А тут Монька принесла воды в тазу, и шиноби стал мыть инструменты, заодно дезинфицируя их специальным дезинфектором из большого пузырька. Он уже готов был собрать всё своё и распрощаться с матерью и её дочерьми, но в это самое мгновение старшая дочь, милашка Лея, говорит так, чтобы слышали все:

– А у меня ведь тоже есть фурункул.

– Чего? – мамаше всё это сразу не понравилось. – Какой у тебя ещё фурункул? Ты ничего мне не говорила, а теперь вдруг нате вам, фурункул у неё…

– Да как же «нате вам», как же не говорила! – взвизгнула Лея. – Вчерась говорила вам, что мне сидеть больно, сегодня поутру говорила. Чего же вы не помните, маман? Утром был разговор.

– И где он у тебя? – мать смотрела весьма нехорошо на свою дочь.

Тогда Лея наклонилась и сказала ей какое-то слово на ухо.

И лицо матери стало ещё злее, она выпучила глаза на свою старшенькую и махнула рукой:

– Ой, всё, успокойся… Ничего с тобой не случится. Переживёшь. У всех чирьи выскакивают.

И после этих слов шиноби начал складывать отмытый инструмент к себе в шкатулку. Но оказалась, что у Леи характер настоящей принцессы. Она поначалу прищурилась, как будто пыталась что-то рассмотреть в лице матери, сжала губы и потом стала шипеть через них:

– Ах «успокойся»? «Ничего не случится?» Ну, мамаша… Папаша денег ни на что не даёт, ни на ленты хорошие, ни на воду для благоуханий, даже на врача, так ещё и вы! Вы! К нам в кои веки заявился гой-олух, что лечит, не оговорив своих цен заранее, так вы ещё и к нему мне не дозволяете обратиться… Этой мелкой крысе зубы подёргали, этому нашему Тянитолкаю чирей отрезали…

– Мамаша, она опять начала, – захныкала Нира. Но на неё никто не обратил внимания. А Лея продолжала всё так же свирепо:

– А я? А мне что? А мне ни-че-го! Может, маман, я не ваша? Может, я гоями подкинутая?

– Да угомонись ты, какими ещё гоями? – шипит ей в ответ мать, а сама косится на Свиньина. – Чего тебя так распёрло-то?

– Да ничего! – продолжает девица с той же яростью. – Вот теперь, мамаша, зарубите себе на носу… вот возьмите нож и зарубите… как приедет ваш Аарон Цукер с его астмой, – тут она стала кривляться и высовывать язык, изображая, кажется, удушье, – с его дурным папашей, от которого прёт кошками так, что аж глаза ест, так я к ним не выйду. Хоть зовите меня, хоть обзовитесь. За ноги меня к ним тащить станете, так я за каждый косяк цепляться буду. И орать, что презираю всех Цукеров. Всё их вонючее семейство. А если у этого дурака сутулого опять приступ астмы случится, так я у него ингалятор отберу и спрячу.

– Угомонись, припадошная! Перед людьми стыдно. Всю дурь свою выложила как на тарелочке, – мамаша снова косится на Ратибора, который уже понял, что денег за его труды не предвидится, а посему собрал свои инструменты и ждал лишь удобного момента, чтобы попрощаться. Но тут мамаша сдалась под напором свой старшенькой. Опять поглядела на молодого человека и сказала чуть заискивающе:

– Видите, шиноби, как чирьи на тонкую девичью натуру влияют, едва совсем ума не лишают, а у Леи нашей как грудь начала расти, так его всё меньше становилось, иной раз и вовсе полоумной делается. Может, вы поглядите, что у неё там? Может, сделаете что?

Конечно, Ратибор не стал возражать.

«Делай добро, бросай его в воду, не жди награды, и оно к тебе вернётся троекратно».

– Конечно, я погляжу, – отвечает он. Ну, и то, что девушка хороша собой, тоже играло не последнюю роль в его согласии.

И тут в глазах девы поутих пламень ярости, а заискрились огоньки озорства, присущие девицам этого возраста. Она взглянула на мать, а та махнула на неё рукой: да давай уже покончим с этим.

И тогда девушка подошла к шиноби, всё ещё сидящему на стульчике, встала к нему спиной и, улыбаясь скромно и очи потупив, сказала:

– Чирей у меня… сзади.

И стала подбирать юбку свою прямо перед ним. А молодой человек, с детства приученный ничего не пугаться, вдруг начал понимать, где «сзади» у девушки фурункул, и от того его начала потихоньку пробирать паника! Он даже боялся взглянуть на стройные ноги Леи, которые приоткрывала его взору поднимающаяся юбка, у него вспотели ладошки, а сам он стал смотреть на мать девицы: эй, тётя… Это вот так и должно сейчас происходить? Или это какой-то экспромт вашей дщери. А мамаша лишь улыбалась сконфуженно: чего вы на меня-то смотрите. Туда смотрите. Там он, дорогой лекарь, там где-то этот злосчастный фурункул, а потом и пальцем ему стала указывать: вон там.

А у Леи закончились чулки и наконец появилось нижнее бельё, а потом и оно закончилось, и, чуть прикрытый нижним бельём, немного ниже поясницы, с правой стороны алел прыщ. И чтобы его было лучше видно, дева немного, самую малость, приспустила трусики, чтобы врачеватель смог лицезреть виновника всей этой не совсем обычной ситуации.

А тут в комнате почти в полной тишине, которую некоторые сочли бы гробовой, когда даже самая маленькая из дочерей от удивления не издавала ни звука, раздался что ни на есть смачный плевок.

– Тьфу! – и, словно сжигая всё вокруг презрением и погружая всех присутствующих в тягучую субстанцию неловкости, прозвучал шепелявый голос Нуит: – Стыдобища какая! И всё это перед гоем!

– Позор семьи, – сипло от сжимающего душу возмущения произнесла Нира. – Хорошо хоть трусы надела.

– Когда успела только? – зло интересовалась Нуит.

– Видно, готовилась подолы задирать, распутная! – и Нира тоже плюнула, как и сестра, с видимым удовольствием. – Тьфу!

Но, странное дело, бойкая, судя по всему, на язык Лея даже и не взглянула на свою сестру-сестёр. Она то поглядывала, поворачивая голову, на мать, то оборачивалась на лекаря, и в глазах её по-прежнему горели искры озорства… ну и некоторого возбуждения.

Да, признаться, наличие белья на девичьем стане юношу несколько успокоило, он-то думал, что в такой глуши даже кровные экономят на белье, но нет… С этим у девицы всё было в порядке. Впрочем, успокоился он не так чтобы «очень». Руки его всё ещё подрагивали, и он был красен, и глаза его едва различали надобное. Но он собрался с духом и, взяв себя в руки, произнёс:

– Ну что ж, фурункул невелик и находится… – он собрался с духом – всё-таки врачеватель, – он ещё не готов прорваться, – и с этими словами решил наконец прикоснуться к коже девушки. – Да, не готов. Раз уж… мы его обнаружили…

– Обнаружили! – фыркнула Нуит. – Когда тебе зад под самый нос подсунули.

– Нуит, Нира! – мать погрозила в их сторону пальцем. – Уймитесь. Выгоню сейчас.

– Полагаю, лучше его вскрыть, – закончил шиноби, не обращая внимания на недружелюбные комментарии из зрительного зала. И начал трогать ткани по периметру воспаления.

А Лея, почувствовав эти прикосновения, ещё немного подалась к шиноби поближе, чтобы тому было легче проводить пальпацию, и чуточку нагнулась, чтобы ему было лучше видно.

– А ну не нагибайся, встань ровно! – прикрикнула на неё мать. И дочь послушалась матушку, лишь взглянув на неё неодобрительно.

– Ты глянь, как отклячивает! – осудила поведение старшей сестры Нуит.

И тогда Нира, повернув голову к ней, произнесла с видимым знанием дела:

– Если папаша не выгонит её замуж в ближайшие полгода-год – жди беды.

– Ой, и не говори, нужно, нужно её замуж выдавать, – согласилась с нею Нуит и весьма безапелляционно добавила: – Иначе сбежит с цыганами или ещё с какими бродягами.

– Хоть за Цукера, хоть за гоя, хоть за козлолося. Но замуж, – Нира качает головой, а Нуит заканчивает со вздохом: – А то сестрица наша умом от нерастраченной страсти тронется.

На сей раз Лея всё-таки заметила, что те почти синхронно, в такт и осуждающе качают головами, и прикрикнула на сестру-сестёр:

– А ну, не трясите головами, Тянитолкай! И молчите обе. Врачу работать мешаете. А то мамаша уйдёт, так я вот нахлещу по щам обеим, будете знать. Саламандры безмозглые.

А Нира и Нуит тут же заголосили от обиды и потянули, потянули со стонами и причитаниями привычное своё многоголосие, которое, видно, тренировали годами:

– Мамаша-а, эта лошадь опять за своё! Обзывается!

Глава 8

Мамаша пресекла новую волну ругани и завываний, а Ратибор решил, что со всем этим госпиталем нужно заканчивать как можно быстрее. И без лишних разговоров взялся за ланцет, предварительно уколов мягкие ткани девицы иглой с обезболивающим. Он, не обращая внимания на новую, неожиданно вспыхнувшую волну взаимных женских упрёков, вскрыл фурункул, быстро произвёл чистку и уже готов был закончить, когда почувствовал за своей спиной движение воздуха, после которого все разговоры и ругань вдруг стихли, и в комнате повисла такая тишина, что, казалось, от неё даже и свет померк немного.

«Папаша припёрся!», – подумал юноша, но решил, что продолжит своё дело, тем более, оно почти сделано. Он даже не обернулся назад, зная, что хозяин заведения так и стоит в проёме двери, замер там и пока физической угрозы для него не представляет. И шиноби оказался прав, так как звук голоса, больше походивший на замысловатый стон, донёсся именно оттуда:

– Да лучше бы я ослеп.

Это были слова, переполненные мучительной тоской. Ратибор бросил быстрый взгляд на мамашу: та сидела, поджав губы и всем своим видом показывая, что молчать она не собирается и у неё тоже есть что ответить, и она ответит, уж будьте уверены, как только представится возможность.

– Жена моя! – продолжал стонать хозяин заведения. – Что делает этот арс (хулиган) у поднятого подола твоей дочери? Что он там у неё разглядывает?