«Не может быть!» – скажете вы. Да, так и есть: стоит долго, как камень, на котором пишут, что здесь когда-нибудь будет памятник!

Может быть, он вспоминает, что сделал бы в этом случае майор, или капитан, или бригадмилец из «Дела пестрых», а может быть, он просто ждет, когда придут наши в лице участкового, дворника или просто прохожих. Но он стоит!

И только когда раздается свисток милиционера и когда мимо него проходят два парня и испуганная бледная девушка в сопровождении участкового и какого-нибудь парня в телогрейке, только тогда к нему возвращается способность действовать, но действует он тоже довольно странно. Он не идет следом за милиционером, чтобы дать хотя бы свидетельские показания, а оглядываясь, очень быстро направляется домой, а в голове почему-то все время вертятся слова: «Он ему ка-а-ак дал!»

Придя домой, любитель приключений рассказывает жене, что шестеро раздевали девушку, он хотел помочь, но не успел – приехала милицейская машина и всех забрали.

– Сиди уже, – буркнула жена, – читай лучше свои книжки, а голову нечего подставлять. Вон у нас случай был – в трамвае старушка увидела, как в карман лезут, и сказала. А он ей «Ты видела? Видела! Больше не увидишь», – р-раз по глазам бритвой. А ты – «помочь»! Не ввязывайся лучше!

– Ну, это ерунда, – храбро возражает любитель и про себя думает: «Действительно, зачем голову подставлять!» И почитав на сон грядущий «Черную моль» и вспомнив о выигрыше в преферанс, о котором он случайно или специально не сказал жене, он засыпает.

И живет такой любитель приключений тихо, не ввязываясь. Ходит он по улицам, всегда по освещенным и поближе к милиционеру, играет, но не допоздна в преферанс и читает на сон грядущий что-нибудь из «Библиотеки военных приключений» – он ведь большой любитель приключений. И не дочитается он до Даниэля Дефо, да эти книги ему незачем читать.

Нет, уважаемый читатель из среды, не всегда нити преступлений наматываются на катушки, а клубок их похож на шерстяной. Бывают в жизни милиции и разведчиков очень суровые будни, и не всегда стреля[ю]т в плечо и вовремя приходят наши. Не всегда, хотя об этом иногда и пишут.

И если удачно заканчиваются многие дела и раскрываются преступления, то посмотри, кто помогает этому. Вчитайся повнимательнее. Такие же люди, как ты!

Хотя нет, не такие!

<Конец 50-х>

О жертвах вообще и об одной – в частности

Когда искусство требует жертв – оно их получает. Когда жертвы начинают требовать искусства – эти требования часто пресекаются уже в зародыше. Правда, жертвой нередко является зритель, который имеет право требовать искусства. Иногда эти требования проявляются в середине действия и очень бурно. Поэтому зрителя по возможности стараются удовлетворить. Но когда жертва – актер, то он – цыц, и не моги требовать.

Сделав такое глубокомысленное философское вступление, перейдем к нашему рассказу уже без боязни быть непонятным.

Был чудесный майский день. И хотя он был будничный – да что там говорить, просто был вторник, обыкновенный вторник, какие бывают один раз в неделю и четыре раза в месяц, – так вот хотя это был будничный день, на душе у актера Владимира Витоль-Таманина было воскресенье. И не только на душе – у него был выходной, свободный от спектакля день. Такие дни бывают очень редко, и к тому же тот день был свободен еще у одного лица – актрисы того же театра Тани Савицкой. Вероятно, поэтому на душе у Витоль-Таманина было воскресенье.

«Наконец-то, думал он, мы будем вместе целый вечер, наконец у меня есть свободное от репетиций и спектаклей время, я успею сказать ей: „Я тебя люблю“, и она, быть может, разрешит мне поцеловать ее воздушным поцелуем». Как видите, Владимир был так загружен, что даже не мог сказать Тане эти три самые нежные и приятные в мире слова. Правда, они иногда встречались в театральном буфете, но попробуйте сказать: «Я тебя люблю», когда во рту у вас кусок булки, а в руках недопитая бутылка молока. Это звучало бы как насмешка и, чего доброго, испортило бы сначала аппетит, а потом и взаимоотношения. Несколько раз он провожал Таню домой, но и здесь неудача – Таня жила совсем рядом с театром, так что если бы он здесь начал говорить, то еще «Я» он сказал бы ей, а вот уже «тебя люблю», – вероятно, дворнику, который всегда стоял у ее подъема. И вот сегодня – весь вечер вместе. Одевшись и почти выходя из театра, Витоль-Таманин закрыл глаза и в который раз представил себе предстоящий вечер. У него даже сердце екнуло, спазм сжал горло от жуткого, но приятного ожидания, и он закашлялся, совсем как зритель на спектакле.

– Витоль-Таманин, ты еще здесь? К режиссеру! – Владимира остановили у самого выхода как раз в тот момент, когда у него екнуло сердце. Екнуло, да так и остановилось. (О чем думала в этот момент Таня? Да, наверное, почти о том же.)

«Начались жертвоприношения», – с ужасом подумал Володя. Этого удара он не ожидал, но… работа есть работа, и он, как пьяный, с мировой скорбью во взоре отправился к режиссеру.

Когда искусство начинало требовать жертв, то оно почему-то всегда обращало внимание на Володю, а когда оно раздавало лавры, то не обращало на него никакого внимания. Будто вообще нет такого Витоль-Таманина и он не занят каждый день в массовках.

И вот Володя в кабинете у режиссера, и на лице у него уже не мировая, а космическая скорбь. Искусство в лице главрежа просит жертву подойти поближе и даже предлагает сесть. Это было так необычно, что космическую скорбь заменило вполне космическое удивление и в душу прокралась тень надежды – может быть, сегодня на алтаре искусства сожгут не его. Но… увы – только тень.

– Вы сегодня будете заменять больного актера, – мягко, но отнюдь не просительным тоном сказало ему искусство.

«А как же Таня!» – чуть не сорвалось с языка. Но вместо этого Володя прошептал:

– Кого?

– Что «кого»? И вообще говорите громче – чему вас только учили!

– Кого заменять? – выдавил Володя уже громче, но все так же тоскливо.

– Голикова! Да вы не беспокойтесь. Это очень просто – вы будете летать по воздуху на проволоке в одежде злого духа и хватать ангелов. Пойдите порепетируйте, вас там ждут.

«Ну что ж, пойду полетаю», – безучастно подумал Володя, хотя настроение у него было отнюдь не летное.

Он вспомнил, как уже однажды был в этом кабинете. Тогда – это было очень давно – он еще боролся, просил ролей, эпизодов, чего-нибудь, – в общем, всячески требовал искусства. Но… вспомните, что мы сказали вначале! – просьбы оставались без ответа. «Почему? – недоумевал Володя. – Вроде все, что надо, есть: темперамент, голос, вера и к тому же такая заметная, громкая фамилия». И ему было страшно обидно, что она никак не попадает в афиши! И вот тогда-то впервые он был в этом кабинете. Тогда ему не предложили сесть, а просто осведомились:

– В чем дело?

От такого начала Володя чуть-чуть застеснялся. Но только чуть-чуть.

– Я хочу работать, – сказал он таким тоном, что даже «Я есть человек» прозвучало бы менее убедительно.

– Я тоже, – последовал мгновенный ответ.

– Что вы и делаете, – не растерялся Володя.

– Что и вы будете делать в моем возрасте, – ответил режиссер, и Таманин увидел седые волосы, очки и теплые туфли. После этого вопрос «когда?» был уже неуместен, но он ушел из кабинета гордо и, как ему показалось, даже хлопнул дверью. После этого он уже не требовал и стал терпеливо ждать, когда он будет в возрасте, а пока его регулярно снимали в массовках, где его громкая фамилия терялась среди десятков более скромных.

Теперь он уже не хлопнул дверью, а вяло направился к двери.

– Подождите, – вспомнил вдруг режиссер. – Помните, вы когда-то просили работы. Вот вам! Дождались! Там даже есть несколько реплик! Правда, мы их вымарали для первого раза, а в следующий раз – скажете!

«Ну да! – мрачно подумал Володя. – А в следующий раз придет Голиков».

– Ничего не поделаешь, – глядя на скорбящее лицо Володи, посочувствовал режиссер. [– Искусство требует жертв!]

«Что-то уж очень часто оно их требует», – мысленно отпарировал Володя и вышел.

Он полетал, довольно быстро освоился, и помреж сказал ему, пожав руку:

– Вы сейчас вместо ангела хватали рабочего сцены, но не забудьте, что на спектакле вы хватаете третьего ангела.

– Схвачу! – пообещал Володя и, взглянув на часы, отправился в буфет: домой он уже сходить не успел бы. Позвонил домой Тане и в ответ на «Только что ушла!» со вздохом спросил:

– Передайте, что у Володи сегодня спектакль.

Молоко ему показалось рыбьим жиром, булка горькой, ел он с кислым видом и являл собой довольно [грустную] картину.

И вот спектакль!

Одевшись в злого духа и прицепив за кулисами проволоку к поясу, он подумал: «А, кстати, что сегодня за спектакль?» Но вспомнить не успел.

– Ваш выход, – прошептал помреж, – вылетайте скорее!

«Хорош выход», – подумал он и полетел.

Минут через пять начали вылетать ангелы. Володя хотел схватить третьего, но этого не получилось, и он погнался за четвертым, чтобы хоть его схватить. Изловчился и поймал, но в это время, к его крайней досаде, за другую руку ангела схватил совсем посторонний злой дух.

Володя потянул к себе, злой дух к себе. Володя сильн[ее], злой дух тоже.

– Это мой ангел, – услышал он злобный сценический шепот. – Отпустите.

«А может, действительно его?» – Но перспектива остаться без ангела испугала его, и он еще сильнее потянул ангела.

– Да вы же меня разорвете, – совсем тихо пролепетал ангел. Что-то очень знакомое послышалось ему в этом голосе!

– Таня! – закричал он на весь театр. – Таня! – И вырвав ангела из рук постороннего злого духа, он улетел с нею за кулисы.

– Кто это сказал? Кто это сказал? – пронеслось по зрительному залу совсем не сценическим шепотом.

– «Кто-кто»! Руслан! – громко объявил солидный мужчина в третьем ряду.

– Так ее зовут Людмила – при чем тут Таня! – возразило сразу несколько голосов.

– Так, может, это другая!

– Ага! Значит, он не Людмилу, а Таню любит! Понятно!

– Ничего не понятно! – возмутились знающие пьесу. – Он ее ищет, и потом, он однолюб, не то что некоторые.

Шум постепенно стихает, действие уже кончилось.

А в это время за кулисами Витоль-Таманин, вися на проволоке и крепко держа Таню, быстро, задыхаясь, говорит:

– Таня! Я вам звонил! Я так жалел, что пропал вечер! Я так хотел вам сказать, что я вас люблю, но [в] это время искусство потребовало очередной жертвы, и это, как всегда, оказался я! Но вы-то почему здесь? Я так поражен! Вы как снег на голову, вернее, как ангел с неба! Я вас люблю!

И также, вися на проволоке, с радостно забившимся сердцем ангел говорит:

– Видимо, искусству оказалось мало одной жертвы – второй была я. Но я все равно так рада, так…

– Слезайте, – раздается громовой обиженный голос помрежа. – Сейчас раздевайтесь, а завтра!.. – Тут помреж делает такое лицо, будто ему самому страшно того, что будет завтра, он ударяет себя по щеке, мотает головой, чмокает языком и вообще переживает (будто представляет себе картину «Жертвы фашизма», и завтра Володю и Таню по меньшей мере сварят в масле).

Да! Завтра будет скандал. Еще бы – публика в течение трех часов следила, как Руслан любит Людмилу, и вдруг под занавес выясняется, что он ее вовсе не любит и разыскивает не ее, а какую-то Таню.

Но о том, что будет завтра, мы не будем говорить. Сегодня Володя Витоль-Таманин и Таня Савицкая счастливы. Они быстро одеваются и всю ночь напролет бродят по чудесной майской Москве, тесно прижавшись друг к другу. Теперь им, наверное, уже легче будет [дожидаться] того возраста, когда актеры начинают работать, и теперь им не отрешен тот момент, когда искусство снова потр[ебует жертв].

Дельфины и психи

Записки сумасшедшего

Все ниженаписанное мной не подлежит ничему и не принадлежит никому.