Только интересно, бред ли это сумасшедшего или записки сумасшедшего и имеет ли это отношение к сумасшествию?

Утро вечера мудренее, но и в вечере что-то есть. Бедная Россия, что-то с ней будет. Утром… Давали гречневую кашу с сиропом. Хорошо и безопасно. А Далила блудила с Самсоном. Одна сторожиха доложила, что Самсона спать уложила. Далила его подсторожила, взвалила, поносила, поголосила и убила Дездемону.

Про каннибалов рассказывают такую историю. Будто трое лучших из них (из каннибалов) сидели и ели елки на ели. Захирели, загрустили и решили: кто кого есть будет. Один говорит: не меня, – другой говорит: не меня, – третий говорит: не меня. Кто же кого – тогда?! Никто. Потому что у каннибалов свои законы и обычаи: не хочешь – не ешь!

Доктор! Я не хочу этого лекарства, от него развивается импотенция. Нет развивается, нет развивается, нет развивается! Нет, нет, нет! Ну, хорошо, только в последний раз! А можно в руку?! Искололи всего, сволочи, иголки некуда сунуть.

Далее и везде примечания.

А что вы читаете? А? Понятно! А вы знаете, как поп попадью извел? Что значит извел? Убил, то есть. Ну! Развод по-итальянски. Вот. Он ее подкараулил и спустил на нее икону Спасителя. Тройной эффект. Во-первых, если уж Спаситель не спас, а убил, значит, было за что.

На прогулку я не пойду – там психи гуляют и пристают с вопросами.

Один спросил вчера, нет, сегодня… вчера… вчера…

– Вы, – говорит, – не знаете, сколько время?

– Не знаю, – говорю, – и вам не советую, потому что время – деньги, и время – пространство. А вы, – говорю, – паразит. И живете, небось, по Гринвичу!

У Эйнштейна второй его постулат гласит: скорость света не зависит от скорости движения источника. Проще говоря:

Θ = W/C2 = W2/C = Θ

F × mc 2/2 (B) 3 – 1°111 > L~

Это у него. А на практике у космонавтов все наоборот, и крысы у них мрут даже раньше, чем люди, потому что людям дают по 10 g, а крысам, мышам и преступникам – по 40, проще говоря:

(W)° – fcx 2 – 1 = 0

Я стал немного забывать теорию функций. Ну, это восстановится. Врач обещал… врет, наверно. Но если не врет – господи, когда же ужин?

В кабинет профессора Корнеля, или нет, Расина, тогда ладно.

В кабинет некоторого профессора лингвиста-ихтиолога развязной походкой вошел немолодой уже дельфин. Сел напротив, заложил ногу на ногу, а так как закладывать было нечего, то он сделал вид, что заложил. И произнес:

– Ну-с?

– Я вас не вызывал. – Профессор тоже сделал вид, что ничуть не удивлен, но не так-то легко обмануть умное даже животное, с подозрением на разум.

– Я сказал только «ну-с!» А дальше вот что: сегодня дежурный по океанариуму, фамилию забыл, во время кормления нас, во-первых, тухлой рыбой, во-вторых, ругал нецензурно нас – я имею в виду дельфинов, а также других китообразных и даже китов.

– В каких выражениях? – спросил профессор и взял блокнот.

– Я уверяю вас, что в самых-самых. Там были и «дармоеды», и «агенты Тель-Авива», и что самое из самых – «неразумные твари».

– Я сейчас распоряжусь – и его строго накажут.

– Не беспокойтесь, он уже наказан, но вы должны были бы попросить извинения за него, ведь вы той же породы и тоже не всегда стесняетесь в выражениях! Население требует! Иначе будут последствия!

Только здесь оскорбленный профессор вспомнил, что дельфины еще не умеют говорить, что работе, конечно, еще далеко до конца и что, как это он сразу не понял, – ведь это сон, переутомление.

– О господи. – Он ткнул себя в подбородок хуком слева и закурил сигару.

– Господь не нуждается в том, чтобы его поминали здесь. Ему достаточно наших вздохов и обид. К тому же он сейчас спит. Вот его трезубец. – Здесь дельфин довольно бесцеремонно вытащил изо рта сраженного профессора сигару и закурил, пуская громадные кольца изо рта.

– Фу! Какая гадость! – раздавил сигару, впрочем, нет, давить ему было тоже нечем, но он сделал что-то такое, от чего сигара зашипела и перестала существовать. – А теперь идемте, – пропищал он тоненьким голосом, именно голосом, на который так не надеялся профессор, сплюнул, поиграл трезубцем и встал.

Дельфины вообще любят резвиться. Они от людей отличаются добротой, выпрыгивают из воды, улыбаются и играют с детьми дошкольного возраста.

Но этот дельфин, кажется, вовсе не собирался играть с дошкольниками. Во всяком случае, так показалось профессору, и он покорно встал на шатающиеся ноги…

А сегодня мне нянечка сказала: «Красавчик ты наш» – и еще, что я стал дисциплинированнее самых тихих (помешанных). Хорошо это или плохо? То be or not to be – вот в чем вопрос. Пишу латынью, потому что английского не знаю, да и не стремился никогда, ведь не на нем разговаривал Ленин, а только Вальтер Скотт и Дарвин, а он был за обезьян.

В 3ч[аса] 30мин[ут] ночи молодой идиот сунул мне локтем в бок и сообщил, что трамваи не ходят, и последний, 47-й, прошел 2 часа назад, видимо развозя кондукторов, работников парка и случайных прохожих. «Последний троллейбус, по улицам мчи!» – и т[ак] д[алее]. Эх! Все-таки замечательная эта штука – жизнь!..

Доктор, я не хочу этого лекарства, от него бывает импотенция! Нет бывает! Нет бывает! Да бывает, черт возьми! Ну ладно, в последний раз! Ну зачем опять! Прошу же в руку!

Вчера мне снилась кто-то средняя между Бриджит Бардо и Ив Монтаном. Это, наверное, началась нимфомания. Говорят, что Бриджит не живет со своим мужем, потому что не хочет. Грандиозно! У них все так: не хочет и все! Не живет! А здесь – попробуй! Нет! И думать нечего! Выйду отсюда – заставят! Они все могут заставить. Изверги! Немцы в концлагерях, убийцы в белых халатах, эскулапы, лепилы! Гиппократы, и все! Ах, если бы не судьбы мира! Если бы не это! Если бы!..

Шестым чувством своим, всем существом, всем данным господом богом разумом уверен я, что нормален. Но увы! Убедить в этом невозможно, да и стоит ли?!

И сказал Господь:

– Да восчешутся руки мои, да возложатся на ребра твои, и сокрушу я их! Так и с недугом будет моим – мне врач обещал, что к четвергу так и будет.

Все пророки – и Иоанн, и Исаак, и Соломон, и Моисей, и еще кто-то – правы только в одном, что жил Господь, распнули его, воскрес он и ныне здравствует, царство ему небесное. А все другое, насчет возлюбления ближнего, подставления щек под удары оных, а также – «не забижай», «не смотри», «не слушай», «не дыши, когда не просят», и прочая чушь – все это добавили из устного народного творчества. Да, вот еще: «не убий!» – это правильно. Не надо убивать. Убивать жалко, да и не за что.

Сейчас начнутся процедуры, хвойные ванны, кои призваны поднимать бодрость духа нашего тела, а также и достоинства.

Так что – не убий, и все тут. Я ни за что не пойду в столовую. Там психи едят и чавкают. Не уверяйте меня, именно – чавкают и вдобавок хлюпают. Ага, эврика! Несмотря на разницу в болезнях, шизофрения, там, паранойя и всякая другая гадость, – у них есть еще одно, вернее два общих качества. Они все – хлюпики и чавчики. Вот! И я к ним не пойду, я лучше возьму сухим пайком, имею я, в конце концов, право на сухой. У вас здесь и так все сухое: закон и персонал обслуживающий. И я требую сухой паек! Нет? Тогда – голодовка! Только голодовка может убедить вас в том, что личность – это не жрущая тварь, а нечто, т[о] е[сть] даже значительно нечто большее.

Да! Да! Благодарю! Я и буду голодать на здоровье. Читали историю КПСС? Нет, старую! Там многие голодали и, заметьте, с успехом. А один доголодался до самых высоких постов и говорил с грузинским акцентом. Он уже, правда, умер, и тут только выяснилось, что голодовки были напрасны. Но ведь это почти через 40 лет. Ничего, лучше жить 40 лет на коне, чем без щита. Я лучше поживу, а потом, уже после смерти, пускай говорят:

– Вон, он-де голодал и поэтому умер.

Пусть говорят хоть в сумасшедшем доме. Мне хватит этих 40.

Зовут на прогулку. Там опять они, они – это люди, которых зовут не иначе как «больной» и обращаются ласково, до ужаса ласково. Пойду. От судьбы не уйдешь! Ни от своей, ни от мировой. Тем более что наши судьбы – как две большие параллели.

Вот лексикон! Надо запомнить, и все встанет на место: мы называемся «чума», а есть еще «алкоголики». Вот и все. Надо же как просто.

На улице слякоть, гололед. Где-то ругаются шоферы и матерятся падающие женщины, а мужчины (не падающие) вовсе и не подают им рук, а стараются рассмотреть цвет белья или, того хуже, ничего не стараются, так идут и стремятся, не упасть стремятся. Упадешь – и тебя никто не поднимет: сам упал – сам вставай. Закон, вагон, полигон, самогон, ветрогон, алкогон и просто «гон».

– А вы знаете, я ведь начальник Галактики. Это очень, очень много. А вы, ну что вы?

– А я – начальник Вселенной.

– Этого не может быть, Галактика – это и есть Вселенная. А тут не может быть двух начальников одновременно.

– Извините, я позвоню домой… Мария, это я! То же ты? Да? А кефир? Я не могу без кефира, все кругом смеются, что я без кефира. Жду!.. Так вы утверждаете, что Галактика и Вселенная – одно и то же. Позвольте заметить вам, что это не так. Это все равно что, ну… Галактика – это только завтрак, зато Вселенная – это много завтраков, обедов и ужинов в течение неограниченного времени. И я начальник всего этого, так что прошу вас отойти и не мешать. Меня ждут дела.

Каждый человек может делать то, что хочет и не хочет его начальник. Есть такой закон. А если нет начальника, то и закона нет, и человека, следовательно, нет. Ничего нет. Есть дома, окна, машины, а больше ничего. Нуль. Один всемирный нуль, как бублик, который никто не съест, потому что он не бублик вовсе, а нуль. Нуль.

Хватит, так нельзя. Врач запретил мыслить такими громадными категориями. Можно сойти с ума и… тогда прощай: гололед, метро и пивные, тогда все время – одно это: психи, врачи, телевизор и много завтраков, обедов и ужинов, т[о] е[сть] Вселенная. Сгинь! Сгинь! Сгинь! Нечистая сила! Нечистая сила – это грязный Жаботинский. Есть такое сравнение. Сгинь, грязный Жаботинский.

Вот еще был такой сарай. Двое пили, пили и все пропили с себя и с окружающих. С окружающих их семей: отцов, матерей, жен, детей. Это с деток-то! Изверги! Дети-то ведь ручонки тянут, зябнут, есть просят, а им и во двор-то похулиганить выйти не в чем. А они пропили все в дым, в лоск, в стельку, в дупель, в усмерть и еще в бабушку твою бога душу (Маяковский). Душегубы!

Словом, вопрос возник, как быть, что пить. Нечего пить, потому что не на что купить и грабить боязно – дадут по морде и бутылку на сдачу посуды отберут.

Один, который старше и трезвей, говорит:

– Пошли кровь сдавать – четверной эффект: уважать будут – раз и три сотни дадут – четыре.

Пошли. Одному – р-раз иголку в руку и качают, и качают. Насосом в две руки. Он хлоп – и в обморок, не вынес равнодушия. Ни тебе уважения и трехсот. Оказалось, откачали на сотню. Они две бутылки купили, пьют и плачут. А друг говорит:

– Твою кровь пьем, Ваня! Кровь людская не водица, она – водка, Ваня, водка она – кровь, ничего более.

– А ты всегда, Вася, кровь мою, не водицу пил. Пил и не закусывал. Кровопиец ты и есть. Сволочь ты, и нет тебе моего снисхождения. Получай, – говорит, руку-то поднял, а ударить не может – ослаб.

А тот и не слышал ничего – спал. На сосисках спал и кровь даже не допил. Может, пожалел! А?