочка. Её лицо на фото замазано черной краской.

– Не может быть! – бросаю телефон на диван, бегу в нашу спальню.

Впиваюсь взглядом в мирно сопящего мужа. Отдышавшись, возвращаюсь в гостиную.

– Отстать от нашей семьи, тупая курица: засунь свои липовые фото и рисованные справки знаешь, куда?!

– Ой, ой, какие мы свирепые! Не веришь? – мерзко звенит голосок в трубке. – Скушай еще булочку или еще пирожочек, сразу полегчает. Жрёшь же сейчас опять, Кобанько? Ты сама себя загубила, слониха убогая! Была Танюшка – свинюшка?! Стала Таню-ю-юха – свиню-ю-юха!

Ноги резко подкашиваются, голова начинает кружится. Швыряю телефон об пол.

Ладно, стерва как-то выведала мою дурацкую девичью фамилию – Кобанько! Это легко выяснить, подняв старые документы, ведь я раньше работала вместе с Егором. Но откуда ей знать, как меня в детстве обзывала мама?

ГЛАВА 6.

Острая боль пронзает от стоп до макушки, обездвиживает, разрезает целое тело на две беспомощных половины.

– Откуда ей знать? Откуда? Неужели Егор рассказал? – глухо шепчу, хотя хочется кричать во весь голос.

Язык прирастает к гортани. Земля из-под ног выбита, привычная обстановка кружится перед глазами. Чувствую: надо присесть, иначе упаду. Однако ноги совсем не держат, я «стекаю» на пол, еле успев ухватится за подлокотник дивана.

Громко дышу, картинка перед глазами рябит, пританцовывает. В памяти всплывает круглое лицо мамы, её улыбчивые глаза, но при этом насквозь пробирающий льдом взгляд, сочно накрашенные губы и презрительная ухмылка:

– Ну что, Танюшка, ты опять все пирожки слопала? – щипает она за бок. – Смотри, сколько жира, как у свиньи! Будешь столько есть, моя милая, мальчики обзываться начнут: ваша Танюшка – свинюшка!

Мама отчитывает меня прилюдно в гостях. Две девочки-задиры пяти лет, мои ровесницы, мигом подхватывают прозвище, напевая:

– Эта ваша Танюшка – настоящая свиню-ю-юшка! Еще какая свиню-ю-юшка!

Мне жутко обидно, я начинаю рыдать, выбегаю из комнаты, реву, спрятавшись за шторой на кухне, и через некоторое время слышу мамин окрик:

– Сейчас же перестала в обиженку играть! Слёзы вытри и умойся! Разнылась тут! Разбаловал отец, что не по-твоему, так сразу в слезы! Посмотри, платье по шву трещит, свинюшка!

Шторка одёрнута, и я чувствую болезненный шлепок по заду.

– Иди с девочками поиграй, с плаксами никто не любит дружить! – мама выпихивает меня от окна к столу и демонстративно уходит, оставляя внутри незаживающую рану ненужности и никчемности.

Сейчас я будто погружаюсь в эти подавленные и глубоко запрятанные чувства заново. Ныряю в них без страховки, тону. Они, как вода, заполняют до отказа.

Прижимаю к себе колени. В голове гул.

– Да какой нашей свинюшке велосипед?! – вспоминаю, как слышу разговор отца с мамой, когда они уже разошлись. – Он под ней треснет, а то и пополам сломается. Купи лучше пальтишко пошире, в этом она, как сарделька в тесте. Смотреть неприятно!

– Танечка, свинечка моя любимая, столько молока-то не пей, живот от него раздуется, начнут люди думать, что ты у нас беременная в одиннадцать лет! – стыдит мама позже.

– Таня, ты во что вырядилась, а? Как старая дева, ей богу! – клеймит она на выпускном в школе. – Свиня, моя ты родная, ты посмотри: все девочки в платьях, кудри на головах накручены, макияжик, каблучки! Одна ты у меня в черном балахоне до пяток, как старуха-процентщица! Голову хоть бы причесала, ну! Ни один жених на такое не позарится! Только что нищий с топором!

– Нет, один все-таки позарился! – отчетливо проговариваю в слух, как будто мать по-прежнему стоит рядом. – Позарился! Вот только?!

Вопрос повисает в воздухе натянутой тетивой.

Выдохнув, я крепко опираюсь о край дивана. Встаю. Делаю несколько решительных шагов к двери. Меня шатает из стороны в сторону. Голова все еще кружится. Прижимаю ладонь к виску, словно это поможет остановить хаос. Естественно – ничего не меняется.

Откуда-то изнутри поднимается тяжелая, душащая тошнота. Все эклеры разом просятся наружу, во рту становится горько от их приторного вкуса. Разумеется, я снова переела.

Хватаюсь сначала за дверной косяк, потом за стену. Меня мотает, но ноги несут вперед. Захожу в спальню и нависаю над мужем, как привидение.

– Егор! – сперва голос дрожит, но быстро набирает силу и громкость. – Его-о-о-ор!

– Что?! Что случилось?! – приподнимается с кровати муж. – Чего кричишь?

– Ты мне изменяешь?! – ору без лишних вступлений.

– Нет! Ты чего, Татьян? Тебе сон приснился или что?

– А это тогда что? – бегу за телефоном с доказательствами, нахожу его в другой комнате на полу.

– Алиса, включи свет в коридоре¹, – слышу, как Егор идет следом за мной, активируя голосовой помощник.

– Это что?! – нахожу фото «сладкой» парочки и направляю мужу в лицо.

Я ожидаю, что он начнет говорить и объяснять увиденное, как и я сама: что кадр криво склеен в фотошопе, что нас пытается разлучить какая-то легкомысленная вертихвостка, и что он как-нибудь сможет объяснить, откуда эта мошенница знает мое детское прозвище.

Однако, когда Егор видит фото, выражение его лица мгновенно меняется. Муж мрачнеет, замирает в ступоре, как будто его оглушили. Я сразу понимаю: он узнает женщину на фото. Он узнает и спальню на фото, и белую шёлковую сорочку, и тонкие изящные плечики.

– Я разберусь, Татьян, не бери в голову, – хрипло произносит он, выхватывает из моих рук телефон и жмёт на экран.

– Что значит: разберусь? – взвизгиваю, цепко впиваясь в свой гаджет обратно. – Ты мне изменяешь? Изменял?!

Егор отпускает руку, телефон остается у меня. Фото в спальне удалено, но вместо него на экране сверкает предыдущее – справка о беременности. Увидел его муж или нет?

– Я же сказал: разберусь! – гаркает грубо.

– А я спросила: ты изменял? – сжимаю телефон в руке, прячу справку от себя самой.

– Было дело, Татьян, – выдыхает он, наконец. – По глупости.

Неужели наш Умный дом оказался умнее моего мужа?!

Я смотрю на Егора: силуэт расползается. Перестаю его узнавать. Опять начинает кружиться голова.

– И женился ты на мне из-за какого-то спора? – сглатываю комок в горле, всхлипываю.

– В какой-то степени – да, – у мужа начинает заплетаться язык. – Та-атьян?!

Его почерневший образ покрывается беспорядочными бликами, а затем расплывается перед глазами пьяными кляксами. В голове стоит звон. Меня бросает в пот. Сильнейшая слабость. Падаю, ищу, за что уцепиться. Темнота.

ГЛАВА 7.

В нос бьет что-то резкое, едкое и жгучее. Пробирает до слез, выжигает слизистую носа. Нашатырный спирт?! Ага! Вашу мать! Зачем пузырёк так глубоко в нос совать?! Убить меня, что ли, хочет?

Прихожу в себя на диване. Надо мной нависает потемневшее лицо Егора. Его губы плотно сомкнуты, глаза не мигают.

Чувствую, что на лбу противной медузой лежит мокрое полотенце. Отшвыриваю влажную мерзость в сторону и начинаю страшно, непрерывно кашлять. В носу по-прежнему стоит горький режущий запах, и дышать трудно, и до самого горла пробрало.

– Простишь меня, Татьян? – Егор сочувственно гладит по голове.

Вместо ответа, дергаю плечом. Мне настолько паршиво сейчас, что любое прикосновение раздражает. Бесит наигранно спокойный голос мужа, выводит из себя его идеально сложенное лицо с правильными чертами. Злят глаза, в которых я любила ловить искорки озорного веселья и нежной любви, возмущают губы, дарившие чувственные и головокружительные поцелуи.

– Нужно спокойнее к таким вещам относиться, Татьян, – продолжает пока еще муж. – У тебя все есть, ты ни в чем не нуждаешься и не будешь нуждаться. Я тебя люблю.

Застреваю на его первой фразе. А я, что недостаточно спокойная сейчас для подобной, как бы сказать по-русски, без мата… неприятной ситуации?! Разве я какая-то буйная? Устраиваю истерики? Бью посуду, кидаю пульт в наш навороченный телевизор диагональю сто дюймов, пытаюсь вышвырнуть Егора из окна?!

Нет! А почему, кстати, нет?!

Я спокойна, как сдохший удав! Мне вообще всегда казалось, что в браке я мудра и каждый миг поддерживаю мужа, окружаю теплом, показываю, что он любим и значим. Даю ему то, чего сама была лишена в детстве.

– А её? – вырывается из моих губ слабый вздох.

– Её что?

– Её любишь? – спрашиваю и жду однозначный, понятный ответ: что, конечно же, нет.

Она – ничто, недоразумение, ошибка, временное помутнее разума… Это только мимолетная и нелепая интрижка, та женщина ничего не значит…

Но муж ничего не говорит. Он предательски молчит, и тишина начинает стремительно отравлять ядом, разрушать нашу, как мне казалось, искреннюю любовь и сплоченную команду.

Хотя откуда любовь, если Егор, оказывается, женился на мне на спор!

Глаза застилает пелена из слез. Я отворачиваюсь от мужа к спинке дивана и, сжавшись в комок, сдавленно плачу.

– Все сложно, Татьян, – голос Егора начинает отдаляться.