– Най. Никоим образом. Если ваш отец сказал, что были повернутые плечи, не сомневаюсь, они имели место, но подозреваю, что не только они. Разум вашего отца – беспокойный зверь, Давико. Словно расхаживающий туда-сюда тигр. Вечно голодный, вечно настороже. Вечно готовый к прыжку. Вещи, которые этот человек замечает и выхватывает… думаю, он сам не сможет перечислить их все. Он может говорить, что это был разворот плеч, но я уверен, было что-то еще. Возможно, Балкоси слишком быстро пил после тоста. Возможно, слишком широко улыбнулся, когда ваш отец предложил ему партнерство. Возможно, продемонстрировал слишком много мелких желтых зубов. А может, нахмурил лоб, услышав, что ваш отец станет его соседом. Может, все это вместе. В конечном итоге он повернул плечи не в ту сторону. И ваш отец отправил меня проследить за патро. – Каззетта мазнул тремя пальцами по щеке, бросая оскорбление пленникам внизу. – Я наблюдал, кого посещал Балкоси и кто посещал его. Смотрел, как он стоял на коленях в катреданто и как лежал под своей любовницей. Я проследил за ним до Спейньисси, семейства, которое никогда не водило дружбу с нами. Я одарил золотом слуг и послушал у окон и дверей ушами, которые иногда принадлежали мне, а иногда нет. Я слушал рассерженных архиномо нобили ансенс. Маленьких людей с большими именами, которые помнили минувшую славу и замышляли убийство. – Он сплюнул в сторону пленников. – Эти твари хотели уничтожить вашу семью.

Я уставился на дочерей, окруженных сталью наших солдат. Три испуганные девочки, бесчувственная мать – и все они съежились под величественной фреской, изображавшей победу нашей семьи над Шеру.

– Они не выглядят опасными.

Каззетта фыркнул:

– Даже дурак может быть опасным.

Высокая девушка помогала матери сесть, стирая кровь с ее волос: та ударилась головой, когда падала. Я подумал, что наложница моего отца Ашья тверже характером, чем эта обморочная аристократка. Матра слабая. Даже ее дочь крепче.

– Пусть судьба Балкоси станет для вас уроком, Давико. Дураки опасны. Опасны для вас, опасны для своих союзников. И особенно опасны для самих себя. Томас ди Балкоси был дураком, полагая, что может сговориться со Спейньисси. И был дураком, веря, что популярность защитит его. Но самым большим дураком он был, не понимая, на что способно его лицо. Чему бы ни научил вас Аган Хан с его мечом или Мерио с его счётами, знайте, что Томас ди Балкоси погубил собственную семью не сталью или золотом, но лицом. Он хотел поиграть в политику, где искусство фаччиоскуро является одновременно мечом и щитом, – и у него не было ни того ни другого. Он вообразил, что может сесть парлобанко с вашим отцом. Этот дурак погубил себя в тот момент, когда согласился встретиться с вашим отцом на виноградниках и обсудить вино. – Каззетта вновь махнул тремя пальцами в сторону пленников. – И вот Спейньисси сгорели дотла в своей башне, а Балкоси стоит на коленях перед вашим отцом и молит о пощаде. Запомните эту ночь, маленький господин, потому что скоро вы будете сидеть парлобанко, как ваш отец, и вы должны читать людские лица так же хорошо, как он, и быть таким же осмотрительным, каким следовало быть ди Балкоси. Запомните эту ночь, мальчик, ибо там внизу – цена провала.

Слова Каззетты вызвали у меня дурное предчувствие. Я хотел спросить, как же я научусь читать человеческие лица, но Каззетта уже шел прочь, таял среди темных колонн галереи.

– Балкоси мы тоже сожжем? – прокричал я ему вслед. – Они все сгорят?

Тень Каззетты помедлила, но он не оглянулся.

– Най. Ваш отец слишком мудр для этого.

И так оно и было.

Час спустя отец и патро ди Балкоси вышли из отцовской библиотеки. Матра воссоединилась со своим глупым мужем, а меня позвали вниз, на куадра.

Солдаты расступились передо мной, и я прошел туда, где отец ждал рядом с семейством Балкоси. Люди, которых я знал всю жизнь, в которых видел только спутников или телохранителей, теперь казались огромными и ужасными. Их мечи были обнажены. Кровь запятнала клинки и доспехи. Лицо Агана Хана было рассечено, борода пропиталась кровью, казавшейся чернее волос.

Патро, когда-то столь гордый, стоял рядом с отцом, униженно опустив голову. Матра всхлипывала в рукав. Три дочери сбились вместе, ища поддержки друг у друга, а не у сломленных матра и патро.

Отец взял за руку самую высокую девушку и вложил ее ладонь в мою.

– Покажи этой сиа палаццо, – сказал он. – Окажи ей достойный прием. Теперь сиа Челия – твоя сестра.

Глава 5

Что за странная ночь, что за странный поворот Судеб. Я знаю, что хозяин из меня был необычный – но Челия ди Балкоси была еще более необычной гостьей. Эта высокая, стройная девушка в порванных юбках, с растрепанными волосами, измазанной сажей кожей и широко распахнутыми глазами, темными и внимательными. Я до сих пор помню холод ее пальцев, когда отец вложил ее руку в мою. Помню облачко ее дыхания в ночном воздухе куадра.

Челия была изрядно выше меня. Видя, как она заботится о матери и как сестры ищут у нее поддержки, я решил, что она гораздо старше. Позже я узнал, что Челия была старше меня всего на год и просто быстро росла, как и многие девочки ее возраста, но тогда я подумал, что она намного старше – и намного, намного умнее.

Покажи этой сиа палаццо.

Окажи ей достойный прием.

Теперь сиа Челия – твоя сестра.

Будь я благовоспитанным взрослым человеком, принимающим юную сиа при столь тревожных обстоятельствах, мне бы следовало сразу отвести ее к наложнице моего отца, Ашье.

Там девочку напоили бы горячим сладким чаем и накормили бисквитами с молотой специей ха, как любила Ашья, как готовили на ее родине. Ашья, мудрая и утонченная, устроила бы несчастной девочке горячую ванну, а служанки нежно и ласково смыли бы копоть битвы с кожи Челии и распутали черные колтуны ужаса в ее волосах. Потом Челию нарядили бы в новую теплую одежду (размер которой Ашья с легкостью определила бы на глаз) и вновь напоили горячим чаем с молоком у потрескивающего огня, и Ашья бы говорила, и говорила, и говорила ни о чем, пока глаза Челии не начали бы слипаться от усталости и напуганная пленница не стала бы готова к отдыху.

После чего ее унесли бы в постель – спать и приходить в себя.

Фьено секко, вино фреско, пане кальдо, как мы любим говорить. Сухое сено, чтобы спать, холодное вино, чтобы пить, горячий хлеб, чтобы есть. Гарантия помощи. Клятва гостеприимства и защиты, которую все наволанцы воспринимают всерьез. Не слушайте тех, кто утверждает, будто мы жестоки и коварны. Мы знаем, как обращаться с гостем.

Но я был юн и неопытен в подобных тонкостях.

И потому я потащил Челию смотреть палаццо, показал ей три куадра, которые были сердцем нашего дома, каждый – в окружении двухъярусных, а то и трехъярусных галерей с колоннами и разбитыми в центре садами; показал апартаменты отца и апартаменты Ашьи, показал, где спят стражники и слуги, где находятся кухни и бани, привел ее в свою комнату и продемонстрировал шахматы из оникса и мрамора, сделанные в Шеру. Показал ей портреты моей семьи, которая теперь станет ее семьей, рассказал про Дейамо, который был добр и заботился о сиротах, и про Быка, который защищал Наволу. Показал портрет матери, которая умерла много лет назад, и отцовскую библиотеку с книгами и письмами из множества земель. Показал фрески со старыми богами и богинями, и фрески с сюжетами из нашей семейной истории, и много чего еще.

Челия внимательно смотрела и слушала, но не оживала.

Тогда я привел ее на крышу, где были разбиты ночные сады, где мерцали сумеречные цветы и в теплые летние месяцы порхали светящиеся бабочки и мотыльки. Но холодной ранней весной сады были неподвижны, а когда мы посмотрели на город – мимо куполов Каллендры и острой башни Торре-Джустича, где держали преступников, мимо огромного купола катреданто, – то увидели кое-что еще: две башни, пылавшие над городом, словно сигнальные факелы. Защитные башни Спейньисси и семьи Челии. Дело рук моей семьи.

– Прости, – сказал я, покраснев от смущения. – Я не подумал.

Челия пожала плечами, словно это была мелочь, но ее взгляд не отрывался от горящих башен. Я потянул ее за руку, чтобы увести от кошмарного зрелища, но она не сдвинулась с места. Я снова потянул:

– Пожалуйста. Давай уйдем. Я знаю место поприятнее. Тебе станет лучше. Прости меня.

Ее глаза смотрели на горящие башни.

– Пожалуйста.

Она содрогнулась – и подчинилась. Мы пошли прочь, вниз по лестнице и через сады, подальше от этого кошмарного вида, и наконец оказались там, куда мне следовало отвести ее сразу.

В теплой темноте конюшен я засветил фонарь. Мягкие и легкие запахи сена и сладкого навоза окружили нас. Ленивка вышла из теней, настороженно склонив голову, опасаясь ночной тьмы и происходящего на куадра. Приблизилась, неуверенно мотнув хвостом. Она не прыгнула на Челию, но обнюхала ее руку, потерлась о ноги, а потом уселась и уставилась на девушку вопрошающими карими глазами.

– Кто ты? – спросила Челия.

– Это Ленивка, – сказал я. – Ленивка, это Челия. Теперь она моя сестра.

Челия слабо улыбнулась.

– Значит, Ленивка? – Она опустилась на корточки и провела руками по голове и шее Ленивки, почесала за ушами. – Он редко про тебя вспоминает, да?

Ленивка завиляла хвостом и лизнула Челию в щеки. Настороженное лицо смягчилось.

Пенек выглянул из своего стойла.

– А это Пенек, – сказал я.

Я показал Челии корзину со сморщенными яблоками и морковью, которыми можно было угостить Пенька. Упругие губы скользнули по ладони Челии, и ее осунувшееся лицо смягчилось еще больше. Плечи опустились. Напряженное тело расслабилось.

Я приободрился.

Челия ласково улыбалась, пока он губами подбирал угощение с ее ладони.

– А кто такой Пенек?

– Пенек – мой пони. Он из породы дераваши.

– Дераваши очень маленькие, – заметила она.

– Но крепкие, – возразил я. – Отец скрещивает их с другими, со скакунами, ради выносливости.

– Однако Пенек маленький. – Челия скормила ему морковку и зашагала вдоль стойл.

Еще одна лошадь высунула голову.

– А это кто?

– Ветер. В нем есть кровь дераваши.

– Ай. – Глаза Челии сверкнули. – Он великолепен. – Девушка угостила лошадь морковкой. – Думаю, Ветер, я бы хотела на тебе ездить.

– Ветер мой, – возразил я.

Челия подняла глаза:

– Но я думала, ты ездишь на Пеньке?

Я отвернулся, пристыженный, и пробормотал:

– Мне нельзя ездить на Ветре, пока не научусь лучше обращаться с мечом. Аган Хан говорит, что Ветер не станет уважать меня, если я не смогу достойно владеть оружием.

– А. – Я думал, Челия рассмеется, но она серьезно кивнула. – Полагаю, твой человек мудр. Нужно заслужить место в седле, а не получить его просто так.

У меня возникло неловкое чувство, что она говорит не обо мне, а о своем отце и ей стыдно за глупость своей семьи.

– Твой отец убьет меня? – внезапно спросила она.

– Он… что?

– Он убьет меня?

Вспоминая этот момент, я с нежностью отмечаю детскую прямоту. Каким бы шокирующим ни был ее вопрос, его бесхитростность резко контрастировала со скрытными путями фаччиоскуро, из которых состоял мир моего отца: поворот плеча, сжатые губы, глоток вина – и которые предвещали кровавые события.

Это был откровенный вопрос, заданный прямо, и он заслуживал прямого ответа.

Преподнесут ли гостю убийство?

Это был важный вопрос, быть может, самый важный. Который следовало задать (с точки зрения Челии – уж точно) – и на который следовало ответить честно (с моей точки зрения, если мы хотели стать добрыми братом и сестрой).

Я начал со стремительных, почти пылких отрицаний, затем умолк и задумался. Такой вопрос заслуживал внимательного изучения.

Ай. Быть смелым, как Челия, чтобы задавать самые трудные вопросы и ждать трудных и честных ответов. И самому иметь смелость отвечать искренне. Каким даром это кажется теперь, после всего, что я повидал и сделал, всего, что испытал и причинил. После всех политических обманов, что довелось увидеть. Теперь я вспоминаю вопрос Челии и желаю, чтобы любые вопросы можно было задать так же откровенно – и получить такой же откровенный ответ, как тот, что я дал в ту ночь, без тени фаччиоскуро.

– Най, – ответил я со всей серьезностью, которую молодость привносит во взрослые вопросы. – Мой отец не причинит тебе вреда. Ты в безопасности.

– Откуда ты знаешь?

Я попытался облечь мысли в слова.

– Просто… я знаю его.