– Буду. Слушай дальше: «Эта вязкая липкая жара проникает через горло в легкие, а через легкие – в более глубокую бездну. Чем сильнее импульс желания излиться, тем крепче и туже сжимается душа, словно стянутая веревкой. И работа все никак не спорится.

Сколько бы Со ни размышляла, в действительности ли у нее нет иного выхода, как отослать в Сеул сначала одну Инсук, но только этими мучительными душевными метаниями она еще больше и больше ранила свое сердце. Хлопок плавно колыхался на ветру. Но из-за того, что лицо Инсук возникало повсюду – то тут, то там среди початков хлопка, – Со замирала, протягивая руку, чтобы сорвать початки. Даже при сборе хлопка она боялась лишний раз причинить боль своей дочери, и в душе ее нарастало смятение. Она опустила руки и без сил легла прямо на землю, распрямила натруженную согнутую спину, всем телом ощутила прикосновение жесткой полевой глины, и, словно стряхивая с себя давление извне, погладила себя по груди.

– Все равно так будет лучше. Это все, что я могу сделать для нее как мать.

Дующий с холма прохладный северный ветер развевал полы ее одежды. Этот холод насквозь пронизывал ее. Сколько бы она ни гладила себя по груди, тяжесть на душе никак не проходила. Чтобы успокоиться, она достала из внутреннего кармана юбки набитую доверху пачку табака».

– Сейчас уж никто не курит табак.

– Ты что, не спишь? Я читаю не для того, чтобы ты слушал, а чтобы уснул.

Ынсо протянула руку к лицу Ису, лежащему с открытыми глазами, и одним касанием опустила ему веки.

– А как тебе будет лучше? С открытыми или закрытыми глазами?

Дожидаясь тебя, я выйду во двор и буду стоять под моросящим дождем или сидеть на корточках спиной к воротам, как было бы хорошо, чтобы, откуда ни возьмись, вдруг появился ты. – В глазах Ынсо помутнело, и слова текста стали расплываться.

О, если бы ты пришел ко мне! Как однажды ночью – в день моего первого переезда в город, на свою квартиру в семь пхёнов. Тогда я уже все упаковала и сидела перед воротами дома. Хотя ты и не обещал, но я чувствовала, что ты придешь. Я как будто видела, как ты вышел из метро, поднялся по лестнице, прошел по пустырю мимо фонаря… Ты и вправду приехал. Еще до этого я встала и вышла в переулок навстречу тебе. О, если бы ты пришел сейчас, как тогда ночью!

Ынсо перевернула страницу и продолжила читать.

«…Со снова что-то стала искать в кармане, потом достала оттуда белый листок бумаги и спички. Квадратный листок свернула пополам, края намочила слюной и разорвала, потом развернула так, чтобы разложить табак:

– Как бы ни хвалили сигареты, а самокрутки лучше всего.

– И не лень тебе каждый раз сворачивать их? – недовольно возражал муж, отец Инсук, а Со только и твердила:

– Что бы ты мне ни говорил, все равно самокрутки лучше.

Прикурив, Со затянулась с удовольствием. У подножия холма, на котором она сидела, была проложена железная дорога, и по ней, издавая протяжный гудок, стрелой мчался поезд. Со задумчиво посмотрела вслед поезду, постепенно исчезающему в собственном дыму. Она глядела на железную дорогу, удаляющуюся в бесконечно далекий горизонт, и никак не могла себе представить, что и ее дочь уедет так далеко. Она все твердила сама себе, что это единственный выход: отправить дочь одну в Сеул. Оторвав взгляд от железной дороги, Со снова посмотрела на небо. Небо было синим-синим, словно по нему разлили банку синей краски. ″Инсук тоже любит этот цвет″, – подумала она.

Когда Со предложила по приезде в Сеул сразу поехать к Сокчхолю – старшему брату Инсук, та согласилась, но при условии, если ей разрешат учиться рисовать.

– Ну, будешь ты туда ходить, а дальше что?

– Я хочу научиться рисовать.

– Даже и не думай. Пустое это занятие. Я не говорю, что твое желание плохое, но брат твой сейчас имеет свой магазин и ему нужны помощники. К тому же его жена месяца через три родить должна.

– Значит, я должна присматривать за магазином, да еще и за женой брата? Поэтому вы меня раньше и посылаете?

– Не только это. Разве плохо дружно жить всей семьей вместе?

– Мам, но я все равно хочу учиться рисовать. Мам! Неужели, даже продав весь дом, вы не позволите мне учиться в художественной мастерской? – Окончание фразы Инсук произнесла с вызовом, словно рядом с ними сидел сам Сокчхоль, и посмотрела в глаза Со так, словно дала понять, что знает все ее планы. Инсук показалось, что слова дошли до матери, но, увидев, как по ее впалой щеке, оставляя за собой дорожку, потекла крупная слеза, в мгновение примолкла. Со низко опустила голову».

– Спишь?

– Нет.

В дом через дверную щель проникал запах земли и цветов.

«…С того времени, когда Со потеряла первого мужа и переехала с двухлетней Инсук в эту деревню, прошло двадцать лет.

– Двадцать лет! – Всматриваясь в далекий горизонт, Со вспомнила прошлое.

Тело первого мужа застряло в оросительном канале. Хотя труп лежал прямо перед ней, она не могла плакать. Когда умер ее первый муж, она ощущала больше не чувство потери, а чувство освобождения от сковывающего ее со всех сторон ужаса. Потребуется немало времени, чтобы Со начала грустить по нему.

С первого же дня замужества от супруга несло крепким запахом водки, от которого ее постоянно тошнило. Только она привыкла к запаху, начались беспричинные побои. Тогда она и представить не могла, почему муж так пьет и так жестоко избивает ее.

Иногда он был и добродушен, но, когда входил в комнату, Со забивалась в дальний угол комнаты от страха и жалобно смотрела на мужа, а тот бросал ей одежду, которую купил для нее. Как ни странно, ни разу не обняв ее, он всегда покупал правильный размер. Но даже в такие дни они спали порознь.

Среди ночи муж, когда чувствовал, что Со во сне каким-то образом пододвигалась к нему, вскакивал и грубо отталкивал ее. И не только отталкивал, но, словно человек, потерявший рассудок, изрыгая ругательства, избивал ее ногами.

Не зная причины такого поведения, Со решила терпеть. И терпела восемь месяцев. Ровно столько она была в первом браке. Она терпела и запах алкоголя, и мат мужа, но ее тело как бы сморщилось от жестоких побоев и не сходивших кровоподтеков, от которых ей хотелось скорее умереть.

Обнаружив опухшего и пожелтевшего от проведенной в канаве ночи мертвого мужа, она только и подумала, что на свете есть еще нечто более ужасное.

Сельчане долго еще перешептывались по поводу его смерти. Никто не знал, откуда пошел слух, но говорили, что причиной самоубийства стала потеря способности произвести на свет ребенка. Слухи росли и выплывали подробности. Говорили, что до свадьбы он ехал на своем небольшом тракторе и скатился с дороги на обочину, это и нанесло ему серьезные неизлечимые повреждения. А побои и ругань в доме только подтверждали эти разговоры. Такие слухи еще долго ходили после его похорон.

Похоронив мужа, она два года прожила одна, и второй раз вышла замуж за будущего отца Инсук. Тогда ей был, как сейчас Инсук, двадцать один год.

Прогоняя нахлынувшие на нее воспоминания, Со встала с земли и затушила самодельную сигарету. Правая нога затекла. Растерев ногу, она отряхнула подол юбки от прилипшей земли.

– Вот ты где была! – кто-то окрикнул ее.

Оглянувшись на знакомый голос, она увидела соседку Гвагёдэк, которая незаметно подошла и стояла в меже. В глаза сразу бросилось ее морщинистое удлиненное лицо.

– А что это ты тут делаешь? – обратилась к ней Со.

– Да вот решила повыдергивать из земли кусты перца, да увидела, что осталось еще несколько недоспелых перчиков, и передумала: пусть сначала покраснеют.

Гвагёдэк села на корточки около корзины с хлопком. Со частенько встречалась с ней, но сегодня была особо ей рада, словно вернувшемуся с войны родственнику.

– Ну что? Все-таки решила?

Со понимала, что Гвагёдэк знала о решении отправить дочь одну в Сеул, но еще не была готова ответить на этот вопрос.

– У меня же еще столько работы: надо и хлопок весь собрать, и землю в порядок привести…

– Ведь эта земля скоро перейдет в другие руки, может, и не надо хлопок весь до конца собирать? Хватит тебе все дела придумывать, поезжай вместе с Инсук, а я все это соберу.

– Соберешь, говоришь?

Со сорвала стебелек хлопка и посмотрела на Гвагёдэк. Та отвела взгляд и посмотрела в сторону.

– Говорю тебе, поезжай вместе с Инсук. Я все уберу за тебя.

– Так я тебе и поверила, думаешь, я смогу оставить на тебя урожай?

– Что?! – засмеялась собеседница. – А ну, дай сигаретку.

– У меня только махорка.

– Горькая махорка для меня сладка.

Со достала из внутреннего кармана пачку табака. Гвагёдэк на глазок оторвала клочок бумаги, а пока сворачивала, задумчиво проговорила:

– Если бы в Сеуле было так хорошо, то все бы туда ринулись.

Слушая размышления гостьи, Со снова принялась дергать хлопок. Выдыхаемый Гвагёдэк дым поднимался в воздух и рассеивался.

– Впрочем, а почему бы и нет. Что тут в деревне-то делать? Противно даже и смотреть на нас, боимся уезжать отсюда и всё сидим здесь, как прижатые. Ты посмотри только, кто остался в деревне? Одни старики и остались, – выпалила Гвагёдэк и громко рассмеялась.

″И вправду, Сокчхоль уже уехал, а завтра уезжает и Инсук. Те, кто однажды уехал – сколько бы много работы во время уборки урожая ни было, – не возвращаются. Где они и чем занимаются – непонятно, даже носа не кажут. Только на Чусок и появляются, привозя узелок с парой хорошей одежды. Так приезжал и сын Сокчхоль, и дочь Гвагёдэк Хэсун. Если я останусь здесь, то и Инсук тоже так будет приезжать. Моя Инсук…″

– Если и ты уедешь, кому я буду душу изливать?

– Ну, я-то разве завтра уезжаю?!

– Но ты же все решила? Разве нет?

– Жизнь можно понять только спустя какое-то время, и все, что происходит с нами, происходит вовсе не по нашему желанию.

Гвагёдэк потушила окурок в меже и горестно вздохнула.

– А ты все-таки задумала отправить Инсук одну в Сеул?

– Задумала? Что мне еще думать-то?

– Вот я и говорю: неужели ты одна здесь останешься?

– Я-то? Я же сказала, что еще надо посмотреть.

– Вот-вот, и я о том же.

Со замолчала и принялась дальше собирать хлопок. Она начала работу еще утром, но, удрученная своими мыслями то об одном, то о другом, не собрала даже и корзинки.

– Хорошо подумай об этом. Хотя дети и предлагают свою помощь, надо принимать решения самой, если что случится, тогда некого будет винить. Вспомни, сколько ты пострадала из-за них… Дом даже продала, а вот останешься здесь одна, без дома – это ж разве жизнь?!

– Нечего критиковать неразумных детей.

– Хватит их уж защищать… А куда Инсук подевалась?

– В округ поехала… За билетами на завтра, да одежды у нее еще нет…

– Молодец! Ты даже лучше меня поступаешь.

Со помнила, как Гвагёдэк оправляла свою дочь Хэсун в Сеул. После отъезда дочери несколько дней подряд глаза ее были опухшими от слез. Со пыталась тогда, как могла, утешить ее, но Гвагёдэк только и твердила, что у нее пропал сон.

– Я тут, как только Инсук завтра уедет, собираюсь перенести в твой чулан всю мебель.

– Что, опять лесник приходил? Вроде в контракте было написано, что до зимы подождет.

– Так оно, да он говорит, что ему с детьми холодно жить в лесу среди гор. Говорит, мол, раз уж все решено, и чтоб обеим сторонам в угоду было… Я и согласилась.

Когда Со пожелала, чтобы всем было хорошо, тут же торопливо добавила, боясь придирки Гвагёдэк, что, мол, им удобно – видно, совсем осточертело в лесу, у них и дочь маленькая еще: ″А мне что? Я ж одна осталась″.

Догадываясь о ее состоянии, Гвагёдэк вздохнула и встала, отряхнулась и словно сама себе сказала, глядя на поле: ″И чей это рис так красиво поспел?″ Эти слова прозвучали для Со невнятно, как ручей. Гвагёдэк оглядела хлопок и стала выходить с поля.