Мимо по горной дороге проезжал почтальон с натянутой на глаза кепкой. Сумка, стоявшая в корзине впереди велосипеда, была такая большая, что казалось, он вот-вот перекувырнется через переднее колесо.

Поезд, делающий вираж на повороте дороги, заслонил почтальона. Какой-то мальчик в кепке, сидя на коленях женщины, высунул голову в окно вагона и махал рукой.

″Инсук тоже поедет завтра этим же поездом. Хорошо ли она доедет? Когда это было?″ Как-то в школе дали домашнее задание: нарисовать портрет матери. Инсук усадила меня перед собой, оторвав от нескончаемой домашней работы, и целый час, не давая и пошевелиться, рисовала. Рисовала, потом перерисовывала и раскрашивала портрет мелками. Нарисовала даже черную родинку на шее. Потом унесла в школу, а по возвращении с восторгом стала трясти мне руку:

– Мама! Мне сказали, что вы самая красивая!

– Кто сказал?

– Учитель! После того, как посмотрел все рисунки, он сказал: ″Мама Инсук самая красивая″.

– А ты что думаешь? – спросила дочку.

– Я тоже думаю, что вы самая красивая!

Отец, куривший сигарету, услышал их разговор и улыбнулся».

Сквозь дверные щели в комнату проникал запах дождя и прелой соломы.

Ынсо провела рукой по лицу Ису:

– Спишь?

– Нет.

«…С нижних полей подул ветер. Незаметно подкрался вечер. Поля белого хлопка под лучами вечернего солнца дружно колыхались на ветру. ″Вернулась ли Инсук?″ – Со повесила полупустую корзину на руку и вышла на межу. Навстречу ей семенила женщина с платком в руке. Это была мать Сога.

– Куда это ты направилась?

– Дома на ужин нечего приготовить, вот и решила хоть переспелых баклажанов нарвать. А у вас, слышала, дочь завтра в Сеул уезжает?

– Да, решили ее первой отправить. У сына в магазине забот больше стало… Так будет лучше, чем чужие руки нанимать…

– Уезжайте вместе, тоскливо вам в одиночестве-то будет.

– Что тут такого? Давай поторапливайся, а то к ужину запоздаешь.

Мама Сога накинула платок на голову и засеменила по дороге. Со не говорила правды, поскольку на самом деле не хотела уезжать из своего села. Но как бы ни скрывала свои чувства и ни делала вида, что справится, все равно она боялась отъезда дочери и одиночества. ″Вот дочь уедет, и как тогда пережить то тоскливое одиночество, о котором говорила мама Сога″.

За холмом, где скрылась мама Сога, на западе ярко разгорался закат. Багряный закат напомнил ей тот кровавый комок, который вышел изо рта второго мужа Со перед его смертью. Между ними была разница в пятнадцать лет, и у него было двое детей. Он не был идеальным, но Со своей теплотой и заботой скрашивала все его недостатки. От природы он был добрым человеком, но смерть обошлась с ним жестоко, в последние минуты своей жизни он стал худым и изможденным. Лицо было таким худым, что, казалось, выступавшие скулы просвечивают сквозь кожу. Глаза оставались печальны и напоминали чем-то дыру в раковине мертвой улитки. Он говорил, что не хочет умирать, что хочет сначала женить сына Сокчхоля, найти хорошую пару дочери Инсук, а потом поселиться здесь и работать на рисовых полях. Тогда до глубины души Со прочувствовала его горячее желание жить, прочувствовала его предсмертную печаль. Печаль, проникшую до самых костей.

Он так и умер с открытыми глазами.

Закат был похож по цвету на сгустки крови, которой харкал муж перед смертью. В глазах потемнело, свело пустой с самого утра желудок, Со с трудом подняла корзину с хлопкового поля, волнующегося вокруг. Утром она отправила дочь хлопотать о покупках в район. Дочь уехала, и у нее совсем пропал аппетит. Хотя Инсук, выходя из дома, настойчиво уговаривала мать съесть завтрак, у нее не было никакого желания даже и ложку взять в руки. Так, на голодный желудок и вышла в поле, а там забыла и про обед.

По возвращении, открыв ворота, сразу поняла, что Инсук еще не вернулась, но все равно позвала ее. Только зычное эхо пустого дома ответило Со. Она поставила корзину на мару и собралась присесть, как тут на глаза ей попался белый конверт. Это было письмо от сына Сокчхоля. Она с радостью поспешила открыть его, даже второпях немного порвала верхнюю часть. Письмо было коротким – всего на полстраницы.

″Все ли у вас в порядке? У меня благодаря вам, матушка, все постепенно стало налаживаться. Сообщаю вам, впрочем, вы уже знаете, что в следующем месяце моя жена рожает, и ей сейчас трудно передвигаться. Если Инсук приедет первой, это будет нам большой поддержкой.

Я чувствую себя очень виноватым перед вами – не могу перевезти вас к нам сейчас, поскольку у нас еще есть проблемы с жильем. Телефон остался прежним. Когда Инсук приедет в Сеул, скажите, чтоб позвонила.

Когда у нас наладится с жильем, я напишу вам.

А пока прошу вас немного подождать.

На этом закончу. Буду ждать Инсук″.

Наверное, он торопился, когда писал, в письме не было даже даты. Складывая письмо в конверт, Со чуть не разрыдалась, как при встрече с мамой Сога.

Солнце совсем село. На двор, показавшийся вдруг необычайно широким, опустилась темнота. Около колодца на пустом участке земли вперемешку росли хризантемы и космея, но этой осенью по какой-то странной причине они не цвели, только тянулись вверх их редкие запутанные зеленые стебли, терпеливо пережидая осень.

Казалось, что вот-вот откроются ворота и во двор войдет Инсук, но сейчас все вокруг, как в глубине заброшенного колодца, было странно, тихо и темно.

При жизни отец Инсук был очень заботливым человеком, даже умирая, видимо, от этих забот не успел закрыть глаза. Обращаясь к Сокчхолю и Инсук, напоследок сказал: ″Обязательно позаботьтесь о матери, она столько перенесла из-за меня, воздайте ей добром в десять раз большим, чем думали для нее сделать″. Сокчхоль несколько раз слезно клялся ему все исполнить. А отец так и умер с открытыми глазами. Со еще долго не могла смотреть на место, где он лежал перед смертью.

А теперь и Инсук покидает ее.

Поддавшись на уговоры дочери, Со без всякого желания съела на ужин пару ложек риса и убрала стол.

Несколько дней назад она тщательно, чтобы не рассыпать, завернула дочери в дорогу кунжутные семена, фасоль и красный перец.

Инсук крутилась у зеркала, разглядывая свою новую юбку, купленную в районе. Красивая голубая юбочка хорошо подходила к ее голубым глазам. Инсук долго еще рассматривала себя со всех сторон, а потом произнесла:

– Мам, а вы знаете, что брата надо поблагодарить? Он с таким трудом согласился взять наш груз, за который ему пришлось еще и заплатить.

– Ничего. Хоть и тяжело, бери с собой. Это последний наш урожай.

С первого взгляда вырастить овощи кажется не таким уж и трудным занятием – в сравнении с рисом, но на самом деле на это уходило гораздо больше сил и времени. И все-таки после того, как муж заболел, работа на овощном огороде – выдергивание сорняков, высадка рассады и прочее – стала для нее утешением. Работа на земле помогала, казалось, вытряхнуть из души все то, что засело в самой глубине. Она закончила все дела, осталось только собрать последний урожай, и их земля перейдет в чужие руки.

– В этом году из-за хлопка вырастила не так много овощей.

– А зачем вам хлопок?

– Хочу сделать тебе в приданое ватное одеяло.

– Мам, ну зачем вы! Кто в наше время готовит в приданое ватное одеяло? В магазине столько легких одеял, которые без проблем стираются…

Инсук не договорила, почувствовав себя виноватой. Голос ее прозвучал холодно, словно у продрогшего в утренней росе человека.

– Ничего ты не понимаешь. Одеяло из хлопка самое лучшее. Зимой тепло, сколько бы им ни укрывались, вата не собьется.

Инсук с жалостью посмотрела на мать, но, чувствуя этот взгляд, та продолжала, не поднимая головы, раскладывать по мешочкам кунжут и фасоль.

– Мам?

– Что?

– Ну? Посмотрите на меня!

– С чего это вдруг?

– Ну пожалуйста, посмотрите.

Со подняла глаза и встретилась с глазами Инсук – копия отцовских глаз. Хотя дочь и смутилась, она до конца выдержала взгляд матери».

– Спишь?

– Нет.

От земли, пропитанной дождем, поднимались клубы ароматного пара.

«…Когда Со впервые переступила порог дома нового мужа, его дочери Инсук было чуть больше года. К году дети уже начинают делать первые шаги, но Инсук еще даже не умела ходить. Она могла только с трудом стоять, опираясь на стенку. После трудных родов, когда удалось спасти только жизнь ребенка, Инсук так ни разу и не испробовала теплого грудного молока. Когда Со впервые обняла ребенка, та сразу же припала к ней и, нащупав ее грудь, интуитивно вытянула к ним губки. От этого Со еще больше привязалась к девочке, чем к Сокчхолю, который был на десять лет старше сестры. Пока Со качала Инсук, мальчик сидел в стороне, как чужой. Каждый раз, когда Инсук плакала, Со распахивала одежду и пыталась дать ей грудь, но, измучившись у пустой груди, ребенок вновь начинал плакать. Чтобы как-то отвлечь, она начинала учить ее ходить. Когда Со укачивала Инсук с распухшими от плача глазами, Сокчхоль подходил к сестричке и начинал трогать ее носик и ушки, заглядывал ей в глазки – она, наконец, начинала улыбаться. Со брала руку Сокчхоля и засовывала в подмышки малышки, чтобы он пощекотал ее, и она, перестав плакать, смеялась. Сокчхолю тоже было забавно от этого, и он, смотря на мачеху, тоже начинал громко смеяться. Со поворачивалась к мужу, и они втроем заливались смехом.

Инсук пристально посмотрела на мать и крепко сжала ее загоревшие руки. Тепло рук дочери мгновенно передалось Со.

– А что, если вам будет очень одиноко после моего отъезда?

″Ну, так не уезжай!″ – чуть не вырвалось у матери. Именно это она больше всего хотела сказать, но промолчала, гладя дочь по голове.

– Я все понимаю, хотя вы ничего и не говорите. Лесник попросил освободить дом. Ведь так? Вот вы и решили меня скорее отправить в Сеул. Правда?

– Нет, просто в Сеуле пришло время рожать жене Сокчхоля…

– Слышала, что районный лесник через тетушку передал свою благодарность. А Сокчхоль слишком размахнулся… Если бы его магазин был чуточку поменьше… А теперь рисовое поле, огород и даже дом уходит… Удастся ли хоть за сколько-то продать дом в деревне?

– Неужели ты не понимаешь, как ему трудно… Да и лесник не это имел в виду, он говорил про хозяйство, которое я обещала оставить ему, когда поеду в Сеул.

– Обещайте мне приехать в Сеул по весне?

– Конечно. Наряжусь в красивый ханбок^[8], чтоб ты с меня портрет написала.

– Я очень переживаю, что вы меня отпускаете.

– В Сеуле слушайся брата, с женой его не спорь. А на брата слишком не налегай со своей просьбой: отправить тебя учиться рисовать. Понимаешь?

Инсук молча сжала руку матери. Стала перебирать каждый ее палец, а потом, сцепив свои и ее пальцы, потрясла. Другой рукой, свободной и шершавой, Со дотронулась до мягких волос дочери. ″И когда ты успела вырасти? Вот тебе уже и двадцать один″.

И вдруг она увидела свою дочь в новом свете, – она выглядит моложе своих лет; откинула волосы с ее лба и заправила их за уши – поднимающийся пушок отчетливо очертил чистый лоб.

Тут Со вспомнила, как спустя всего лишь семь дней после родов ее ребенок заболел корью и умер. Все тельце малыша было до неузнаваемости изъедено красными пятнами. Даже сейчас, когда она смотрит на пышно цветущий красный шалфей, она вспоминает их. Со положила младенца за спину в носилки и отправилась на местное кладбище, где его и похоронила. Без ребенка ее груди разбухали, хотя она и сцеживала молоко, груди освобождались только на время, а потом снова разбухали. Отец Инсук предложил дать грудь Инсук, – только тогда и пришло время вскармливать ее грудью. Какое-то время Инсук, думая, что опять дают пустую грудь, начала играть ею, но почувствовала молоко и крепко припала к груди Со.

– Если уже все приготовила, иди спать, – очнувшись от воспоминаний, сказала Со. Дочь кивнула и разжала руки матери.

″Хотя на лицо она не такая уж и красивая, но в нем нет ни одной грубой черты.