Ерофей Трофимов: Толмач

© Ерофей Трофимов, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

…Палящее южное солнце брызнуло в глаза ярким сполохом полуденных лучей, и Егор невольно зажмурился, опуская голову, чтобы уберечь глаза от куриной слепоты. Так что, откуда взялся этот обкуренный смертник, он так и не понял. Только когда в глазах перестали плясать зайчики, он вдруг сообразил, что смотрит в рожу этому ненормальному, сжимая в руках автомат. Раскинув в стороны руки и улыбаясь какой-то дурацкой улыбкой, шахид вскинул голову к небу и, брызгая слюной, прохрипел:

– Аллаху акбар!!!

– Ложись! – раздался вопль откуда-то из-за увала, но Егор понял.

Не успеет. Ничего не успеет. Ни выстрелить, ни лечь. Но тело решило действовать без участия мозга. Так иногда бывает, когда на размышления уже нет ни секунды, а опасность настолько реальна, что подсознание опережает действием мысль. Согнувшись почти пополам, Егор прыжком попытался скрыться за углом дома, и в то же мгновение раздался взрыв. И с этого момента время словно остановилось.

Уже падая на красноватый песок, он каким-то краем сознания успел засечь вспышку, грохот и визг разлетающейся шрапнели, которой был начинен пояс этого обкуренного подонка. Далее наступила темнота. Егор даже не запомнил, как ударился о землю. Только темнота и тихий, едва различимый звон в ушах…

* * *

– Господи, прими душу раба твоего, безвинно убиенного дитяти… – разобрал он, едва начав хоть что-то ощущать.

Слух почему-то проклюнулся первым, хотя после взрыва это несколько удивило. А потом, вместе с этим странным бубнежом, навалилась боль. Долгая, непрерывная, выматывающая. Болело все, казалось, даже волосы на голове и те болят.

«Твою ж мать! – мысленно простонал Егор, делая слабую попытку обрести контроль над собственным организмом. – Неужели пронесло? Да нет, быть такого не может». После того взрыва, да еще и с кучей шариков вместо шрапнели, нереально. Тогда почему мне так хреново? «Блин, я же, даже если выжил, все одно полный инвалид. Овощ, иначе не скажешь. Господи, да заткни ты ее уже. Достала бубнить над ухом», – взмолился он, понимая, что от этой бесконечной молитвы у него голова начинает просто раскалываться.

– Пить, – попытался произнести он, пересохшим ртом.

– Царица небесная! Неужто живой?! – ахнул рядом другой голос.

– Допился аспид, – тут же раздалось в ответ. – Откель живой-то?

– Да сама глянь, вон, губами шлепает. Небось, сказать чего хочет.

– Да чего ему теперь говорить-то, с головой пробитой и ножом в брюхе? Сам глянь, кровищи-то вытекло.

– Пить, – собравшись с силами, попытался повторить Егор, одновременно стараясь повернуться в сторону голоса, заметившего его попытки.

– Господи, и вправду живой, – ахнули чуть дальше, и тут же послышалась решительная команда: – Акулина, воды принеси и тряпицу чистую. Нельзя ему теперь пить. Губы смочить надобно. Да быстрее ты, кулёма!

Рядом послышались звуки какой-то суеты, а после в лицо ему ткнулась какая-то мокрая тряпка. Сообразив, что на большее рассчитывать не приходится, Егор принялся хватать ее губами, чтобы получить хоть немного влаги. Пить хотелось неимоверно. Вскоре, когда во рту появилась хоть какая-то влага, ему протерли лицо, и тот же голос скомандовал:

– Аким, запрягай кобылу. И шибче, шибче давай. И соломы в телегу подложить не забудь. В город его повезешь. Да шевелитесь вы, увальни.

– А надо ли, Лука Игнатьич? Все одно ведь помрет, болезный. К чему зазря мучить вьюноша? – с сомнением проворчал непонятно кто.

«Я еще тебя переживу, ворона», – мысленно огрызнулся Егор, делая очередную попытку открыть глаза.

– Ума лишился? – зло отозвался тот, кого назвали Лукой. – Сказано, запрягай. А станешь кобениться, я тебе лично рыло набок сверну. Коль уж суждено ему помереть, то не здесь. Шевелись, сказано.

– От надо оно, кобылку зазря гонять, – пробурчали в ответ, а дальше послышались неторопливые шаркающие шаги.

– Лицо ему оботри как след, – продолжал распоряжаться тот самый непонятный Игнатьич. – И губы смачивай. Руды много вытекло, вот жажда и давит. Да аккуратнее ты, кулёма.

– Неужто и вправду выживет? – робко произнес женский голос.

– Как бог даст. Да только я так мыслю, паренек он крепкий, и коль головную кость не проломило, то даст бог, и оправится. С ним поедешь. И главное, ножа не трогать. Пусть его дохтур в городе вынимает. Здесь жди. Сейчас буду, – добавил этот непонятный командир.

Спустя несколько минут рядом с Егором раздались тяжелые шаги и кто-то, тяжело сопя, принялся что-то делать. Что именно, он так и не понял. Глаза почему-то отказывались открываться. Впрочем, и все остальное тело не желало отзываться на его потуги хоть как-то пошевелиться. Шебуршание рядом прекратилось, после чего его ухватили за одежду и принялись осторожно перетаскивать. Куда, зачем, он так и не понял. Догадался только, что несли, чтобы куда-то везти.

Спустя еще какое-то время то, на чем он лежал, подняли и куда-то понесли. К счастью, несли не долго. От тряски и переноса в голове вспыхнул настоящий фейерверк, а в животе, с левой стороны, вскинулась тупая, ноющая боль. Его положили на что-то тихо хрустящее и пахнущее пылью, а после эта лежанка вздрогнула и, негромко заскрипев, начала двигаться, дребезжа, покачиваясь и подпрыгивая.

«И вправду как на телеге», – хмыкнул Егор про себя.

Но дальше ему стало не до размышлений. Кто-то сидевший рядом снова начал смачивать ему губы водой, так что пришлось сосредоточиться на том, чтобы постараться ухватить как можно больше влаги. С чего вдруг ему нельзя пить, он так и не понял, но теперь было не до таких мелочей. В любом случае осмотреть себя, ощупать или еще хоть как-то получить о себе любую информацию пока было нереально.

От тряски вдруг еще накатила дурнота. Борясь с собственным организмом, Егор не заметил, как ехавшие рядом принялись что-то тихо обсуждать. К тому же звон в ушах усилился, мешая слушать их разговор. Закончилось все тем, что Егор отключился. Когда и почему, он и сам не понял. Просто вдруг словно свет кто-то погасил. Очнулся он, когда его снова принялись тормошить и, подняв, опять куда-то понесли.

Дальше вокруг началась какая-то суета, чьи-то команды, и резко запахло карболкой. Этот запах он помнил еще с детства, когда мать приводила его к врачу. Зачем, он уже и не помнил. Помнил только, что было страшно, больно и очень хотелось спать. Вот и теперь ему почему-то стало страшно и снова захотелось спать. На лицо в очередной раз опустилась какая-то тряпка и резко запахло хлороформом. А после снова накатила темнота.

Но на этот раз его сознание не отключилось, а словно перенеслось куда-то. Куда именно, было совершенно непонятно. Ясно было только одно. Тут было светло, чисто, а главное, очень спокойно.

– Блин, неужели и вправду помер? – иронично хмыкнул Егор, пытаясь хоть как-то оглядеться. – Тогда хотелось бы понимать, куда меня занесло. В ад. В рай или в чистилище? Хотя, в чем именно разница между чистилищем и адом, я так толком и не понял.

Умение шутить и иронизировать в любой ситуации не раз спасало его в прошлом, так что отказываться от этой привычки он не собирался. Так сложилось, что друзей у него почти не было. С самого детства. И не потому, что он сам этого не хотел. А потому, что у него почти не было свободного времени. Да-да, с самого детства. Впрочем, у него много чего не было. И все только потому, что в их бабьем царстве было решено сделать из него сначала музыканта, а после переводчика.

Кто именно это решил и зачем, он узнал гораздо позже. А тогда ему было не до размышлений. Сколько себя помнил, Егор только и делал, что чему-то учился. С утра и до самого вечера. Языки, музыка и еще куча всякой муры, которую он по сей день терпеть не мог. Так что вышучивать все, что попадалось на глаза, он научился очень рано. И с каждым днем у него это получалось все лучше и ядовитее. Иногда это даже становилось опасным, но отказываться от этого умения Егор не собирался.

– Все ехидничаешь? – вдруг раздался гулкий, грозный голос. – Не надоело?

– А с шуткой жить легче. Или это теперь не про меня? – справившись с изумлением, осведомился Егор.

– Ну отчего же. Ехидничай, мне не жалко. Только прежде на вопрос ответь. Жить хочешь?

– Как в том анекдоте. Разве это жизнь? Это ж каторга, – хмыкнул Егор в ответ, понимая, что уже вообще ничего не понимает.

– Да уж. Оторвались на тебе бабы. Ну да ладно. Минуло и ладно. Теперь у тебя другие заботы будут.

– Это с чего бы? Вроде все. Приплыл.

– Рано. Да и не так оно все сложилось, как думалось. Придется исправлять.

– Кому думалось? И кто исправлять станет? Я? Или ты?

– Ты. Это ж ты жить хочешь. Вот и поживешь. А я посмотрю, как оно у тебя получится, – с изрядной долей ехидства ответил голос, и Егора куда-то потащило. Снова навалилась темнота, и все пропало. Абсолютно все. Верх, низ, свет, тьма. Не было ничего. Совсем.

* * *

Родился он под Питером, в небольшом уютном городке. Поначалу все вроде было как у всех. Во всяком случае, ничего особо значимого ему в память из тех времен не врезалось. Но примерно с дошкольной группы детского сада все начало резко меняться. Егор вдруг понял, что в садике ему лучше, чем дома. Почему? Да потому, что там не было злющей прабабки, которая каждый раз, завидев его, презрительно шипела:

– Комиссарский выродок.

Что это такое, он по малолетству не понимал, но тон и эмоции, исходившие от нее, улавливал четко. Она не просто не любила его. Она его ненавидела. Как ненавидела и презирала собственную внучку. Его мать. Та отвечала ей не меньшей злобой, но сына защищать даже не пыталась. Властная, жесткая бабка прибрала к рукам весь дом и была в нем полновластной хозяйкой. Она даже осмеливалась решать, чем заниматься маленькому Егорке. Сам он, по причине малолетства, еще толком не знал, что ему больше нравится, а мать по приказу прабабки уже потащила его в музыкальную школу.

К огромной неудаче мальчишки, слух у него оказался отличный. Во всяком случае, нотный стан он воспроизвел с первого раза. А вот дальше началась настоящая каторга. Сначала его было решено отдать на фортепиано. Но очень скоро стало понятно, что у ребенка еще слишком маленькие пальчики, да и сам он просто не дорос до инструмента. Тогда пианино заменили на скрипку. Но и тут не заладилось. Серьезный инструмент для такого малыша не делали, а стандартный был ему тоже велик.

Но женщин это не остановило. Каждый божий день его забирали из садика и волокли в музыкалку, вместе со скрипкой и нотной папкой. А тем временем его сверстники гоняли в футбол, лазили по крышам, катались на велосипедах и вообще жили полной жизнью. Очень скоро Егор просто возненавидел музыку. Уже в школе, узнав, что он занимается музыкой, пара мальчишек, постарше, отловили его после уроков и как следует отлупили, попутно сломав инструмент.

Скандал дома случился неимоверный. Мать шипела разъяренной коброй, бабка визжала, словно циркулярная пила, а прабабка, окатив презрительным взглядом, процедила сквозь зубы:

– Комиссарский выродок. Даже самого себя защитить не может. Бесполезный кусок мяса.

В тот момент Егор и сам не понял, откуда вдруг взялась такая смелость, но дикая, незамутненная ярость заставила его забыть о побоях и, гордо вскинув голову, твердо ответить:

– Не мешайте, тогда сам всему научусь.

Не ожидавшие такой дерзости бабы от удивления дружно заткнулись, глядя на него с таким видом, словно с ними заговорил не их ребенок, а табурет у кухонного стола.

– Что ж. Посмотрим, – презрительно фыркнула прабабка и, развернувшись, скрылась в своей комнате.