Так же нелепо, тяжело до невыносимости я чувствовала, когда папа ушёл от нас. Мама слегла, а он ходил по городу со своей новой пассией и при ней не решался со мной поздороваться, словно это было преступлением. Даже не захотел навестить маму, хотя она была в горячке. Его вульгарная мадам рассмеялась, сказав, что с судьбой не поспоришь, ни к чему лечить умалишённых. Тогда я и разнесла их уютное гнездышко вдребезги, только не поняла сначала, что в тот миг во мне проснулся дар, я ведь никогда не слыла паинькой.

А мама не была сумасшедшей, просто с ней нельзя было так, по-свински. К счастью, позже она пришла в себя, только здоровье её стало ещё хуже.

Папа не подал заявление на меня в полицию, но окончательно перестал со мной разговаривать и увёз свою мадам в другой город. А потом я узнала, что он вступил в Сопротивление против аландарцев и погиб.

И у меня не осталось никакой возможности хоть когда-то наладить с ним отношения. А я надеялась. Глупо, конечно, но ведь я так его любила! Несмотря на обиду, мечтала, что однажды он осознает всю боль, что причинил, и придёт к нам, или хотя бы письмо напишет… Увы, этого не случится никогда.

В тот день рубиновый кокон во мне вспыхнул по-настоящему. Боясь навредить соседям или маме, я ринулась к морю, за город. Я думала, что взорвусь, как бомба. Море било в меня прибоем. Я била энергией в него в ответ. И сила только росла.

Волны стали огромными, квадратными, словно море превратилось в гигантскую шахматную доску. Говорят, рыбаки разбежались в ужасе, но я их не видела. Наутро меня кто-то нашёл на берегу, мокрую, без чувств. А вокруг – щепки от лодок, горы моллюсков, рыбы и здоровенных морских гадов.

С тех пор жители Видэка знали, что лучше меня не злить, некоторые зауважали, но большинство стало обходить стороной. Даже Ник Хойт, парень из параллельного класса, с которым мы встречались. Тоже предателем оказался, как папа. Что вообще ожидать от мужчин?..

Разумеется, мне пришлось учиться держать себя в руках. Вот только внутри ещё кипело так много злости: на папу, на войну, на нищету, на аландарцев, на несправедливость жизни! Но больше всего я злилась на себя: на то, что не умею собой владеть, и на то, что такая большая сила во мне была совершенно без толку.

И вот Линден тоже погиб… Теперь и злиться на него не получится. Проклятый аландарец!

Слёзы всё же брызнули из моих глаз, и всхлип был чересчур громким. Я подскочила с кровати. Испуганно глянула на Дари. Та спала безмятежно, разметав белые руки и косы поверх одеяла. Я бросилась к умывальнику, чтобы умыться и стереть слёзы, как следы преступления. Но вздрогнула: в раковине обосновался аммонит – отмокал от грязи, отменно воняя.

«К чёрту! К морю пойду!» – решила я поморщившись.

Оно тоже солёное, мокрое, с ним можно не скрываться и ничего не объяснять. Я накинула на плечи шаль. Вышла из комнаты. И наткнулась на орфа.

Тот стоял посреди едва освещённого коридора, сейчас ничуть не похожий на пса, разве что подобием четырёх лап и намёком на торчащие сверху уши. Плазменное существо на моих глазах меняло форму, растекаясь в пространстве, как клякса. Казалось, изнутри него что-то пыталось изменить контуры, рвалось наружу. Выглядело это жутко.

Я замерла. Дверь захлопнулась за спиной, подтолкнув в поясницу ручкой. То, что было орфом, обратило на меня внимание. Переливающаяся синим и красным масса двинула ко мне. Она стала значительно больше орфа, обойти её бы не вышло. Одной рукой я попыталась толкнуть дверь, чтобы спастись в комнате. Другую выставила, готовая защищаться. Но внутри застыл страх, а не кокон силы. В страхе я пуста.

Плазменное пятно не добралось до меня. Дёрнулось, забилось в агонии… И разлилось, бесформенное, по полу со взрывом искр. Холодные, колкие, словно ледяной огонь, они ударили меня по ногам и отпрянули обратно к массе, из которой возникли. Весь пол вокруг меня превратился в бушующее море плазмы.

Я сглотнула и забила кулаком в дверь спальни.

Плазма попыталась собраться обратно. Мерцающий, с пробегающими синими и красными прожилками энергии ком увеличивался.

«Надо бежать! Спасаться! Куда?!» – с липким потом по спине думала я, понимая, что эту живую лаву мне не перепрыгнуть. Сердце моё выскакивало из горла, колотилось о рёбра.

Что-то похожее на руку, вполне человеческую по форме, но сотканную из плазмы, выпросталось из мерцающего кома. Рука потянулась ко мне. Я перестала стучать и дышать.

«Тара!» – пронеслось в голове не мои внутренним голосом, а чужим, мужским, сухим и жарким, как солнечный ветер.

Я облизнула пересохшие губы, влипла спиной в дверь, наблюдая, как плазма постепенно превращается в согнутого в три погибели человека – точнее, его контур, залитый мерцанием синих и красных разрядов. Мучительно, с борьбой внутри, со вспыхивающими протуберанцами тут и там, он всё-таки распрямился. Высокая мужская фигура без намёка на одежду, внутри контуров словно залитая космосом, встала передо мной. Широкие плечи, тонкая талия, абрис сильной шеи, рельефных рук… Он поднял голову, отбрасывая с лица плазменные волосы назад. В меня вперились чёрные, живые, как раскалённая на солнце нефть, глаза. Аландарец? Линден?

Я всё-таки вскрикнула.

Где-то вдалеке пробили часы. Фигура мужчины рассыпалась в жидкую плазменную лаву обратно на пол. За спиной распахнулась дверь, я упала на высунувшуюся в проём Дари. Растрёпанная, в одной майке, та подхватила меня и помогла вернуться в вертикальное положение.

– Что ты тут? – недовольно буркнула она.

– Там Он! – выкрикнула я, ткнув дрожащим пальцем туда, где только что трансформировалось плазменное существо.

Обернулась с заходящимся от волнения сердцем. В коридоре напротив нас сидел орф, мерцающий фиолетовым, с подрагивающим рябью контуром – доберман, ничего больше.

– Оп-оп, шлёп-гроб, чего ты? – похлопала меня по плечу Дари. – Орф там! Просто орф, к тебе приставленный. Забыла спросонья?

– Но он не…

Из других дверей на этаже высыпали в коридор заспанные студентки.

– Что за крик? Кого убили?

– Всё нормально, Тара орфа испугалась, – проворчала нехотя Дари.

– Двоятся орфы ночью, не бойся, – зевая сказала светловолосая худышка – та самая, которую я видела в буфете, руки-ноги как спички торчали из смешной пижамы.

– Ночью они нестабильны, – подтвердила рядом с ней вышедшая из комнаты толстушка с косынкой на кудрявых волосах.

– Эй, новенькая, и ты, гробовщица, если вы нам ночью не будете давать спать, мы жалобу напишем, коллективную, пусть отселяют! Мало нам было колюще-режущих мотыльков! – заявила с надутыми губками блондинка среднего роста, сквозь кружевную ночную рубашку которой проглядывала идеальная фигура.

– Напишем. Или воспитаем, – кивнула красивая рыжая девушка весьма хищного вида.

– Извините… – пробормотала я растерявшись.

– Сами от орфов в первый день не визжали? – рыкнула на всех Дари. – А тебя, вошь белая, за гробовщицу проучу. В последний раз предупреждаю!

– Испугала! – фыркнула блондинка и захлопнула за собой дверь.

Дари втянула меня обратно в комнату. Заперла замок и покачала головой.

– Ой, Тара, куда понесло-то? Видон – мертвяки обзавидуются! Эдак я тебя оживлять начну вместо аммонита.

– Не надо, – нервно передёрнув плечами, хмыкнула я. – А ты его собираешься оживлять?

Сказала я это просто так, в голове трубил вопрос: «Что я, или кого только что видела?» Мне не могло показаться! Я точно его видела! То есть аландарец не погиб? Но почему он исчез? Почему орф? Почему тело из плазмы?! Ничего не понимаю!

– Ещё подумаю. Так куда ты посреди ночи потопала? Не спится? – Дари склонила голову и скрестила руки на груди.

– Да, хотелось воздухом подышать.

– В ночной и шали? Там же холодина! Тут ночи бррр. Лучше форточку откроем.

– Ладно.

Мне и впрямь уже никуда не хотелось. Все мысли из головы выветрились, кроме одной: «Это был аландарец?!»

– Всё, спать! У тебя завтра ответственный день!

– Почему орфы ночью нестабильные? – тихо спросила я.

– Не знаю. Спроси у Растена, – фыркнула Дари. – У кого-то из первокурсников пару недель назад истерика случилась при ночной встрече с орфом.

Мне стало стыдно. Я вздохнула.

– Умыться на твой аммонит можно?

– Да сколько хочешь!

– А, может, переместим его в таз?

– Если раздобудешь завтра у интенданта это чудо хозутвари, пожалуйста! – Дари достала из шкафчика банку с мёдом и пряник. – Погрызи и засыпай. А ложка мёда таким, как мы с тобой, полуночникам, вообще святое. Мёд этот особенный…

– С кладбища? – устало спросила я.

– Как ты угадала? У меня дядя одной рукой могилы закапывает, другой – пчёл разводит. В общем, нектар с кладбищенских цветов – самое то, сплошное спокойствие. Очень заснуть помогает.

– Главное, чтобы не навсегда.

Я кивнула и сунула за щёку ложку кладбищенского мёда. На вкус от нашего разнотравья с равнин не сильно отличался. Но потом я и в самом деле выключилась, провалилась в сон без сновидений, как в кроличью нору. И вдруг увидела в черноте Линдена: он стоял перед нашей дверью и держал у ноги орфа за ошейник. Глаза аландарца сверкали опасным огнём.

«Это я, Тара!» – гаркнул аландарец. И исчез.

Меня подбросило с влажной от пота подушки. За окном разливался розовыми прожилками по серому небу рассвет. На цыпочках я кинулась ко входной двери, отперла потихоньку. Орф сидел перед ней, мерцая в полутьме фиолетовым. Лиловый взгляд ничего не выражал.

При воспоминании о ночных превращениях мне стало жутко, но я склонилась к призрачному доберману и тихонько позвала:

– Линден, это ты?!

Уставилась в мёртвые глаза. Отразилась в них, осторожно помахала рукой. Орф никак не прореагировал, как ненастоящий.

Неужели мне в самом деле показалось?.. Но Растена я всё же спрошу!

Глава 9

Утро над фьордом было серым, прохладным. Трава на зелёных склонах выглядела матовой, подёрнутой дымкой. Над студенческим городком и дальше по ущелью драными белыми перинами нависли облака. Ни ветерка. Только море шумело размеренно, словно напоминало, что жизнь продолжается.

На площадке перед белым двухэтажным корпусом с одной стороны и высоким берегом с другой выстроились первокурсники. Синие, белые, золотые и фиолетовые полотнища на флагштоках повисли, как тряпочки.

Эх, ветра бы сейчас! Чтоб взвилось всё, зашевелилось, и десяток мантий у разновозрастных профессоров взлетел, сбивая пафос, и у студентов… А то я одна здесь едва не подпрыгивала от волнения под прицелом сотни чужих глаз: мол, кто это тут у нас?

Приходилось держать марку, расправив плечи. Воротничок моей новой багровой мантии был жёсток, галстук мешал, как удавка на шее. Моя соседка, мадам Сильван, упала бы в обморок, увидев меня в штанах, но мне пришлось их надеть – неотъемлемую часть формы. Пусть все тут в них были, но мне с непривычки казалось, что я почти клоун – так одеваться…

Помимо моего личного орфа, который сидел рядом, ещё дюжина жутковатых, словно под копирку сделанных плазменных доберманов отливали фиолетовым по периметру. Охраняют? Кхм…

Я то и дело скашивала на моего орфа глаза, ожидая новых представлений. Но сейчас он ничем не отличался от своих собратьев. Интересно, а ночью опять что-то будет? Я была уверена, что да.

Почему-то до сих пор не было проректора. А я высматривала его с особым пристрастием. До построения найти его не удалось ни в кабинете, ни в буфете, ни в столовой, которая потрясла меня размерами и обилием блюд. Наконец, появился Растен с мятым, хмурым лицом, подчёркнуто официальный, он посмотрел не на меня, а сквозь. И одновременно с ним пришёл заносчивый рыжий лис Воугел с усатым напарником. Встали в сторонке и принялись наблюдать. Побрал бы их чёрт! Я думала, что больше их не увижу!

Тут же материализовалась и мадам кошка – госпожа Морлис, ректор, словно специально поджидала момента, чтобы явиться последней. В торжественной мантии, отливающей серебряным и аметистовым блеском, она захлопала в ладоши.