Приняв дела и вступив в должность, он провел необходимую подготовку и, по обыкновению, объявил о начале провинциальных экзаменов. Цзинь впервые занимал крупную должность, к тому же провинция Цзянси была родиной восьмичленных сочинений, где еще сохранился дух ученых прошлого, поэтому Цзинь Вэньцин оценивал работы с особой тщательностью и серьезностью.

За всевозможными событиями незаметно приходили весны и уходили осени, быстро промелькнуло два года. Как раз в это время шла франко-аннамская война ^[106]. Кормило власти находилось в руках князя Благонамеренного. Ему помогали канцлер Бао Цзюнь, министр чинов Гао Янцзао и министр работ Гун Пии – все они были знаменитыми и авторитетными сановниками своего времени. Правда, североаннамские области Сондай и Бакнин одна за другой пали, и государственному престижу был нанесен немалый урон, но это произошло только потому, что губернаторы провинций Гуанси и Юньнань легкомысленно доверились своим помощникам. Разгневанная вдовствующая императрица, конечно, сместила обоих губернаторов с должностей и предала их суду. Даже князь Благонамеренный, сановники Бао, Гао и Гун – короче говоря, весь состав Государственного совета – оказались в связи с этим отстраненными от управления. Во главе нового Государственного совета был поставлен князь крови Верный.

Для руководства военными действиями на границу были посланы другие сановники. Войска трех провинций – Гуандун, Гуанси и Юньнань – повели совместное наступление, рассчитывая восстановить прежнее положение. Таким образом, можно было считать, что боевой дух страны поднят.

Однако после падения Бакнина французы шаг за шагом продолжали продвигаться вперед, морская граница также была ими блокирована. Тогда в провинцию Фуцзянь в качестве подмоги был послан Чжуан Юпэй на должность командующего береговой обороной. Хэ Тайчжэнь с той же целью был послан на север, а Чэнь Шэнь – на юг. Почти все захваченные этим чрезвычайным указом чиновники принадлежали к «партии бескорыстных». Большинство из них состояло при императоре и занималось только литературой, поэтому, когда их постиг такой неожиданный взлет, все были очень удивлены.

Цзинь Вэньцин радовался, что его сверстники получили такие важные назначения. Он горячо желал, чтобы все они совершили невиданные подвиги и прославили ученое сословие. Но вместе с тем его душу мучила какая-то беспричинная тревога, словно древнего жителя Цзи, все время боявшегося, что на него свалится небо. Цзинь Вэньцин опасался, что они только на бумаге умеют рассуждать о стратегии, а практически ни в чем не разбираются и нанесут государству ущерб. Мог ли он предполагать, что его друзья еще окажутся сравнительно на высоте положения и что больше всех «отличится» не кто иной, как Чжуан Юпэй?

В июле пришла весть о полном разгроме мавэйской ^[107] эскадры. Каждый по-своему комментировал это событие: одни говорили, что Чжуан Юпэй сдался, другие – что он погиб, но все оказалось неверным. На самом деле Чжуан, прибыв в Фуцзянь, по-прежнему задирал нос и напускал на себя высокомерие процветающего столичного сановника и апломб знаменитого ученого. На генерал-губернатора и губернатора он даже смотреть не хотел. Между тем они были на редкость хитры и с удовольствием спихнули ему на плечи непосильную ношу. Чиновник, ведавший верфями, лишь внешне держался с ним корректно. Генералов Чжуан Юпэй не знал, солдаты не питали к нему никаких чувств, но он забыл об этом, захватил всю власть и, выдумав что-нибудь, кажущееся ему чрезвычайно умным, во что бы то ни стало добивался своего. Трудно было предвидеть, что французский адмирал Курбе столь бесцеремонно воспользуется его неподготовленностью и откроет огонь из корабельных орудий по портам во время сильнейшей бури!

Чжуан Юпэй думал-думал, но хоть кисть у него была и остра, а все-таки против винтовок не устояла; хоть блестящих теорий у него было и много, а все-таки пушки отразить ими он не мог. И пришлось ему улепетывать под дождем босым, не заботясь о том, сколько кораблей потоплено и сколько солдат убито. Отступил он на целых двадцать ли и укрылся в буддийской кумирне.

Лишь на четвертый или пятый день удалось выяснить обстановку и доложить о ней трону. Двор пришел в ярость, сместил Чжуана с должности и отправил в ссылку.

Когда Цзинь Вэньцин узнал об этом, его охватили сложные чувства: «В течение нескольких лет Чжуан Юпэй находился в зените славы, и вот – такое падение. Не захотел спокойно служить в академии, пожелал совершать подвиги, творить большие дела, а в результате стал предметом насмешек! Правительство тоже должно было внимательнее относиться к людям, а не бросаться ими. Совершенно очевидно, что Чжуан Юпэй мог бы принести пользу как справедливый чиновник, честно говорящий о злоупотреблениях трону. Так нет, надо было пренебречь его достоинствами и использовать его там, где он оказался слаб! А в результате пострадал не только Чжуан Юпэй, но и интересы государства!»

После описанного разгрома положение в стране еще более обострилось. На море был потерян Цзилун, на суше – Лангсон ^[108]. Если бы не генерал Фэн Цзыцай, который сумел при заставе Чжэньнань разбить французскую армию, уничтожить несколько десятков тысяч французских солдат, в течение восьми дней вернуть часть захваченных городов и сбить с французов спесь, невозможно даже представить себе, что сталось бы с Китаем. К сожалению, диктатор Ли Хунчжан, всеми силами стремившийся к перемирию, не сумел использовать победы, одержанной Фэн Цзыцаем, и принудил двор подписать позорный договор, который был составлен еще в период поражения Китая. Аннам был буквально подарен Франции. Хорошо еще, что собственной землей не пришлось поплатиться и без контрибуций обошлось, – уже одно это можно считать величайшим подвигом, за который китайцы должны славить Ли Хунчжана в веках!

Но не будем подробно распространяться об этом. Скажем только, что после подписания договора многие граждане, понимавшие, что такое престиж страны, горестно вздыхали и возмущались глупостью дипломатов. Что же касается прославленных чиновников и знати, живших словно в чаду, то они радовались договору и веселились от счастья.

Одним из таких людей был губернатор провинции Цзянси Да Син. Он происходил из богатой чиновничьей семьи и получил высокую должность без малейшего усилия, благодаря заслугам своих предков. Кроме пресмыкательства перед высшими и презрения к низшим, он знал еще толк в театральных развлечениях. Лишь в дни траура по императору в его управлении не гремели гонги и барабаны, не слышались звуки свирелей и песен. Дочь его была одновременно первой и по красоте, и по легкости поведения, и по любви к театральным развлечениям. В то время из всех подчиненных отца ей особенно старался угодить один начальник уезда по имени Цзян Ичэн. Не пожалев денег, он объездил чуть ли не всю Поднебесную и собрал на женские роли самых знаменитых актеров ^[109]. Тогда его пригласили в провинциальный центр, и здесь, в губернском управлении, он начал заниматься исключительно устройством спектаклей для губернатора, не помышляя ни о каких государственных делах. В городе даже сочинили стихотворение, высмеивающее его, в котором говорилось:

Ни вина, ни красавиц
Не чуждается он,
И вином и любовью
Наслаждается он.

Покупает улыбки, и стремится к веселью,
И весь день погружен
В сладкий сон…

Видя драму на сцене,
Восхищается он,
Слыша арии опер,
Восторгается он,

За игру Сы Цзюданя
Первым призом почетным
Был не раз награжден!

Шуаилинь с Шуанфэном
Неземное вершат:
У людей в небеса
Улетает душа!

Даже по этим стихам можно представить, как привольно ему в то время жилось!

Когда Цзинь Вэньцин приехал в Цзянси и увидел, что творится в провинциальном управлении, ему стало не по себе. Однако губернатор Да Син, слышавший о нем как о вожде литераторов и знаменитом ученом, всячески старался с ним сдружиться. Чтобы не навлечь на себя недовольства сослуживцев, Цзинь был вынужден отвечать на приглашения и через силу создавать видимость хороших отношений.

Однажды, когда Цзинь Вэньцин только что вернулся из области в центр провинции, к нему пришел с визитом Цзян Ичэн. Зная, что он любимец губернатора, Цзинь поспешил принять его. Едва они встретились, как Цзян вытащил красный конверт и сказал, что его специально прислал губернатор. Цзинь Вэньцин вскрыл конверт, в нем оказалось приглашение на обед, который должен был состояться на следующий день.

Подозревая, что у начальника какое-то торжество, Цзинь спросил:

– А что будет завтра у губернатора?

– Ничего особенного. Просто устраивается развлечение, – ответил Цзян.

– Развлечение? Какое?

– Из западной части провинции Гуандун прибыла цирковая труппа. Там есть две девушки мяо ^[110] из провинции Юньнань, которые великолепно ходят по канату, могут прыгать на нем, плясать и выделывать разные штуки. Но самое удивительное, что они не только танцуют на канате, но и поют песню под названием «Хуагэ». Ее сочинила какая-то знаменитость по поручению наложницы генерала Лю Юнфу. Хуагэ – детское имя этой наложницы. В песне говорится о малоизвестных событиях франко-аннамской войны, вам стоит послушать ее!

Услышав, что в песне рассказывается о подвигах предводителя Черных знамен Лю Юнфу, Цзинь заинтересовался и ответил, что обязательно приедет.

На следующий день, задолго до указанного срока, он был уже в провинциальном управлении. Губернатор встретил его очень радушно, собственными руками распахнул ворота и провел Цзинь Вэньцина в приемную. В начале беседы губернатор не преминул выразить сочувствие Цзиню, которому, по его словам, пришлось много поработать во время выезда в области, затем рассказал о событиях в столице и, наконец, коснулся предстоящего развлечения.

– Вчера чиновник Цзян передал мне, что ваше превосходительство любезно приглашает меня посмотреть на канатоходцев. Я слышал, что это большие мастера, но не знаю, откуда они прибыли, – проговорил Цзинь Вэньцин.

– Это моя дочь, капризный ребенок, умолила господина Цзяна пригласить их из провинции Юньнань, – рассмеялся губернатор. – Сам хозяин труппы гуансиец, но у него есть две девушки племени мяо. Как рассказывают, они спаслись после разгрома отрядов Черных знамен, поэтому и знают песню «Хуагэ». Хуагэ была их наставницей.

– Не думал, что со старым воином Лю Юнфу могут быть связаны какие-либо пикантные истории! – произнес Цзинь Вэньцин.

– Эта песня, вероятно, сложена одним из сподвижников Лю Юнфу или Фэн Цзыцая, – продолжал губернатор, – так как в ней воспевается не столько любовь, сколько военные подвиги. Но, по-моему, автор песни вложил в нее и какой-то иной смысл! Между прочим, у актеров есть переписанный текст. Представление сейчас начнется. Прошу вас пройти в зал, где вы сможете получить текст, и ваш просвещенный взгляд сразу все установит!

С этими словами он повел Цзинь Вэньцина в сад, находившийся к востоку от провинциального управления. Здесь был большой павильон, внутри которого стояло несколько рядов стульев. Почти все видные чиновники провинции и местная знать уже явились. Заметив Цзинь Вэньцина, они поднялись и стали его приветствовать. Начальник уезда Цзян, расплывшись в улыбке, подскочил к Цзиню и, забросав его любезностями, усадил в середину первого ряда. Губернатор также сел рядом с ним.

Справа Цзинь Вэньцин увидел занавеску, за которой проступали очертания нарядных женских фигур. Знаменитая губернаторская дочь, вероятно, тоже была там. Канатоходцы расположились вне павильона. Между двумя деревянными треногами натянули толстый канат, и представление началось.