– Второй вас захватил и угрожал оружием, все верно?

– Да.

– Пишу?

Мила почему-то заупрямилась:

– Ну а это не получится, что я с ним заодно?

«Однако она стала соображать куда быстрее», – отметил Волин и возразил:

– Почему же заодно?

– Так вы сами раньше говорили про это… как это. Что жертва тоже виновата.

Капитан успокоил:

– Не всегда, не волнуйся. Я тебе верю. Не вижу оснований не верить. Говори смело.

Мила, чуть хмуря белый лоб, с сомнением поддакнула:

– Да, он меня схватил и в подзубальник дуло упер.

– Это куда?

Она ткнула пальцем под челюсть.

– Записал. Продолжай.

– Ну вот, пока Иваныч ломился, так и держал.

– Так вы говорили или нет?

– Было дело. Называл «мадам», и какие-то листья падают, осень в чем-то там…

– Смертельном бреду?

– Во-во. Я еще подумала: скаженный какой-то, весна ж на дворе.

«Опять фантазии», – подумал Волин и, чуть подтрунивая, спросил:

– Так, а может, он еще и картавил?

Мила обрадовалась:

– Ну вы как будто рядом стояли! Пишите – картавил.

– Это вот так? – Волин, картавя, воспроизвел фразы из песни, содержащие звук «р».

Но Мила не согласилась с этой трактовкой:

– Нет же! Вот так. – И повторила слова, только совершенно другим образом.

Волин, вздохнув, заметил:

– Значит, гнусавил.

– Ну пусть так.

– Хорошо. Как он выглядел?

Мила немедленно набычилась и забормотала:

– Что мне за него, замуж выходить? Не всматривалась я.

– Я не сомневаюсь, – успокоил Волин, – так как выглядел?

И Мила, которая не всматривалась, вывалила, как самосвал:

– Высокий, ладный, блондин, волосы короткие, но волнистые…

Волин поднял бровь, Самохина спросила:

– Что? Из-под кепки виделись.

– Ничего, ничего. Продолжай.

– Книзу лицо узкое. Глаза не разглядела, но такие… большие. Руки – вот, – она взмахнула лапками, точно пытаясь вытянуть свои коротковатые пальцы, – как у музыканта. Одет уж очень аккуратно. И сапоги такие прекрасные.

Волин качнул рукой:

– Это последнее что означает?

– Не кирза тупоносая, а кожа, и носы острые. И начищены уж очень хорошо.

– Чистые то есть.

Мила поправила:

– Начищенные! Отдраенные! Вот у того, второго, ужасно грязные чоботы были.

Она замолчала, потому что за дверью послышались громкие разговоры, возгласы, началась какая-то возня.

Там посреди зала пылал сигнальным фонарем Яковлев. Мокрый, грязный – на галифе коркой стыл ил, сапоги в грязи, – он нежно прижимал к груди брезентовую сумку. И сам лейтенант, и сумка распространяли густейший запах сырости, тины и тухлых яиц.

Лейтенант начал было, как следует:

– Товарищ капитан, разрешите обратиться. – Но сбился и восторженно отрапортовал: – Нашли, Виктор Михайлович!

– Кого нашли, лейтенант?

– Сумку! Деньги! Ни синь пороху не тронуто!

Фокина взвизгнула, подалась вперед, чтобы броситься, выхватить драгоценную сумочку, пересчитать, перещупать, – но не посмела. Капитан сам отобрал торбу у подчиненного, унес обратно в кабинет, поставил на стол, который Фокина невесть как успела застелить газетой.

– Дверь закройте, – приказал Волин, женщина подчинилась. – Сумка та самая?

– Его, его сумка, ворюги. Брезент из вещмешков, а пряжки трофейные, немецкие.

Все пачки были свежими, чистыми, лишь некоторые чуть влажные, и одна заляпана пальцами. Похоже, на радостях кто-то из оперов схватил, скорее всего Яковлев.

Фокина чуть не стонала:

– Разрешите пересчитать?

Волин сделал успокаивающий знак, кликнул в коридор:

– Понятых, живо. – И лишь потом ответил: – Сейчас пересчитаем.

Фокина любовно пересчитывала купюры, понятые стояли и внимательно смотрели. Заведующая оживала на глазах: все тридцать пять тысяч рублей семьдесят пять копеек были налицо.

Волин отвел Яковлева в сторону:

– Докладывай.

– Прошли в лес, к болоту. Шли по следу крови. Снег выпал ночью, так что хорошо сначала было видно. Потом, как углубились в лес, туман стал гуще, грязь началась, следа уже не стало, может, раненого и перевязали. Ну, думаю, сбились со следу, а потом глядь – у Чертова Зыбунчика черное видно…

– У кого чего видно?

– Зыбунчик Чертов. Это местные рассказали – топь страшная. Шагнешь – и все, мигом утянет, не выберешься. Деревьев вокруг нет, уцепиться не за что, проваливаешься, как к черту в преисподнюю. Я ж, Виктор Михайлович, потому и следы увидел, что они там одни были, нет там тропы…

– Поподробнее.

– Болото вскрылось, лед хлипкий, ну оба туда и ухнули. Сумка только плавала ближе к берегу, где только-только топь начиналась. Наверное, как тонуть начали, бросили или пытались опереться о нее.

– Так, а почему решили, что оба утонули? Выходных следов не было?

– Н-нет. А вот еще. Разрешите? – И Яковлев, получив позволение, позвал одного из тех, с кем бегал по болотам.

Тот подал сапог.

– Вот его и выловили.

– Годный сапог, – одобрил Волин, рассматривая его, – кожа, тонкая, нос острый… Гражданка Самохина!

Мила отозвалась:

– Тут я.

Волин поднял сапог:

– Похож?

– Он, гражданин капитан, – сказала она и отвернулась.

Волин вернулся к Яковлеву:

– Где он был?

– В аккурат там же и торчал, как поплавок, утопший. Рядом с сумкой.

– А второго не было?

– Всплывет, – уверенно пообещал Яковлев, – местные так говорят, что все, что в Зыбунчик попало, обязательно вылезет. Последний раз фриц с парашютом всплыл.

– Это-то откуда?

– Не могу знать.

– А раз не можешь, то нечего и болтать… Все у тебя?

Тут налетела чайкой Фокина – сияющая, растрепанная, ликующая, – кинулась Яковлеву на шею. Тот обалдел, а женщина тормошила, целовала, жала руки и снова лезла обниматься.

– Все цело, все! – причитала она. – Спасибо, родненький, дай Бог тебе всего-всего, жены хорошей и детей побольше. – И прочее в том же духе.

Яковлев, фронтовик и бывший особист, засмущался и стал безуспешно отстраняться. Капитан, улучив момент, хлопнул подчиненного по плечу и ободрил:

– Заслужил – получай почести.

И пока все прочие отвлеклись на чествование героя, капитан сам пересчитал деньги, заодно и осматривая.

Ну, положим, сумма на месте. К семидесяти пяти копейкам вопросов нет, а вот с купюрами что-то не так. Волин взял один червонец, потер между пальцами, понюхал, поднес один червонец к глазам, ловя косой свет: «Бумага вроде правильная, водяные знаки на месте, серия, номер… ну “р” бледновата, хотя, может, и кажется. А вот Ильич…»

Покосившись на ликующий народ – никто не смотрел, – он достал маленькую лупу. Вроде правильный вождь, но не вполне. Всем известно, что Ленин живее всех живых, а тут лицо как посмертная маска, зрачки без бликов, плоские. И казалось, что Ильич косит – вроде бы его прищур, но как-то чрезмерно запанибрата, что ли.

Тут Фокина, отлепившись от Яковлева, подобралась к столу и даже протянула бледную лапку к сумке.

– Мы же все формальности уладили? Можно открывать? А то там на улице уже очередь волнуется.

Волин руку женщины вежливо отвел:

– Придется повременить. Деньги изымаются.

Начальница отделения побелела, позеленела, казалось, слилась с крашеными стенами. Шелестя губами, прошептала:

– Как же, товарищ капитан? Вот же деньги… все в порядке?

– Не в порядке.

Фокина, жалко улыбаясь, пролепетала:

– Народ волнуется. Почту разнесут.

Может, это и было преувеличение, но за окнами в самом деле назревал стихийный митинг. Какие-то кликуши завывали в голос: «Почтарье! Отдайте наши деньги!», «Внуки голодают» и прочее.

– Разнесут – отстроим, – ободрил Волин, спокойный, как могила, снял трубку, назвал номер телефона и, ожидая соединения, удивленно спросил: – Яковлев, что ожидаете? Восстановите общественный порядок.

Багровый до черноты лейтенант, который мысленно явно видел себя героем и благодетелем, четко повернулся на каблуках и вышел к народу. Не так он собирался предстать перед ним. Но хоть душу отведет. Был слышен на улице его мощный рев, который без труда перекрывал неорганизованные выкрики из толпы.

Капитан, снова позвав понятых, зачитал им акт изъятия денег, а после того, как они проставили свои подписи, протянул Фокиной. Та с готовностью заявила:

– Не стану подписывать.

– А что станете? – с живым интересом спросил Волин.

– Жалобу на вас подам. У нас люди без денег…

– То есть предлагаете раздать, – уточнил капитан, – ага. Вы, Зинаида Ивановна, вроде бы не похожи на круглую дуру. Или жить надоело?

– Что вы…

– То, что совершено разбойное нападение, погиб милиционер – ну это так, по-вашему, мелочи. А вот насчет того, что вы настаиваете на том, чтобы запустить в оборот фальшивые деньги, – это как понимать? Глупость или диверсия?

– Настоящие они!

– Вот как только эксперты подтвердят – тотчас раздадим и нищим, и бедным, и убогим. – И, видя, что она снова что-то хочет сказать, Волин встал, показывая тем самым, что разговор окончен.

– Через двадцать минут прибудут из седьмого отдела^[8]. К этому времени надо все заактировать. Спрашиваю прямо: да или нет?

Разумеется, Фокина сдалась и все, что требуется, подписала.

К тому времени, как прибыл транспорт седьмого отдела МГБ и из него выбрался уполномоченный и двое в сопровождении, вокруг почты уже никого из демонстрантов не было.

Глава 3

Порядка двух месяцев прошло, жизнь шла своим чередом. Снега окончательно сошли, птички распевали.

Директора текстильной фабрики Веру Акимову постигла трагедия. Все от беспорядочности: бес дернул Веру в воскресенье заскочить «на минутку» на работу за кое-какими бумагами.

Хотя да, откуда выходные у директора? Вот трудящиеся работают, у молодежи воскресник. Не у всей, само собой, только той, которая сбежать не успела. И теперь эта бригада, сколоченная неугомонной Латышевой, шебаршится по хозяйству.

Солнце разогрело фабричный двор, напоив разнообразными весенними запахами: теплого дерева, которым злой, сонный Рубцов подбивал скамейку для курения… свежей побелки, коей Яшка Канунников размалевывал все деревья, которые попадались под руку, и всех, кто не успевал смыться. Белые брызги летели, как лепестки черемухи… воды, которой Колька проливал асфальт и тех, кого «освинил» приятель-неряха.

Сама Тося Латышева и Ольга высаживали на клумбе бархатцы из сбереженных прошлогодних семян. Если взойдут, то к лету тут будет самое благоустроенное место «по мнению райкома».

На спортивной площадке турники, уже наспех покрашенные, горели под солнцем. Соня Палкина, поставив Светку Приходько в один турник как в ворота, пыталась закатить ей обтрепанный кожаный мяч – откуда он взялся? Ребята из ночной смены гоняли в футбол при луне?

У стены котельной, где зимой сугробы по пояс, зеленела травка, пробивалась сквозь асфальт, и ее объедала пестрая кошка. Древняя яблоня набухала почками, вот-вот запенится белыми цветами, и рабочие будут выходить на перекур специально «под яблоню», как на личную дачу.

Вера, вдоволь налюбовавшись, уже собиралась уходить. И вот тут-то началась трагедия. Заверещала красная прямая «вертушка». Звонил Сам – первый замминистра.

– Товарищ Акимова?

– Так точно.

– Удачно, что я вас застал. Есть партийное задание.

– Слушаю…

– В планах визит на вашу фабрику делегации индийских товарищей.

– Что? – переспросила Вера.

– Индийских, индийских, – заверил Сам. – В Дели на выставке советских товаров наша продукция произвела отличное впечатление. Обсуждаются контракты, но до подписания-то надо же что-то показать. Вот товарищи и приедут посмотреть.