Единственные свидетели исчезают быстрее, чем появились. Собираются они на реке в течение нескольких недель, откармливаются, а потом улетают. Словно по незримому сигналу пернатое полотно распускается на волокна. Длинные нити из тысячи птиц взмывают в небо, унося с собой память о реке Платт. Полмиллиона журавлей рассеиваются по континенту. Стремятся на север, преодолевая по штату или больше в день. Самые отважные минуют еще тысячи километров, вдобавок к тем, что вели их к этой реке.

Плотные, суетящиеся журавлиные толпы бросаются врассыпную. Журавли летают семьями: с единственным партнером и парочкой отпрысков, что пережили прошлый год. Направляются в тундру, к торфяным болотам и овцебыкам – к исходной точке, хранимой в памяти. Следуют ориентирам – рекам и озерам, горам, лесам, – сверяясь с внутренним атласом, скомпилированным за годы полетов. Садятся за пару часов до непогоды, словно умеют предсказывать штормы. К маю они находят гнездовье, покинутое годом ранее.

Весна разливается по Арктике под допотопные журавлиные вскрики. Парочка, ночевавшая на обочине в ночь аварии рядом с перевернутым грузовиком, теперь живет на далеком побережье залива Коцебу на Аляске. Стоит им приблизиться к гнезду, как в мозгу щелкает сезонный переключатель. Они начинают яростно отстаивать свою территорию. Нападают даже на собственного растерянного годовалого птенца, которого нянчили всю дорогу, отгоняют прочь, заклевывая и ударяя крыльями.

Серо-голубые перья становятся коричневыми из-за ржавеющих в болотах железяк. Птицы покрывают себя грязью и листьями, этакий сезонный камуфляж. Гнездо – обнесенная рвом кучка веток и перьев шириной в метр. Они гулко перекликаются друг с другом, выгибая шеи тромбонами. Танцуют, низко кланяясь, пинают ногами свежий соленый воздух, снова отвешивают поклоны, прыгают, кружатся, расправляют крылья, изгибают шею – то ли от радости, то ли от усталости. Ритуальная весна в северном крае бытия.

Птицы хранят в памяти фотокадры увиденного. Эта парочка вместе уже пятнадцатый год. Впереди у них еще пять. К июню будет два новых яйца, пятнисто-серых овала, – как и у других пар, отложивших яйца в этот год и в годы, прошедшие с создания всего живого.

Пара, как и всегда, по очереди ухаживает за яйцами. Северная ночь убывает и к моменту вылупления потомства вовсе исчезнет. Появляются два голодных, крепко стоящих на ногах детеныша. Теперь родители охотятся не для себя, а ради прожорливых деток: непрерывно подкармливают их семенами и насекомыми, мелкими грызунами, запасенной энергией Арктики.

В июле младший птенец умирает от голода, становится жертвой аппетита старшего брата. Такое случалось раньше, и очень часто: жизнь, начавшаяся с братоубийства. Одинокий выживший птенчик взлетает. Через два месяца он полностью оперится. С возвращением полярной ночи удлиняются его короткие пробные полеты. На семейном гнезде к утру образуется иней; болота покрываются коркой льда. К осени подросший птенец готов заменить изгнанного ранее отпрыска в долгом обратном путешествии к месту зимовки.

Но сначала птицы линяют, надевают родное серое оперение. В конце лета у них в головах что-то снова щелкает; к семейной троице возвращается подвижность. В одиночестве они больше не нуждаются. Кормятся рядом с другими пернатыми, вместе ночуют. Слушают крики других семей, плывущих по невидимой воздушной колбе над долиной Танана. Вскоре они тоже взлетают, формируют клин и становятся едва различимой однородной нитью. Нити сплетаются в сеть, сети – в полотна. И вскоре пятьдесят тысяч птиц в день прилетают во всполошенную долину, петляющая по небу целыми днями журавлиная река грохочет восторженными доисторическими криками.

Должно быть, в головах птиц хранится символ, означающий «пора». Они окидывают взглядом цикличные, сменяющие друг друга очертания: гора, равнина, тундра, гора, равнина, пустыня, равнина. Словно по чьему-то мановению стаи взлетают медленной спиралью, образуют огромные, закручивающиеся ввысь колонны теплого воздуха, которые каждый новый птенчик учится обуздывать, стоит всего раз взглянуть на родителей.

Однажды осенью, давным-давно, когда пришло время отлета, журавли увидели на лугу одинокую алеутскую девушку. Окружив ее необъятным, серым, кружащимся облаком, они подняли ее над землей, хлопая крыльями и громко трубя, дабы заглушить ее крики. На воздушной колонне девушка поднялась ввысь и растворилась в уходящей на юг стае. И теперь каждую осень перед отлетом журавли продолжают кружить в небе, заново переживая пленение человеческого дитя.

Даже многие годы спустя Вебер точно помнил, когда в его жизни появился синдром Капгра. Дата в дневнике гласила: «Пятница, 31 мая 2002 года, 13:00, Кавана, ресторан на Юнион-сквер». Первые экземпляры «Страны неожиданных открытий» только вышли из печати, и редактор Вебера хотел отпраздновать радостное событие. Но публикации для Вебера больше не были в новинку: все-таки уже третья книга. Двухчасовая поездка на поезде из Стоуни-Брука являлась скорее обязанностью, чем волнительным путешествием. Но Боб Кавана хотел встретиться, и все тут. «Я просто на седьмом небе», – сказал молодой редактор. Журнал «Паблишерс Викли» назвал книгу Вебера «невероятным путешествием по закоулкам человеческого разума, записанным мудрецом в расцвете сил». Наверняка выражение «невероятное путешествие» еще долго будет высмеиваться в медицинских кругах – Веберу так и не простили успеха предыдущих книг. А фраза «в расцвете сил» и вовсе угнетала. Получалось, что впереди его ждет только закат, упадок.

Вебер вышел из здания Пенсильванского вокзала и резвой походкой направился на площадь Юнион-сквер – идти на встречу он совсем не хотел, но утешал себя тем, что хотя бы разомнется. К пространству города он так и не привык: тени сбивали с толку так же, как и восемь месяцев назад. И парк – как клочок неба там, где его быть не должно. В последний раз в город Вебер приезжал ранней весной, и тогда его здорово испугало урбанистическое световое шоу. Прожекторы прорезали светом воздух, и выглядел городской пейзаж так, будто сошел со страниц его вышедшей книги о фантомных конечностях. Образы, угасавшие уже как три четверти года, снова вспыхнули в голове. Но нынешнее невероятное утро было настоящим, а все, что было до, – ложным сном. Вебер шагал на юг по невыносимо обыденным улицам, думая, что ничего не потеряет, если больше никогда в жизни сюда не вернется.

Зайдя в ресторан, он стоически перенес крепкие объятия Боба Кавана. Редактор едва сдержал ухмылку.

– Сказал же, не стоит наряжаться.

Вебер развел руками:

– Так я разве при параде?

– Как всегда в своем репертуаре. Нужно сделать отдельное подарочное издание с вашими фотографиями в сепии. Лощеный нейробиолог. Модник научного сообщества.

– Не преувеличивайте. Или что, все очень плохо?

– Нет, что вы. Выглядите превосходно… и чуть старомодно.

За обедом Кавана прямо-таки источал очарование. Он пересказал Веберу последние новости и рассказал, как тепло приняли европейские агенты «Cтрану неожиданных открытий».

– Ваша самая успешная работа, Джеральд. Я уверен.

– Боб, мне не нужны рекорды.

Они перешли к обсуждению актуальных сплетен книгопечатного бизнеса. За чашкой совершенно бесплатного капучино Кавана наконец сказал:

– Итак, довольно любезностей. Вскрывайте карты, приятель.

В последний раз Вебер играл в блэкджек тридцать три года назад, на первом курсе колледжа в Колумбусе. Тогда он учил игре Сильви. Она предложила сыграть на секс. Хорошее предложение, все в выигрыше. Но в стратегическом плане все-таки провальное: про карты они в итоге моментально забыли.

– Ничего нового, Боб. Хочу написать что-нибудь про память.

Кавана оживился.

– Альцгеймер? Из этой области? Стареющее население. Снижение когнитивных функций. Популярная тема.

– Нет, не о потере памяти. Хочу написать о том, как люди помнят.

– Интересно. Великолепно, я бы сказал. «Как улучшить память за пятьдесят две недели». Нет, постойте. У кого есть столько времени? Как насчет «за десять дней»?..

– Краткий обзор современных исследований. Что известно о процессах в гиппокампе.

– Ага. Понял. Наверное, видно, как гаснут долларовые символы в моих глазах, да?

– Вы хороший парень, Роберт.

– Спорное заявление. А вот редактор я просто потрясающий. – Потянувшись к чеку, Кавана спросил, – Ну хотя бы главу про медикаментозную стимуляцию мозга добавите?

Позже, когда Вебер, вернувшись на Пенсильванский вокзал, ждал поезда до Стоуни-Брук под табло отправления, ему радостно помахал рукой мужчина в потрепанном синем жилете и заляпанных жиром вельветовых брюках. Должно быть, журналист, когда-то бравший у него интервью; Вебер давно перестал их запоминать. Но скорее всего, это один из тех читателей, которые не понимают, что рекламные фотографии и телевидение способствуют только одностороннему общению. Стоило таким людям завидеть его седую, лысеющую голову, голубой блеск за проволочной оправой, мягкий, отеческий изгиб носа и вьющуюся седую бороду – помесь Чарльза Дарвина и Санта-Клауса, – как они тут же здоровались с ним, словно с родным безобидным дедулей.

Неопрятный мужчина остановился рядом и принялся болтать без умолку, переминаясь с ноги на ногу и поглаживая засаленный жилет. Вебера так заинтриговали тики, что он забыл отстраниться. Слова изливались бурным потоком.

– Привет! Давно не виделись. Помнишь наше маленькое путешествие на запад? Втроем ездили. Та экспедиция мне прямо глаза открыла. Слушай, можешь помочь? Нет, деньги не нужны, спасибо. Пока хватает. Просто скажи Анджеле, что все неплохо прошло. Пусть будет, кем пожелает. Все нормально Нормально быть теми, кто мы есть. Ну, тебе объяснять не надо. Правда, ведь? Скажи, я прав?

– Вы, безусловно, правы, – ответил Вебер. Судя по всему, синдром Корсакова. Конфабуляции – вымыслы, заполняющие пробелы в памяти. Истощение вследствие длительного злоупотребления алкоголем, дефицит витамина B, перекроивший реальность. Всю обратную двухчасовую поездку Вебер писал о том, что люди, должно быть, – единственные существа, которые хранят память о событиях, которые никогда не происходили.

Правда, он так и не понял, к чему развивал эту тему. Он и сам от чего-то страдал, – возможно, печали от завершения карьеры. Долгое время – настолько долгое, что Веберу самому не верилось, – он точно знал, о чем хотел писать. А теперь у него появилось ощущение, что писать больше нечего.

Дома никого не оказалось. Сильви еще не вернулась из «Искателей пути». Он уселся за компьютер и запустил электронную почту, испытывая смесь возбуждения и страха: прошло немало времени с тех пор, как он проверял ящик. Из всех жителей северного Юкатана он, наверное, появился в сети последним, и мгновенное цифровое общение его сильно угнетало. Увидев счетчик новых входящих, Вебер вздрогнул. Весь вечер уйдет на то, чтобы все разобрать. И все же внутри вспыхнул детский азарт, словно ему снова было десять и он заглядывал в мешок с почтой в надежде отыскать поздравительное письмо о победе в конкурсе, про участие в котором уже и думать забыл.