Поскольку служители Ваала провозглашали, что именно он волен послать животворящий дождь, засуха, предсказанная Илией, несомненно подорвала и их авторитет, и веру в их бога, и доверие народа к царю Ахаву и чужестранке Иезавели. Литературный мотив «выжженного царства», примененный в этом фрагменте повествования – это троп, символический образ с устоявшимся значением. Его примером станет шедевр диснеевской анимации, «Король Лев», где вслед за свержением Муфасы, истинного короля Земель Прайда, и изгнанием его сына Симбы на окраину королевства прекращается дождь, – отчего и сами львы теряют пропитание, поскольку звери, на которых они охотятся, умирают от жажды. Когда же Симба возвращает себе трон, небеса снова дают земле живительную влагу. В сказке братьев Гримм «Живая вода» этот мотив получает развитие и отражен в приключениях младшего брата, уходящего на поиски воды, способной вернуть умирающего отца к жизни. Присутствует он и в книге Исход – в противопоставлении «каменной» непреклонности жестокосердного фараона и активной власти Моисея над водой. Когда в абсолют возводится ложный принцип – когда на трон восходит незаконный король или правят нечестие и беззаконие, – люди в самом скором времени понимают, что лишились воды, дарившей им жизнь. Впрочем, если посмотреть глубже, то в царстве, ориентированном на неправильный полюс, – иными словами, в том, где почитают ложных богов, – непременно будут страдать и душа, и дух народа.

Пророк возвещает засуху и удаляется в пустыню. Вороны носят ему хлеб и мясо, а пьет он из ручья, но тот со временем пересыхает, – и Бог направляет Илию в Сарепту, к некой вдове. Встретив ее у колодца, пророк просит воды и хлеба и в ответ слышит: «Жив Господь Бог твой! у меня ничего нет печеного, а только есть горсть муки в кадке и немного масла в кувшине; и вот, я наберу полена два дров, и пойду, и приготовлю это для себя и для сына моего; съедим это и умрем» (3 Цар 17:12). Илия вновь вселяет в нее веру, сказав, что Бог не попустит нужды в ее доме: «…ибо так говорит Господь Бог Израилев: мука в кадке не истощится, и масло в кувшине не убудет до того дня, когда Господь даст дождь на землю» (3 Цар 17:14). Не странно ли, что посланнику Бога приходится просить пищи у неимущей вдовы? Но библейские истории сложны, в них скрыт глубокий смысл, уловить который непросто. Акцент здесь, во-первых, сделан именно на том, что важны даже простые и скромные люди (вдова); во-вторых, на том, что даже в нужде и лишениях необходимо следовать нравственным ориентирам (желание вдовы оказать гостеприимство – обязательство, о котором мы будем говорить еще не раз); и, в-третьих, на том, что изобилие и достаток безусловно зависят от верной нравственной ориентации, соблюдаемой всеми, независимо от их статуса.

Все это происходит в царстве, которое находится на грани гибели из-за непомерного, неуместного, манипулятивного влияния царицы Иезавели на ее слабовольного мужа-маловера. Отчасти она олицетворяет опасное притяжение чужих традиций и идеалов, способных проникнуть в общество и пронизать его, укрывшись под маской креативных, передовых и новых идей. И прежде чем услышать возражение: «Библию писали предвзятые ксенофобы, и им нет оправдания!» – справедливо будет обратить внимание на таких ветхозаветных персонажей, как Иофор, тесть Моисея, играющий очень важную роль в книге Исход (в частности, см.: Исх 18:17–23); Раав, отважная и стойкая в вере блудница из Иерихона (Нав 2) и Нееман (4 Цар 5), принявший исцеление от рук Елисея благодаря смирению и вере. Все они были чужеземцами, однако несмотря на это, – или, скорее, даже именно поэтому, – ничто не застилает их взор, и их нравственные поступки нейтрализуют действие разврата, охватившего израильтян. Новое способно как отравить и стать паразитом, так и привести к возрождению, и мудрость – это не в последнюю очередь способность отличить вероятную помощь от возможной помехи.

Бедная, но добрая вдова неявно представлена как желанная противоположность надменной и опасной царице. Почему? Почти во всей истории человечества вдовство было ужасным, особенно если вдовам приходилось заботиться о детях, и в Библии образ вдовы часто призван выразить уязвимость, беспомощность, нищету и жизнь на периферии общества. Кроме того, в ее горестном бытии усматривается повсеместная форма мировой несправедливости. Именно по этой причине, а также ради нравственного наставления избранного народа дух Божий призывает израильтян исправить неравноправие: отказаться от жадности, преодолеть соблазны, влекущие лишь к ублажению корысти и эгоизма, и оставить хоть что-нибудь для обездоленных.

Когда будете жать жатву на земле вашей, не дожинай до края поля твоего, и оставшегося от жатвы твоей не подбирай, и виноградника твоего не обирай дочиста, и попа́давших ягод в винограднике не подбирай; оставь это бедному и пришельцу. Я Господь, Бог ваш.

Этот принцип проработан во Второзаконии, где ему придается дополнительный смысл: в жизни каждого непременно настанет момент, когда он окажется зависимым от других, – и если в обществе преобладает верный дух, тогда оно устроено так, что все относятся к этой неизбежной зависимости с должным вниманием. На каком бы этапе развития ни находилось общество, оно бессмысленно, если не может позаботиться о своих людях, – как о беззащитных и уязвимых, так и о талантливых, деятельных и богатых.

Когда будешь снимать плоды в винограднике твоем, не собирай остатков за собою: пусть остается пришельцу, сироте и вдове; и помни, что ты был рабом в земле Египетской: посему я и повелеваю тебе делать сие.

Поступок вдовы, даже в нищете проявляющей щедрость – это идеальный пример самоотверженности и поддержки, обязывающих ко взаимности; так ведут себя те, кто по праву заслуживает доверия и достоин называться взрослым, и именно так поступают жители мирной страны, занятые плодотворным трудом. Совершенно в ином свете, усиливая разительный контраст, предстает перед нами царица, пребывающая под защитой привилегий: она поглощена только собой и своими желаниями – и тем самым ставит под угрозу и само общество, и его духовную жизнь.

История Илии на этом не заканчивается. Постепенно все более четкую форму обретает идея того, что психологическая и социальная иерархия ценностей должна формироваться под властью подходящего правителя – или же правильного принципа, если выразить это более абстрактно. Пророк покидает Сарепту и вступает в решающую схватку на горе Кармил. Он убеждает Авдия, начальника дворца Ахава, собрать израильтян у подножия горы и подготовить два жертвенника: один, у которого соберутся служители чужеземного бога, – для Ваала; другой, у которого останется только Илия, – для Яхве. Условие победы таково: истинным считается тот бог, который отзовется на призыв, воспламенит огонь на алтаре и примет жертву. Пророки чужеземного бога молятся много часов, но напрасно. Илия трижды льет на алтарь воду (лишь чтобы яснее донести свое послание), просит вмешательства Яхве – и огонь, немедленно ниспавший с неба, сжигает и жертву, и сам алтарь. Отныне превосходство Яхве несомненно, Вааловы пророки казнены – и «слышен шум дождя» (3 Цар 18:41). Без настоящего нравственного порядка изобилие немыслимо – однако если внять наставлениям должного животворящего духа, то со временем лишения и нужда могут прекратиться и превратиться лишь в далекие воспоминания.

Разгневанной Иезавели это не по нраву, и она решает расправиться с Илией. Несчастный пророк бежит в безлюдную пустыню, находит убежище в пещере, – и там с ним беседует Бог (3 Цар 19). Принятие откровения в уединенном месте – распространенный мотив. В одиночестве, где почти нет вербального общения, в темноте и тишине, когда почти не задействуются внешние чувства, легче услышать внутренний голос и пережить видения, отчего вероятность откровения возрастает, чем бы это ни обернулось, – добром или злом. Возможно, на более глубинном уровне это происходит потому, что неврологические системы правого полушария, которые (по крайней мере у правшей) более тесно ассоциируются со сферой бессознательного, а также с имплицитными процессами, связанными с мышлением и осуществлением действий, могут захватывать контроль над вербальными и образными впечатлениями, в случае, если последние не заглушаются или не подавляются каким-либо иным образом в условиях социального взаимодействия и сенсорного входа, приближенных к нормальным.

При мысли о том, что его попытки хранить верность Богу не привели ни к чему, кроме несчастья, Илия впадает в отчаяние. «Он сказал: возревновал я о Господе Боге Саваофе, ибо сыны Израилевы оставили завет Твой, разрушили Твои жертвенники и пророков Твоих убили мечом; остался я один, но и моей души ищут, чтобы отнять ее» (3 Цар 19:10). Бог отвечает ему: «Выйди и стань на горе пред лицем Господним, и вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня тихий, кроткий голос» (3 Цар 19:11–12; перевод сделан согласно «Новой исправленной стандартной версии» [NRSV]). В Библии много известных выражений, и, несомненно, «тихий, кроткий голос» входит в их число. В этот момент Илия – и через него весь человеческий род – осознает, что Бог не в ветре, как бы тот ни был яростен; не в землетрясении, независимо от его силы; но в чем-то, скрытом внутри, в голосе самой совести, в сокровенном ориентире, указывающем нам на то, что правильно, а что неверно; в независимом духе, свойственном каждой душе и рождающем в ней порыв покаяться, попросить о прощении и искупить свои грехи.

Только вслушайтесь: мы можем выстроить отношения с Богом, внимая собственной совести! Важность этого открытия беспримерна. Бог наделяет мужчину и женщину свободной волей даже несмотря на то, что Ему угодна верность сотворенных созданий и Он хочет нас направлять. Как Ему примирить эти соперничающие влечения? Повелеть? Принудить? Испугать? Нет – но подарить нам голос, или образ, или даже чувство, способное подтолкнуть, навести на мысль, пристыдить или спокойно и мягко смирить (пусть даже при необходимости его интенсивность возрастает). Это отождествление совести с Богом делается все более эксплицитным по крайней мере в ряде направлений христианской мысли. Например, именно на этом настаивал кардинал Ньюмен, британский теолог XIX столетия, в большей части своих сочинений.

Божественный закон – это власть этической истины, критерий правильного и неправильного, величайшая, нерушимая, абсолютная власть в присутствии людей и ангелов. «Вечный закон, – говорит святой Августин, – это божественный разум или воля Бога, повелевающая соблюдение и запрещающая нарушение естественного хода вещей». Ему вторит святой Фома Аквинский: «Свет естественного разума… суть не что иное, как отпечатленный в нас божественный свет. Отсюда очевидно, что естественный закон суть не что иное, как сопричастность разумной твари вечному закону». Этот закон, постигаемый разумами отдельных людей, называется «совестью», и хотя при прохождении сквозь интеллектуальную среду каждого отдельного человека он может исказиться, подобное влияние не принуждает его утратить характер божественного закона, и он, в сущности, по-прежнему имеет прерогативу предписывать повиновение.