– Чуть прядку не вырвал! Он меня скоро лысой оставит! Разозлился, что я на Солнцеворот собираюсь. Забывается временами, думает – он здесь главный.

– Каюшка! Доброго тебе утречка! – баба Жоля возникла как из-под земли. – А я всё гадаю – кто мою гостеньку увёл, спасибо каукас нашептал, что она у тебя.

– И вам добра, баба Жолина. Как видите – у меня. Я гостям всегда рада. Тем более старым подругам.

– Окрошкой подружку угощала? – бабка окинула взглядом натюрморт на столе и усмехнулась. – А сама всё горохом балуешься? Не надоел?

– Никогда не надоест. Люблю его! – Кая прикусила свеженький стручок, а потом будто спохватилась – привстала, приглашая бабку присесть, предложила ей окрошки.

– Сыта я, детонька. В другой раз непременно спробую. А теперь уведу у тебя Милушку. Поговорить нам с ней нужно.

– Забирайте. Как я вам помешаю. – Кайя лениво потянулась. – Слышь, Милка – ночевать ко мне приходи. А хочешь – перебирайся совсем. Поживём вместе, пока твой дом в беспорядке.

Неожиданное предложение застало Милу врасплох – неудобно было отказать старой-новой подруге, но оставаться у неё тоже не хотелось, по какой-то причине Миле не удавалось расслабиться в обществе Кайи, она не чувствовала себя с ней свободно и легко.

– Да я Милушку уже пристроила. А если что – моя хата рядом. – баба Жоля покосилась на дерево и быстро нарисовала в воздухе непонятную закорючку, вызвав громкое негодование сычика Piktasа.

Кайя тоже недовольно поджала губы, но ничего не сказала. Расцеловав Милу в обе щеки, сунула ей половину хлебного кругляша и пучок свежей яркой редиски.

– Похрустишь. Она сладкая. Сочная. А вечером приходи на посиделки, как раньше. Я очень рада, что ты вернулась, Милка!

До дома бабы Жоли дошли в молчании. Мила была слишком впечатлена свалившимися на неё событиями, а бабка не торопилась пускаться в объяснения, дала девушке время, чтобы всё осознать.

Уже у калитки их нагнала тётка Руся, начала зазывать на ужин.

– Мой-то с уловом пришёл. Я кой-чего на засол пустила, а остальное пойдёт на бульон. Такую соляночку сварганю, пальцы отъедите! Отказа не принимаю – обидите! Вечером жду, Апанасовна. Форма одежды свободная.

Рассмеявшись своей неуклюжей шутке, она умчалась, сверкнув красным лаком на босоножках, и баба Жоля лишь неодобрительно качнула головой.

– Шебутная Руська, но добрая, простая. Одна беда – мужик ей туповатый достался, из городских да выученных. С тех пор, что ни день – то прыкрасць (неприятность, бел.), вечно влипает во что-то. Вот она и колотится с ним, и меня дёргает, но всякий раз благодарит. Уважительная, одним словом. Вечером придётся пойти. Оно и к лучшему – будет причина отказать Кайке.

– Вы не хотите, чтобы я с ней общалась? – догадалась Мила.

– Не буду скрывать – не хочу. – Жоля повернула щеколду на калитке и неожиданно замахала руками на кого-то невидимого. – А ну, кыш по дворам, любопытные! Нечего на дзяўчынку глазеть. – и пояснила, отвечая на недоуменный взгляд Милы. – Шушэра понабежала, шчас понесут сплетни по пуще. Ну, нам то не страшно – без оберега туда не сунемся. Ты поначалу его при себе подержишь, для спокойствия. А уж потом сама разберёшься.

Она прошла мимо разросшихся васильков прямо к крылечку и, обернувшись, спросила с улыбкой:

– Проголодалась, Милушка? Шчас яишну пожарю, к ней огурцы подам, зеленушку. Всё своё, свежее, только с грядки. А Кайкину радыску лучше курам покрошу. Вместе с хлебом.

– Не суетитесь, пожалуйста! – попросила Мила. – Я окрошки наелась. Больше ничего не полезет.

– Да какая суета, когда мне приятно тебя попотчевать, – бабка присела на тёплые деревянные ступени и ласково оглядела Милу. – Ты мне теперь вместо внучки. И славная такая – в Санин род.

– Ну, что вы… – смутилась Мила и пристроилась рядом. – Я её совсем не помню… бабушку Саню. И вас не помню. Извините.

– Не извиняйся, детонька. Твоей вины здесь никакой. Слыхала же, что Новик сказал – всему виной перевязка.

– Но зачем её поставили? Для чего?

– Если Саня сработала – для защиты. Оградить тебя хотела. Поэтому и услала подальше.

– От чего??

– Точно не скажу. Есть у меня одно подозрение. Но сперва проверить нужно. Вечером карты раскину.

– И мама ничего не говорила. Не вспоминала про бабушку.

– Может и её забыццё коснулось… – бабка резко взмахнула фартуком и опять шикнула сердито. – Брысь, нехрысць! За хвост тебя оттаскаю!

В ответ громко фыркнуло, а потом зашуршало кустами, и Жоля состроила им кукиш.

– Опять эти… шушэры?

– Сродственник ихний. Домашняя бестия. Шкодный, зараза! Повадился мою смятану располовинивать. И, главное дело – прямо передо мной жрёт и не подавится. А стану гнать – будто не слышит.

– Но он же невидимый?

– Пячурник-то? Не. От тебя пока прячется. Приглядывается к новенькой. Любопытный дюже. А уж какой нахальный! Попадись мне только, иродище лохматое – все усы повыдергаю! – Жоля опять погрозила притихшим кустам, и те в ответ негодующе закачались.

– Баба Жоля, я ведь не просто приехала, – замялась Мила, не зная, с чего лучше начать разговор.

– Я уже и сама об том догадала, как Новик про забыццё сказал.

– Мне письмо пришло. А в нём – фотография и ключ, вот, – Мила вытащила конверт и продемонстрировала бабке его содержимое.

Жоля внимательно изучила фото, покивала головой, на ключ только взглянула мельком – в руки не взяла.

– Сильно он сдал, бедняга. Санин дом. Он это. Точно он. Сразу узнала. И крапива всё растёт. Ворожбитке крапива первейшая помощница.

– Ворожбитке?

– Ага. Бабушка твоя сильной ворожбиткой была. Под стать ей разве что Новик… Ну и Одра, само собой.

– А вы? Вы ведь тоже можете необычное. Русиного мужа спасли от водяного.

– Всего-то блазень отогнала, невелика заслуга. Я, детонька, из шептух. Наша сястра заклятками да наговорами справляется. А шептухи потому, как шёпотом их произносим, вроде как таинство соблюдаем, ограждаем от посторонних.

– А Одра – правда бабушка Кайи?

– Правда.

– Необычное имя.

– С особенным смыслом. Одра значит буря.

– Кайя говорила, что она была в связке с бабушкой Саней. Я не поняла, что это означает.

– Связка – она вроде равновесия. Добро одной стороны не позволяет расходиться злу другой. Одра раганой была. По праву рождения. Старики молвили, что от ведьмы и чорта рождена, но утверждать не возьмусь.

– От яго, от яго. – грянуло из кустов. – Мне дзедка об том сказывал.

Среди зелёной листвы промелькнул серый, весь в репьях, хвост, и опять стало тихо.

– Брысь, нехрысць! – вскинулась Жоля. – Тебя спытаць забыліся! (спросить позабыли, бел.).

Дальше последовала длинная неразборчивая тирада – в волнении бабка перешла на незнакомый Миле язык. Отдельные слова девушка понимала, но торопливую и эмоциональную речь перевести не смогла. По тому, как Жоля грозила кулаком, а потом зашвырнула в кусты расшитую цветами тапочку, было ясно, что она очень сердита.

– Пошли в дом, Милушка. Там точно никто подслушивать не станет! От чорта или нет родилась, а всё одно нехорошая была. Ничего не чуралась.

– Но Кайя с теплотой её вспоминала.

– А что – Кайя? Родная кровь. Любимая внучка. Разве ж станет она против бабки плохое говорить? Нет, конечно же. И ты бы не стала. Одре дюже не нравилась ваша дружба. Да и Саня её не одобряла. А вы как назло – везде вместе мотались. На речке днями пропадали. И Лёшка с вами.

Сказав про Лёшку, Жоля запнулась и с силой грохнула сковородой об стол.

– Зажарю я тебе яичну, не спорь. Куры зря что ли несутся.

– Не надо! Я бы чая выпила, если можно.

– Чего ж нельзя? Шчас вскипячу.

Бабка долила чайник водой, водрузила на печку, а потом покосилась на Милу.

– Одра и Саня друг дружку через силу, но терпели. Другого слова не подберу. Одра неприязнь не скрывала. А Саня – нет, больше помалкивала. Но разве правду утаишь?

Бабка расстелила полотняную салфетку и принялась крошить на неё подсохшие уже соцветия ромашки. К ним добавила пахучего тимьяна и парочку смородиновых свежих листочков. Помяв смесь руками, ссыпала её в видавший виды заварочный чайничек и залила подоспевшим кипятком.

– Piktasа ихнего ты видала…

– Сычика? Он очень милый.

– Нашла милого. – хмыкнула Жоля. – Каускас разное обличие себе берёт. В саду вот сычом предстал, а ко мне ужом приползал. На тебя поглядеть да Кайке донести. Вот она тебя и подкараулила.

– Но мы хорошо пообщались.

– С чего бы плохо? Вы вроде не ссорились. Но Кайка от бабки всю науку взяла. Это помни. Ведьмачить – вроде не ведьмачит, тихонько себя держит. Но что у неё на уме – один рогатый ведает.

Жоля разлила чай, к нему подала холодный брусочек жёлтого масла, поставила расписанную розочками розетку с клубничным вареньем да корзинку с румяными кругленькими булочками-колобками.

– Спробуй бульбяныя булачки. Надоечы (давеча, бел.) напекла, да как знала, что приедешь – сберегла несколько. Они долго свежесть держат.

– Да я не голодна, – снова завела Мила, но под сердитым бабкиным взглядом стушевалась и покорно потянулась за булочкой.

– Вот и умница! – похвалила Жоля и вышла в соседнюю комнатушку.

Тут же легонечко хлопнула дверь, протопотали шажочки и что-то мягкое потёрлось о Милины ноги, боднуло приветственно головой и прогудело просительно:

– Подай со стола хлебной крошечки! В животе вецер воеть.

– Пожалуйста, угощайтесь, – Мила протянула наугад булочку, и серая мохнатая лапа быстро вынырнула из пустоты, схватила её и снова исчезла.

– А ты, ничого, сойдешь за свою. Мабыць мы с тобой поладим. – почавкав, невидимка икнул и снова боднул Милину ногу, оставив на джинсах приличный серый клок. – Шорсть как с вшивого пёса сыпется! – пожаловался он. – Кайка твоя давеча косо зырканула, по ейной милости теперя линяю!

Глава 4

Невидимый собеседник Милы примолк и тихо ретировался, стоило лишь хозяйке вернуться в комнату.

Баба Жоля принесла холодного кваса, и разлив его по чашкам, спросила, что Мила собирается делать дальше.

– Хочу бабушкин дом посмотреть. Прямо сейчас. Это возможно?

– Точно решила? Шчас пойдём? Не хочешь отдохнуть да пообвыкнуться?

– Решила. Я ведь за этим приехала. Хочу во всём разобраться. – Мила поблагодарила за угощение и поднялась.

– Ну, если разобраться хочешь, тогда пошли. Только прихвачу кой-чего на дорожку.

Бабка вытащила корзинку, положила в неё запылённый пузырёк, маленький веник, скомканную пёструю тряпочку. Подумав, добавила к ним несколько булочек, увязанных в холстинку. Потом протянула Миле кусок шершавой коры.

– Возьми вот лутовку. Абярэг то от лясуна.

– Оберег? – Мила в недоумении повертела кору.

– Он самый. Из осины. Действенный. Надёжный. И вот что, Милушка, ты вроде не ругаешься, но я всё же попрошу – чтобы ни словечка бранного в лесу не прозвучало. Янку нашу не забыла? Из леса она принесла своё бедование. За грибами пошла, а ее водить принялось. Она на язык острая была, ну, и послала по матушке, а лясун того сильно не любит. Вот ее и обошел.

– Что сделал?

– Обошел. С пути сбил да после к себе увёл. Думали – всё, пропала дзеўка. Но Саня её выторговала – уж так мать просила, так убивалась. Только толку от того никакого – да ты и сама видала, какая Янка стала повихнувшаяся.

Мила видала. Ещё как видала. И от этого Жолиного откровения ей сделалось сильно не по себе. Она вытащила из кармана упрятанную было туда лутовку и покрепче сжала в руке.

Добирались они долго – или это просто показалось непривычной к пешим походам Миле.

Тропинки не было, приходилось лавировать среди стволов, переступать через валяющиеся повсюду сухие ветки, огибать попадающиеся пни.