Паоло Бачигалупи: Навола

Paolo Bacigalupi

Navola

© 2024 by Paolo Bacigalupi

© К. С. Егорова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука®

* * *

Посвящается Анджуле

Часть 1

Глава 1

Драконий глаз. Шар больше человеческого черепа, помутневший и закристаллизовавшийся, но по-прежнему пылавший внутренним огнем, словно живой. Отец хранил его рядом с перьями на столе, за которым подписывал пергаменты: долговые обязательства и договоры о поставках льна, чугуна, смолы неры, кардамона, шелка и лошадей. На столе, за которым давал ссуды на строительство кораблей и войну. Драконий глаз лежал рядом с сэгским кинжалом и золотым символом высокого поста калларино.

Стены отцовского кабинета были заставлены торговыми кодексами и записями обо всех договорных обязательствах с контрагентами из чужих земель. Он любил говорить, что его дело – торговля, а чаще – обязательства, и он всегда получает плату. Так он обзавелся сэгским кинжалом и печатью калларино – в оплату обязательств.

Однако драконий глаз он купил в далеком Зуроме.

В подлинности артефакта не могло быть никаких сомнений. Он не был круглым, как вы могли подумать, и сохранил тяжи закристаллизовавшихся драконьих нервов – тонкие осколки, острые, как кинжалы, выходили из задней стороны, и потому он скорее напоминал слезу, нежели глазное яблоко.

Острые нервные тяжи делали его похожим на огненную комету, увековеченную фресками Арраньяло на потолке ротонды Каллендры, комету, наблюдавшуюся в небесах от Лозичи до Паньянополя и упавшую на нашу грешную землю. Казалось, глаз полыхал яростью самих небес – жизненной силой, которую не могла загасить даже смерть.

В детстве я любил играть в отцовской библиотеке с гончей – и иногда замечал краем глаза эту вещь. Окаменелость, которая не была костью, самоцвет, который не был камнем.

Я назвал свою гончую Ленивкой, потому что она стряхивала свою лень лишь для того, чтобы поиграть со мной – и ни с кем другим. Когда я оказывался поблизости, она принималась вилять хвостом и искать меня, а потом мы носились по галереям отцовского палаццо, туда-сюда по широким коридорам, сквозь дворики, портики, крытые галереи и сады, вверх-вниз по широким лестницам жилых комнат, круг за кругом по тугой спирали защитной башни. Наши крики и лай эхом отдавались от камней и паркета, отскакивали от портретов моих предков, заполняли залы с высокими расписными потолками, где вечно вышагивал Бык Регулаи.

Нам двоим разрешалось бегать по всему палаццо, и мы воспринимали это как должное, что свойственно лишь юным и невинным, но, оказываясь в отцовской библиотеке, по каким-то причинам, которых не понимали рассудком, однако чувствовали подсознательно, мы умолкали, словно воры в квартале Сангро.

Дракон требовал поклонения – даже у невежественных детей и длинноногих щенков.

Подлинность шара сомнению не подлежала – в отличие от его родословной. Торговец, продавший глаз отцу, утверждал, будто он принадлежал змею, более столетия державшему в страхе пески и красные скалы Зурома, прежде чем его наконец убил великий воин с алмазным мечом.

Воин преподнес глаз жадному султану, чтобы предотвратить ужасную войну и спасти принцессу. Этим история не исчерпывалась: в ней была светозарная красота девы, которую держал в заточении султан, похотливость и распутство жестокого правителя, злобные чары, которыми султан пытался обмануть воина, победоносное разбивание цепей девы и, наконец, трагическое предательство. Падение империй. Время и песок. Древние города становятся легендой…

В чем можно было удостовериться, так это в том, что глаз обнаружили в гробнице могущественного правителя – не уточняя, было ли это научным открытием или откровенным грабежом, – но в любом случае цепочка событий доставила находку в караван торговца, который проследовал по торговым путям через ледяные перевалы Хим и Харат, по белопенным волнам Лазурного океана в наш прекрасный город Наволу, бьющееся сердце банка мерканта^[1] всех земель, что говорили на амонских диалектах, и наконец глаз попал к моему отцу, Девоначи ди Регулаи, который славился своим богатством и влиянием на побережье Лазури.

Что бы ни говорил торговец о происхождении глаза, отец считал, что дракон умер не от меча героя, а от старости. И если меч действительно пронзил чешую огромного чудовища, это произошло при разделке трупа, а не в героической битве. Драконы неуязвимы для человеческих мечей. Даже для алмазных.

Однако отец все равно купил глаз, не торгуясь (и увековечив имя торговца заплаченной ценой), и водрузил на свой стол. Когда люди приходили к нему, чтобы подписать контракт или дать обязательство, он заставлял их клясться на глазе дракона. Так он давал партнерам понять, что они имеют дело не с каким-то мелким ростовщиком с Куадраццо-Маджи, а с Девоначи ди Регулаи да Навола – и ничто не защитит их, когда он потребует плату за свои обязательства.

У моего отца был драконий глаз.

Которого не было у давно скончавшегося султана из Зурома.

И у короля далекого Шеру.

И у нашего собственного калларино Наволы.

На самом деле никто не мог похвастаться драконьим глазом. Разве что драконьей чешуйкой. Или хотя бы окаменелостью, которую можно было выдать за зуб. Но эта ужасная кристаллическая память о могуществе была чем-то совершенно иным. Похожая на кошачью радужка сохранила оранжевый цвет, хотя поверхность глаза и помутнела. Он источал свет, который не погасила даже смерть.

Когда бы я ни оказывался в отцовской библиотеке, глаз словно следил за мной. Жадно следил всякий раз, когда я входил. Он наводил жуть – но, буду честен перед Амо, он и манил меня.

Когда отца не было, когда он уезжал на очередную встречу с должниками нашей обширной торговой империи, я прокрадывался в библиотеку и смотрел на глаз: на матовый блеск поверхности, на заключенную в кошачьей радужке пламенную ярость. Размером с мою голову, он с бешенством взирал на наши мелкие человеческие дела. На то, как мы покупаем и продаем тюки шерсти чампы и мешки пшеницы.

Он меня пугал.

И притягивал.

И однажды я коснулся его.

Глава 2

Быть может, следует рассказать поподробнее о моем отце и его сфере деятельности. Кем были мы, носившие архиномо Регулаи? Кем были мы, что отец мог позволить себе приобретение такого артефакта?

Имя Регулаи очень старое, оно появилось еще до Амо и со временем стяжало славу. Мои предки видели огромную волну, смывшую тысячи людей, когда Лазурный океан обрушил на нас свой гнев; было это еще в старой империи. Мы пережили чуму Скуро, когда она обрушилась на наши земли, оставив за собой горы трупов, покрытых черными пустулами. Подобно многим наволанцам, мы бежали в горы, когда великая столица Торре-Амо не устояла перед хурами, и Амонская империя разбилась вдребезги, и мелкие герцоги, жрецы и головорезы провозгласили себя правителями, и войны за славу и земли охватили весь Лазурный полуостров.

И подобно многим, когда войны кончились, мы вернулись на берег моря, в нашу возлюбленную Наволу.

Вначале Регулаи были простыми торговцами шерстью: покупали ее у крестьян и пастухов горной Ромильи, а потом везли из диких мест к цивилизации и продавали наволанской гильдии ткачей. Затем они освоили искусство счета и письма. Постепенно наши предки стали скорее горожанами, чем сельскими жителями. Мы обосновались на Виа-Лана, Шерстяной улице, спереди стука ткацких станков, запаха красок для ткани и вечной болтовни мерканта^[2], торговавшихся с ткачами. Мы посылали доверенных людей за шерстью, а сами учились писать и скреплять контракты, используя свое имя в качестве гарантии. Мы давали небольшие ссуды другим торговцам, страховали их от бандитов и диких тварей – и постепенно наш дом обрел репутацию и известность.

Однако городскими архиномо нас сделал мой прадед.

– Дейамо ди Регулаи чрезвычайно оскорбился бы, услышав ваши жалобы, что работа скривери^[3] скучна, – сказал отцовский нумерари^[4] Мерио.

Тогда я был весьма юн, не старше восьми-девяти лет в свете Амо, и уроки письма наводили на меня тоску. Я отчаянно желал оказаться на залитой солнцем улице вместе с Ленивкой, моим новым щенком, у которого были шелковистые толстые лапы и похожий на плетку виляющий хвост. Вместо этого я был вынужден сидеть в полумраке нашего банковского скриптория рядом с Мерио, окруженный скривери, нумерари и абакасси^[5], которые скрипели перьями и щелкали счётами. При виде моего почерка Мерио цокнул языком.

– Ваш прадед разбирался во всех аспектах своего дела – и не чурался ни одного из них.

Я подавил зевок.

Мерио щелкнул меня по уху.

– Сосредоточьтесь, Давико. Чем скорее вы закончите, тем скорее побежите играть.

Я вновь склонился над работой. Вокруг усердно трудились взрослые, складывая числа столбиком, отмечая поступления и снятия для акконти сегуратти^[6], читая и отвечая на письма, которые приходили в течение дня. Стены скриптория полнились плодами их трудов: гроссбухами, корреспонденцией, контрактами, руководствами по биржевому уставу и Законам Леггуса для нумерари. Все это было записано в книгах, на пергаментных свитках, на сложенных стопками листах бумаги – в нескольких случаях даже накорябано на обрывках холстины – и разложено в соответствии с регионом, предметом торговли и купцом. И заперто в зарешеченных шкафах, чтобы защитить наши секреты от потенциальных шпионов.

В этом темном и смрадном канцелярском мире я тяжело трудился, стоя на коленях на стуле, чтобы дотянуться до стола Мерио, все время остро осознавая, что день проходит и солнечный свет крадется по полу, пока Амо ведет свою колесницу по небу.

За окном вопли и крики, блеянье и лай возвещали о кипевшей на улицах жизни. Грохот повозок, мычание скота, кукареканье петухов, вскрики павлинов, разговоры и смех купцов, крестьян, архиномо и вианомо долетали до меня, манящие, сопровождаемые многообещающими запахами зрелых фруктов, свежего навоза, ярких ароматных цветов, – и ничего из этого мне не дозволялось увидеть.

Моим заданием в тот день было скопировать контракт, смысл которого я едва улавливал. Слова были длинными, числа – еще длиннее, а термины – абстрактными и полными чертовых скрытых смыслов. Слова вроде «промиссорио» и «фаллиманте». Фразы наподобие «усанца да Банка Регулаи», «контроллар да Навола», «камбио дель джорно» и «дефинис да Ваз»^[7]. Помню, что текст напоминал коварный извилистый коридор, который никак не кончался и не вел ни к чему хорошему.

– Ваш дед понимал, что вникать в каждый аспект своего дела – не обязанность, а честь. – Мерио посмотрел на улицу; каждое окно было очень высоким, чтобы впускать достаточно света, но и очень узким, чтобы не мог протиснуться вор. – От самого грязного до самого возвышенного – все это было его честью. – Он задумчиво цыкнул зубом. – Туотто лаворо дельи скривери, говорил он. Туотто лаворо дельи нумерари^[8].

Мерио подошел и стал за моим плечом, чтобы оценить, как я продвигаюсь.

– Дейамо написал то самое промиссорио, которое вы сейчас копируете и используете для новых целей. Ваша рука следует за его рукой. Только представьте, Давико: этот контракт написан человеком, который давным-давно вознесся к Амо, и все же его слова живут. Живет его рука, она тянется к вам через три поколения. Касается вашей…