Поначалу Мила пыталась запомнить направление по причудливым наростам на деревьях, но быстро сбилась и поняла, что самостоятельно ни за что не выберется отсюда.

Лес становился всё гуще, незаметно превратившись в тёмный пугающий лабиринт. Где-то на немыслимой высоте раздавался ровный гул, словно от накатывающих на берег волн. Ноги вязли в подстилке из прошлогодней листвы и мягкого прохладного мха, запах стоял густой и тяжёлый, со сладковатой примесью гнили.

– Долго ещё? – спросила Мила у бабы Жолиной спины. – Я… кажется… выдохлась…

– Почти пришли. Совсем ничего не узнаешь? Ты этой дорогой в детстве каждый день моталась.

– Я ходила здесь? Одна??

– Когда с бабушкой, но чаще – одна. Играть прибегала к нам в Рубяжи.

Бабка оглянулась на Милу и успокаивающе улыбнулась.

– Ничего. Время будет – всё вспомнится. И пуща тебя тоже вспомнит. Примет к себе.

Пуща вспомнит. Бабка сказала это так просто, словно о живом человеке.

Наверное, так и есть – Миле всё время чудился чей-то изучающий взгляд, в шелесте листвы слышалось тяжёлое дыхание и протяжные вздохи.

Если баба Саня была ворожбиткой, то должна была ладить с лесом, и возможно он ожидает того же от её внучки?

И если она не оправдает этих надежд, может случится нехорошее…

Мила вздрогнула от чужой мысли, словно невзначай промелькнувшей в голове. И следом отчётливо услышала слова дедка-возницы из сна: «А можа не надо тебе сюда?»

Сейчас они прозвучали как предостережение, как сигнал, что возврата обратно не будет. Что он говорил тогда – переступишь черту и… всё?

– Баба Жоля! – вскрикнула Мила невольно. – Баба Жоля, мне недавно такое приснилось!..

Она собралась рассказать о своём сне-видении, и в этот момент за стволами мелькнула тень. Она надвинулась чёрной тучей, и макушки высоченных деревьев закачались.

– Глаза прикрой! – бабка резко повернулась к Миле. – Держись за лутовку. Не смей смотреть, чего бы не услыхала!

Шаги. Точно шаги. Под ними, почти бесшумными, подрагивала и проседала земля.

Шаги.

И хриплый вздох. И запах псины.

Волк? Нет, не похоже. Та тень была гораздо больше волка… да что там волка – она была больше медведя!

Паника раскрутилась пружиной, приказала бежать, но Мила не успела даже дёрнуться – грубоватый тон бабы Жоли удержал её на месте.

– Чего вылупился? Прэч поди. Не до тебя!

В ответ заворчало недовольно, низкие вибрирующие звуки походили на львиный рык.

– Свои. Или забыл? Ворожбиткину внучку веду вступать во владения.

Снова ворчание, переходящее в отрывистый глуховатый кашель.

И следом голос бабы Жоли:

– Внучка! Кто же ишче? Да сам взгляни, чай не слепой – они с одного лица.

Что-то надвинулось близко-близко, Мила почувствовала несвежее, тухлятиной отдающее, дыхание. Кожу закололо иголками, глаза против воли начали приоткрываться, и она поспешно спрятала лицо в ладонях, чтобы не нарушить бабкин наказ.

Наверное, её узнали. Потому что рык больше не повторялся. Он перешёл в невнятное мычание, на которое баба Жоля в ответ что-то монотонно зашептала.

Противный запах отдалился, и Мила решилась вдохнуть.

От последовавшего за этим громогласного свиста её крутануло вокруг себя, довольно грубо повалило на землю. А когда бабка помогла ей подняться, существо уже ушло.

– Кто… кто это был? – Миле никак не удавалось отряхнуть с брючек труху и ошмётки листвы.

– Пущавик. Ты не бойся его. Он хоть людей дюже не любит, но твой род уважает.

– Что значит мой род?

– А то ты не поняла? Саня ворожбиткой была. Теперь вот твой черед подошёл. Таемства (таинство, бел.) по женской линии идёт. Отца миновало – тебя дождалось.

Отца! Вот значит кому она обязана подобным родством. Отцу, которого ни разу не видела и не знала!

– Я не хочу! Не надо мне такого подарка. Отец нас бросил. Он не любил ни маму, ни меня!

– Цыть, глупая! Не по доброй воле то было. Не мог он с вами остаться.

– Не защищайте его! Почему это не мог?

Обида на отца заслонила все странности последнего времени, и даже осадок от пережитого страха перед пущевиком.

– Ух, очи как засверкали. Можна вогнішча запаліць (можно костёр запалить, бел.) – усмехнулась баба Жоля, а потом вздохнула. – Не хотела говорить вот так, сразу. Да видно придётся. Если у ворожбитки доча рождается – всю силу после себе берёт, с сыном же иное дело.

Она снова с сомнением оглядела Милу, словно прикидывала – сказать или всё же не стоит, а потом, помолчав, продолжила.

– Сыном ворожбитка за дар свой расплачивается. Как только он новое семя посеет, прибирает его пуща.

– Как – прибирает? – растерялась Мила.

– Кабы знать, – Жоля поправила платок и подняла корзинку. – Уходит он куда-то. И больше не возвертается. Даже Саня не знала, где он и что с ним.

– Но это несправедливо! Так не должно быть! – бабкино объяснение прозвучало фантастично, но Мила ему поверила. – Неужели ничего нельзя было сделать? Придумать обмен, договориться как в случае с Янкой?

– Вот когда своих деток народишь, тогда и придумаешь… если сможешь, – пробурчала Жоля и пошла вперёд.

– Почему я? Я ничего не знаю. И вообще я здесь ненадолго… – Мила заторопилась за ней.

– Время подошло, Милушка. Дом тебя позвал. Пора заступать новой ворожбитке.

Бабкины слова прозвучали обыденно, и от этого – ещё страшнее.

«А можа не надо тебе сюда?» – снова вспомнилось предостережение из сна.

Ох, и прав же оказался тот дед! Не зря он так говорил ей! Не зря!!

Не надо было приезжать в Рубяжи! Вообще не стоило приезжать в это место. Лежала бы сейчас на горячем песочке у моря и не знала никаких забот.

– Што зроблена, то не вернеш (что сделано, то не воротишь, бел.) – Жоля взглянула с лёгкой жалостью. – Ничего, Милушка, попривыкнешь, обживешься. Место тебя на привязи держать не станет. Сможешь ездить куда захочется, но возвертаться придётся сюда.

Теперь Миле стали понятны и странные советы деда Новика про деревяшку, которую она должна найти в доме. Вероятно, дар или сила были спрятаны в ней. По крайней мере так описывалось в сказках и показывалось в кино.

Только она подумала про дом – и он показался за стволами, одинокий и заброшенный посреди неширокой проплешины.

За домом деревья расступались, обнажая унылое поросшее редким кустарником пространство.

– Что там дальше? – контраст с лесом был столь разителен, что Мила поёжилась.

– Да дрыгва же.

– Это что?

– Мокрина. Топь. Гиблые места.

Н-да… Неподходящее для жизни местечко выбрала её бабушка. Или, наоборот – это место выбрало её?

Мила хотела спросить о том у Жоли, но засмотрелась на дом.

Всё было как на фотографии – она даже не стала сверять. И крапива у крыльца, и рассохшаяся дверь с узкой щелью по низу, и ящик с адресом, и окошки, прикрытые окрашенными когда-то ставнями.

К дому почти приросла огромная старая липа. Чтобы обхватить ее в ширину, потребовалось бы несколько человек. На торчащем из ствола сучке болтались обрывки верёвки, и Мила внезапно вспомнила деревянную досочку самодельных качелей и небрежно раскрашенного коника – простую, но любимую игрушку.

Она, маленькая, раскачивалась на качелях и уговаривала коника, чтобы он не боялся, а бабушка сидела на ступенях и увязывала травы в пучки.

Картинка была такая чёткая и яркая, что Мила на миг оказалась внутри неё и ощутила теплоту дерева, и шершавость плохо выструганной игрушки. Чувство покоя и защищённости охватило её и тут же пропало. Оно было как вспышка, как солнечный свет, и оставило после себя горькое сожаление.

Наверное, что-то отразилось на её лице, потому что баба Жоля посмотрела с надеждой.

– Никак вспомнила, Милушка?

– Да… то есть нет. Просто увидела вдруг качели… Они висели на этом сучке.

– То хорошо. Значит вспомнишь и остальное. А теперь пора бы и дом посмотреть. Держи-ка вот веник, пройдись у порожка как я учила.

Мила послушно приняла веник, обмела им ступени и порог.

Потом покропила его из пузырёчка, что дала баба Жоля и, приняв из её рук сорванный тут же стебель крапивы, наконец, вставила ключ в замок и робко провернула.

Послышался противный скрежет, но всё сработало – дверь задрожала и подалась внутрь.

– Ну вот оно, наследство твоё, Милушка. Входи. Знакомься. Да не робей. Покажи всем, кто тут хозяйка.

В крохотных сенцах было темно и пусто, дверь в комнату стояла нараспашку.  Когда Мила переступила порожек и вошла, половицы под ногами протяжно простонали, словно пожаловались на своё одиночество.

Грязь. Лохмы паутины на потолке. Пятна плесени на стенах. И запах осиротевшего, никому не нужного дома.

Из-за близости болота пыль на полу казалась липкой, наступать на неё было неприятно, но Мила заставила себя пройти дальше.

Серая с влажными разводами штукатурка на печке, согнутая в подкову кочерга – кроме них в маленькой кухне не было ничего. Ничего! Ни черепка битой посуды, ни веника, ни пучка высохших трав!

Как такое возможно? Куда подевались все вещи?

От накатившего разочарования Мила даже прослезилась, она так хотела найти хоть что-то, связанное с бабушкой Саней. Её устроила бы самая скромная вещичка, а ещё лучше – фотоальбом. Мила надеялась хотя бы через снимок познакомиться с бабушкой. А, если повезёт, увидеть там и отца.

Куда могли подеваться все вещи?

Кто позарился на имущество ворожбитки?

Мила знала, конечно, о промышляющих по заброшенным поселениям сталкерах, но, если они и наведались сюда – не могли же унести абсолютно всё?

В следующей комнате возле стены обнаружился деревянный остов кровати. Рядом с выломанным куском половицы на боку валялся коник из её видения. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь щели в ставнях, косыми полосами лежали на полу, подчёркивая его трогательное одиночество.

Коник сразу привлёк внимание Милы. Захотелось поднять беднягу, пожалеть, прижать к себе покрепче, и, чтобы не поддаться соблазну, она спрятала обе руки за спину и сцепила пальцы в замок.

Вот и та самая дзеравяка, о которой толковал дед Новик. Наверняка это она, ведь ничего другого здесь не было. Да и бабушка, зная привязанность внучки к игрушке, для своего ритуала должна была выбрать именно её.

Мила присела на корточки, чтобы рассмотреть получше старенькую плохо сработанную поделку, как вдруг из-под пола с хриплым взвизгом метнулась рыжая стремительная молния. Длинный и голый крысиный хвост с силой шлёпнул девушку по руке, и она закричала.

– От чортово отродье! А ну, прэч пошёл! – баба Жоля стегнула по полу стеблем крапивы, взбаламутив слежавшуюся пыль.

Душное облако взметнулось вверх, скрыв всё вокруг за густой пеленой. Мила раскашлялась, рядом продолжала возмущаться Жоля – поминала наглого чубася, грозилась ему карами.

– Шчас… погоди, Милушка… – отругавшись, бабка протопала к окну. Затрещала рама, скрипнули ставни и свежий воздух пополз в комнату. – Прости. Недоглядела я за твариной. А он здесь логовишчу себе устроил, рыжий чорт!

– Кто это? – Мила растёрла по лицу грязные полосы и поднялась так и не коснувшись коника.

– Чубаська. Чубысь. Бес. Рыжий пакостник. Где поселится – всё под откос спускает. Вредитель каких мало. Дом-то столько лет пустует. Вот он и прибился к нему.

– Это он вынес все вещи?

– Нет. Думаю, что хатник с хохликом постарались. Как Сани не стало – сильно они убивались. Вот и вещи попрятали, чтобы никому не достались.

Я их и подкармливала, и с собой сманивала, всё как полагается – и веник, и лапоть ставила. Но только зря, не захотели они в деревню.  Где теперь – не скажу. Но отсюда точно ушли, иначе чубаська не загнездился бы.

– А вы не присматривали за домом?

– Просьбы такой не поступало. А без просьбы – соваться в дом ворожбитки никому нельзя! Запрет. Да и далече дрыгва-то. Я по первости навещала, обходила кругом, приносила еды домовым. А как сгинули они – так и я не стала ходить.