Стоило произнести слова, как она почти поверила, что это – чистая правда. Из заклеенного рта вырвался стон. Рука с поставленной капельницей потянулась вверх и схватила ее за запястье. Карин удивилась его меткости. Хватка была слабой, но смертельной, тянула вниз, в паутину трубок. Марк судорожно цеплялся за ее кожу, будто в эту секунду она все еще могла предотвратить аварию.

Медсестра попросила ее выйти. Карин Шлютер сидела в комнате ожидания в отделении травматологии – стеклянном террариуме в конце длинного коридора, пропахшего антисептиками, отчаянием и древними медицинскими журналами. Рядом на прямоугольных мягких стульях абрикосового цвета сидели склонившие головы фермеры и их жены в темных толстовках и комбинезонах. Карин пошла определять: сердечный приступ у отца; несчастный случай на охоте у мужа; передозировка у ребенка. По телевизору в углу со сбавленной громкостью крутили пейзажи горной пустоши, усеянной партизанскими отрядами: Афганистан, зима, 2002. Чуть позже она заметила струйку крови, стекающую по указательному пальцу правой руки из прокушенной кутикулы. Встав, направилась в уборную. Там ее стошнило.

Позже она запихнула в себя что-то теплое и липкое из больничной столовой. В какой-то момент Карин оказалась на одной из недостроенных бетонных лестничных площадок, на которые выходят только в случае эвакуации, и набрала номер крупной компании по производству компьютеров и бытовой электроники в Су-Сити, где работала в отделе по связям с потребителями. Суетливо разглаживая мятую юбку из букле, будто начальник мог видеть ее через телефон, она рассказала ему о случившемся, не вдаваясь в детали. Объяснение получилось на удивление спокойным – сказались тридцать лет сокрытия семейных тайн. Она попросила два выходных. Он дал три. Она хотела возразить, но сразу же согласилась, поблагодарив его.

В комнате ожидания ее встретила необычная картина: восемь мужчин средних лет во фланелевых рубашках встали кольцом и уставились в пол. Раздалось тихое бормотание; ветер, дразнящий одинокие шторы фермерского дома. Шепот накатывал волнами: то прибывал, то стихал. Вскоре пришло понимание: молитвенный круг для несчастного, которого привезли сразу после Марка. Импровизированная служба пятидесятников, призванная помочь там, где были бессильны скальпели, лекарства и лазеры. На мужчин снизошел дар языков, и говорили они легко, словно вели светскую беседу. От дома не скрыться. Даже в кошмаре.

Состояние стабильное. Повезло. Слова помогли Карин продержаться до полудня. Но когда травматолог подошел к ней в следующий раз, прозвучало «отек головного мозга». По непонятной причине внутричерепное давление Марка повысилось. Медсестры пытались понизить температуру тела. Доктор также упомянул аппарат искусственной вентиляции легких и пункцию желудочков мозга. О стабильности и удаче в этот раз не было ни слова.

Когда ей снова позволили зайти к Марку, она его не узнала. Человек, к которому ее привели во второй раз, был без сознания, лицо стало чужим. Он не открыл глаза, когда она позвала его по имени. Его руки неподвижно покоились, даже когда она их стиснула.

К ней подошел больничный персонал. И начали говорить с ней, как с умственно отсталой. Карин старалась вытрясти их них хоть какую-то информацию. Содержание алкоголя в крови Марка – чуть ниже допустимого в штате Небраска, – то есть он выпил три-четыре кружки пива за пару часов до того, как сел за руль. Никаких других веществ анализы не показали. Машина ремонту не подлежит.

Двое полицейских вывели ее в коридор, отвели в сторонку и начали задавать вопросы. Она рассказала, что знала, – то есть, по сути, ничего. Час спустя уже казалось, что полицейские ей вовсе привиделись. Ближе к вечеру, когда она сидела в зале ожидания, к ней подсел мужчина лет пятидесяти в синей рабочей рубашке. Она уставилась на него, моргая. Вряд ли кому придет в голову искать подружку в отделении травматологии. Даже в этом городе.

– Тебе следует нанять адвоката, – сказал мужчина.

Карин моргнула и покачала головой. Сказывалась бессонная ночь.

– Тот малый, что перевернулся в машине, – твой? Читал о нем в «Телеграфе». Обязательно найми адвоката.

Она снова покачала головой:

– Свои услуги предлагаете?

Мужчина отпрянул.

– Боже упаси, нет. Просто решил дать дружеский совет.

Карин отыскала газету и стала перечитывать сжатый репортаж об аварии, пока не задвоилось в глазах. Устав сидеть в стеклянном террариуме, она прошлась по отделению, потом снова села. Каждый час молила пустить ее к брату. Каждый раз ей отказывали. Она дремала по пять минут за раз, откинувшись на спинку кресла абрикосового цвета. Стоило прикрыть веки, как перед глазами вырастал, словно бизонова трава после степного пожара, Марк. Ребенок, из жалости всегда выбиравший худших игроков в свою команду. Взрослый, звонивший только тогда, когда напивался до слез. В глазах защипало, на языке стало горько. Зеркало в уборной отделения отразило покачивающуюся фигуру, неровную кожу, ниспадающие спутанной занавесью рыжие волосы. Но в целом, учитывая происходящее, выглядела она прилично.

– Кое-что изменилось, – заявил доктор.

На нее посыпались слова про бета-волны, миллимет-

ры ртутного столба, доли, желудочки мозга и гематомы. В итоге до Карин дошло: Марку нужна операция.

Они сделали ему надрез в горле и вставили стержень в череп. Медсестры перестали отвечать на вопросы. Несколько часов спустя она снова попросила увидеть брата, стараясь говорить голосом, которым обычно обращалась к клиентам. В ответ ей сообщили, что Марк слишком слаб после процедур. Медсестры осведомились, не нужно ли ей что-нибудь, и Карин не сразу поняла, что они имеют в виду таблетки.

– Нет-нет, спасибо. Я в порядке.

– Поезжайте домой, – посоветовал травматолог. – Настоятельно советую как врач. Вам нужно отдохнуть.

– Люди спят на полу в зале ожидания. Я могу съездить за спальным мешком.

– Сейчас вы вряд ли что-то можете сделать.

Карин так не считала. В ее мире это было попросту невозможно.

Она пообещала отдохнуть, если ей позволят увидеть Марка хотя бы на минуту. Ей разрешили. Глаза он не открыл и ни на что не реагировал.

Но тут она увидела записку, дожидающуюся чего-то на прикроватной тумбочке. Никто не знал, когда она появилась. Кто-то незаметно проскользнул в палату, когда входить запрещали даже Карин. Тонким, изысканным, как у иммигрантов прошлого столетия, почерком было выведено:

Я никто

но сегодня вечером на дороге Норт-лайн

Нас свел БОГ

чтобы подарить тебе еще один шанс

и тоже кого-нибудь спасти

Стая птиц, каждая в огне. Звезды летят пулями. Алые пятна обрастают плотью, вот гнездо, часть туловища, конечности.

Непрерывное и вечное: всегда неизменное.

Стая огненных угольков. Там, где иссякает серость, вечная вода. Плоская ширь движется медленно, будто жидкость. В итоге есть только поток. Бесцельный поток, самое низшее, что выше знания. Он есть холод, а потому не может мерзнуть.

Тело – плоская вода, снижающаяся на миллиметр за километр. Торс длиною в мир. Оледенелое течение от начала и до конца. Огромные островки, изгибы лет, ленивая, медленная кривая, предельно обездвиженное движение, один растянутый порог.

Совсем не река, не мокрая, не бурая, не медленная, не на запад, нет ничего, только волнение, тут и там. Лицо вытягивается в беззвучном крике. Белая колонна, освещенная потоком света. Затем безграничный ужас, подъем в воздух, переворот и падение – что угодно, лишь бы не попасть.

Изданный звук не становится словом, но говорит «пойдем». Пойдем. Навстречу смерти.

Наконец, есть лишь вода. Ровная вода, растекающаяся до своего уровня. Вода – ничто, но утекает в никуда.

Карин заселилась в гостиницу для туристов, приехавших смотреть на журавлей. Та находилась неподалеку от федеральной магистрали. Номера походили на грузовые контейнеры. Цену запросили грабительскую. Но главное – недалеко от больницы. Всего на один день, а назавтра предстояло искать постоянный ночлег. Как ближайшая родственница она имела право проживать в квартале от больницы, в общежитии, субсидируемом за счет подачек крупнейшего в мире глобального картеля быстрого питания. «Дом клоуна» – так они с Марком его назвали, когда отец умирал от смертельной бессонницы четыре года назад. Умирал целых сорок дней, и когда все-таки согласился лечь в больницу, мать иногда оставалась на ночь в «Доме клоуна», чтобы быть рядом. Карин подавила воспоминание: на него сейчас не было сил. Вместо этого она поехала к дому Марка в получасе езды от больницы.

Через несколько месяцев после смерти отца Марк купил в Фэрвью дом из каталога на свою часть скудного наследства. По пути Карин заблудилась, и пришлось остановиться на заправке и спросить дорогу до Ривер-Ран-Эстейтс у подражателя Уолтера Бреннана. Символично. Ей не нравилось, что Марк осел в этом городке. Но брат после смерти Кэппи никого не слушал.

Наконец она нашла модульный дом «Хоумстар», гордость Марка и главное достижение его взрослой жизни. Купил он его незадолго до того, как устроился слесарем по техническому и ремонтному обслуживанию второго разряда на мясокомбинате в Лексингтоне. В день выписки чека на первоначальный взнос Марк шатался по городу и веселился, словно праздновал не покупку дома, а помолвку.

За входной дверью Карин встретило свежее собачье дерьмо. Блэки озадаченно съежилась в углу гостиной, виновато скуля. Карин выпустила бедняжку погулять, насыпала корма. На лужайке, словно сошедшей с почтовой марки, бордер-колли принялась пасти все подряд – белок, снежинки, столбики забора, – лишь бы убедить людей в том, что она по-прежнему достойна любви.

Отопление было отключено. Трубы не взорвались лишь благодаря давней привычке Марка: он никогда не закручивал кран до конца. Карин собрала собачью кучу и выбросила ее на оледеневшую лужайку. Собака подкралась ближе: она явно хотела познакомиться, но прежде всего желала узнать, где же хозяин. Карин опустилась на крыльцо и прижалась лицом к замерзшим перилам.

Вскоре она продрогла и вернулась в дом. Как минимум стоило подготовить жилище к возвращению Марка и разобраться с беспорядком, накопившимся за месяцы. В комнате, которую Марк называл гостиной, она разложила по стопкам журналы про тюнинг машин и чизкейки. Собрала разбросанные повсюду диски и сложила их за обшитой панелями стойкой бара, которую Марк кое-как соорудил сам. На стене спальни висел плакат с девушкой в черном кожаном бикини, прижавшейся к капоту винтажного пикапа. Не сдержав отвращения, Карин начала сдирать плакат со стены. И только когда увидела глянцевые обрывки в руках, то поняла, что натворила. Отыскав молоток в кладовке, она принялась прибивать изображение обратно, но его было уже не спасти. Она выбросила ошметки в мусорное ведро, проклиная себя.

Ванная выглядела как школьный проект по культивации бактерий. Из бытовой химии у Марка были только средство для прочистки труб и черное мыло для кожаных изделий. В поисках уксуса или нашатыря Карин направилась на кухню, но никаких хоть сколько-нибудь растворяющих средств, кроме пива, там не было. Под раковиной нашлось набитое тряпками ведро с банкой порошка, звякнувшей, стоило взять ее в руки. Карин повернула крышку и заглянула внутрь. Там лежал пакетик с таблетками.

Она сползла на пол и заплакала. В голову пришла мысль: обойтись малой кровью, вернуться в Су-Сити и продолжить жить своей жизнью. Она играла с таблетками, переворачивая их пальцами. Прямо аксессуары или спортивный инвентарь для кукольного домика: белые – это тарелки, красные – гантели, маленькие фиолетовые – блюдца с нечитаемыми монограммами. От кого он их прятал под раковиной, кроме самого себя? Она решила, что это экстази. Местные любят его больше всего. Пару лет назад, в Боулдер-Сити, она попробовала дозу и весь вечер сливалась разумом с друзьями и обнимала незнакомцев. В полном оцепенении она взяла таблетку, высунула язык, лизнула. В ту же секунду одумалась и спустила всю заначку в раковину. Впустила заливающуюся лаем Блэки в дом. Собака принялась назойливо обнюхивать ее ноги.

– Все хорошо, – пообещала Карин. – Скоро все вернется на круги своя.