Я отскочила от «Бьюика», забралась в свою машину и покатила на парковку для сотрудников, не прекращая жать на гудок. Сэм вылетел из задних дверей. На нем был дурацкий фартук. Я заглушила мотор и выбралась из машины, едва осознавая собственные действия. Через секунду я повисла на Сэме так, как будто от этого зависела моя жизнь.

– Что такое? – голос Сэма раздался у самого уха.

Я отстранилась, чтобы посмотреть на него. Он был невысокого роста, и мне не приходилось задирать голову. Его рыжеватые волосы блестели в лучах утреннего солнца. Глаза у него были синие-синие – от удивления он широко распахнул их.

– Лафайет, – сказала я, начиная плакать. Глупо, нелепо и бесполезно, но я не могла сдержаться. – Его тело в машине Энди Бельфлера.

Руки Сэма крепче сжались за моей спиной. Он снова прижал меня к себе.

– Сьюки, мне очень жаль, что тебе пришлось это увидеть. Мы вызовем полицию, – он помолчал. – Бедняга Лафайет.

Работа на кухне при баре не требовала особых навыков – Сэм не включал в меню ничего, кроме нескольких видов сэндвичей и картошки фри, – и повара у нас менялись часто. Но, к моему удивлению, Лафайет продержался дольше прочих. Он любил макияж и длинные, ярко накрашенные ногти. Северная Луизиана, за исключением Нового Орлеана, не отличалась толерантностью, и я знала, что чернокожему Лафайету приходится вдвойне нелегко. Несмотря на трудности или даже благодаря им, он оставался веселым, чутким и остроумным… и, кстати, неплохим поваром. Он добавлял в гамбургеры особый соус, и многие посетители заказывали «бургеры от Лафайета» достаточно часто.

– У него есть родные в Бон-Темпсе? – спросила я Сэма. Мы осторожно разомкнули объятия и направились в помещение, к кабинету Сэма.

– Двоюродный брат, – сказал Сэм, набирая полицию. – Пришлите кого-нибудь к бару Мерлотта, на Хаммингберд, – сказал он диспетчеру. – Мы обнаружили тело в машине. Да, на парковке перед баром. И предупредите Энди Бельфлера, машина принадлежит ему.

Со своего места я услышала, как на том конце провода вскрикнули.

Даниэль Грей и Холли Клири, официантки утренней смены, прошли через заднюю дверь, над чем-то смеясь. Разведенные, двадцатипятилетние, Даниэль и Холли были подругами всю свою жизнь и радовались любой работе, на которую удавалось устроиться вместе. У Холли был пятилетний сын, посещающий детский сад, у Даниэль – семилетняя дочь и совсем маленький сын, который оставался с ее матерью, пока сама Даниэль работала в баре. Я не пыталась с ними сблизиться, хотя они были моими ровесницами, потому что им не нужен был никто другой.

– Что случилось? – спросила Даниэль, едва увидев выражение моего лица. Ее собственное, узкое и веснушчатое, немедленно исказила тревога.

– Что машина Энди делает на парковке? – спросила Холли. Я припомнила, что она, кажется, какое-то время встречалась с Энди. У Холли были короткие светлые волосы, напоминающие лепестки ромашки, и почти сияющая кожа. – Он провел в ней ночь?

– Нет, – сказала я. – В ней провел ночь кое-кто другой.

– Кто?

– Лафайет.

– Энди позволил темнокожему переночевать в своей машине? – спросила Холли, прямолинейная до глупости.

– Что с ним случилось? – спросила Даниэль, чуть более разумная.

– Мы не знаем, – ответил Сэм. – Полиция уже едет.

– Хотите сказать, – медленно и осторожно начала Даниэль, – что он мертв.

– Да, – ответила я. – Именно это мы и хотим сказать.

– Но нам ведь нужно открываться через час, – Холли положила ладони на округлые бедра. – Что мы будем делать? Если полиция позволит нам открыться, кто будет на кухне? Люди потянутся к нам, чтобы пообедать.

– Лучше приготовиться, просто на всякий случай, – сказал Сэм. – Хотя я думаю, что мы не откроемся до вечера. – Он вернулся в кабинет, чтобы вызвать второго повара на замену.

Казалось странным, что мы готовимся к открытию, как будто Лафайет может влететь в бар в любую минуту, рассказывая о вечеринке, на которой побывал – как пару дней назад. Со стороны дороги, идущей мимо бара, донесся вой сирен. Гравий парковки заскрипел под колесами машин. К тому времени, как полицейские вошли, мы успели опустить стулья, накрыть столы и подготовить чистые, завернутые в салфетки приборы.

Бар находился за пределами города, поэтому дело досталось Баду Диаборну, шерифу округа. Бад, близкий приятель моего отца, уже поседел. Его лицо покрывали морщины – мне он напоминал пекинеса, – карие глаза были тусклыми. Когда он вошел, я заметила, что на нем тяжелые ботинки и выгоревшая кепка. Видимо, его вызвали в тот момент, когда он работал на своей ферме. Бада сопровождал Элси Бек, единственный афроамериканский детектив в местном управлении. Кожа Элси была настолько темной, что белая рубашка на контрасте с ней почти светилась. Галстук был аккуратно завязан, костюм гладко выглажен и идеально посажен. Начищенные ботинки сияли.

Бад и Элси поддерживали работу окружного управления… по крайней мере, в тех аспектах, без которых управление не смогло бы функционировать. Майк Спенсер, владелец похоронного бюро и окружной коронер, тоже имел немалое влияние и близко дружил с Бадом. Я готова была поспорить, что Майк задержался на парковке, чтобы констатировать смерть бедняги Лафайета.

Бад Диаборн спросил:

– Кто нашел тело?

– Я. – Бад и Элси направились ко мне.

– Сэм, мы займем твой кабинет? – спросил Бад. Не дожидаясь ответа Сэма, он дернул головой, давая мне понять, что я должна последовать за ними.

– Разумеется, – сухо сказал мой босс. – Сьюки, ты не против?

– Все нормально, Сэм, – я не была уверена в том, что сказала правду, но Сэм ничего не смог бы сделать, не встряв в неприятности. И даже это не принесло бы плодов. Несмотря на то что Бад указал мне на стул, я покачала головой, и они с Элси заняли офисные стулья. Бад, разумеется, сел на место Сэма, а Элси достался стул для посетителей, слегка покосившийся на левую сторону.

– Скажи, когда ты в последний раз видела Лафайета живым? – заговорил Бад.

Я задумалась.

– Вчера вечером он не работал, – сказала я. – Работал Энтони, Энтони Боливар.

– Кто это? – широкий лоб Элси покрылся морщинами. – Не узнаю это имя.

– Это приятель Билла. Он проезжал через город, и ему нужна была работа. Опыт у него есть – он работал в столовой во времена Великой депрессии.

– Хочешь сказать, у Мерлотта на кухне работает вампир?!

– Что с того? – спросила я. Я почувствовала, как губы сжимаются в упрямую линию, а брови сходятся на переносице, и я знала, какое впечатление произвожу. Я старалась не читать их мысли, старалась оставаться отстраненной, но мне было трудно. Бад Диаборн был сдержанным, но Элси транслировал свои мысли с силой маяка. В этот момент он источал отвращение и страх.

До встречи с Биллом – до того, как я поняла, сколь высоко он ценит мою особенность… мой, по его словам, дар – я делала все возможное, чтобы убедить себя и окружающих в том, что не читаю ничьих мыслей. Но когда Билл освободил меня из тюрьмы, в которой я запирала саму себя…

Чувствуя поддержку Билла, я начала практиковаться. Экспериментировать. Ради него я научилась выражать в словах то, что чувствовала многие годы. Некоторые люди – например, Элси – посылали ясный и четкий сигнал, но у большинства он был прерывистым, как у Бада Диаборна. Во многом это зависело от того, насколько сильные эмоции они переживают, насколько ясно соображают – может, даже от погоды, точно я не знала. Некоторые люди были сплошным туманом, и я почти не слышала их мыслей – в лучшем случае могла почувствовать эмоции, но не более того.

Я выяснила, что прикосновение к человеку, чьи мысли я пытаюсь прочесть, облегчает работу – как будто я подключаюсь к кабелю вместо антенны. Еще я выяснила, что могу «посылать» успокаивающие образы и скользить в чужом разуме, как в потоке воды.

Меньше всего я хотела оказаться в разуме Элси Бека. Но против своей воли я получила полное понимание происходящего в его голове: его суеверного ужаса перед тем, что в баре работает вампир, его отвращения от того, что я оказалась той самой девушкой, которая, по слухам, спит с вампиром, его глубокого убеждения в том, что Лафайет позорит все афроамериканское сообщество. Элси думал, что кто-то хочет отомстить Энди Бельфлеру – иначе зачем оставлять в его машине тело. Еще он гадал, не был ли Лафайет болен СПИДом – не мог ли вирус каким-то образом впитаться в сиденья машины и остаться на них. Будь это его машина, он бы ее продал.

Если бы я прикоснулась к Элси, я выяснила бы номер его телефона и размер лифчика его жены.

Бад Диаборн смотрел на меня как-то странно.

– Вы что-то сказали? – спросила я.

– Да. Я спросил, не видела ли ты Лафайета прошлым вечером. Может, он зашел, чтобы выпить?

– Я ни разу не видела его в зале. – Если подумать, я вообще не видела, чтобы Лафайет выпивал. Впервые я осознала, что, хотя в обеденное время в зале встречались разные люди, по вечерам темнокожих у нас обычно не было.

– Где он проводил свободное время?

– Без понятия, – во всех своих рассказах Лафайет менял имена действующих лиц, защищая невинных. То есть на самом деле виновных.

– Когда ты видела его в последний раз?

– В машине, мертвым.

Бад устало покачал головой.

– Живым, Сьюки.

– Хм-м, наверное… дня три назад. Он слегка задержался на смене, и мы поздоровались, когда я пришла на работу. А, он рассказал о вечеринке, на которой был, – я попыталась вспомнить его слова. – Он сказал, что побывал в доме, где занимались весьма разнузданным сексом.

Они разинули рты.

– Он так сказал! Я не знаю, сколько в этом правды, – я почти видела перед собой Лафайета, загадочно прижавшего палец к губам. Он не назвал ни места, ни имен участников.

– Ты не подумала, что об этом стоит сообщить? – Бад Диаборн выглядел ошеломленным.

– Это была частная вечеринка. С чего мне о ней рассказывать?

Но такого рода вечеринок не должно было происходить в их округе. Оба смотрели на меня с раздражением. Сквозь стиснутые зубы Бад уронил:

– Лафайет не упоминал об употреблении алкоголя на этом сборище?

– Нет, не помню ничего такого.

– Вечеринка проходила в доме у белых или у темнокожих?

– У белых, – сказала я, тут же жалея о том, что не промолчала.

Но дом произвел на Лафайета сильное впечатление – пусть не размером и не обстановкой. О чем он говорил? Я не была уверена насчет того, что могло впечатлить так и не вырвавшегося из бедности Лафайета, но речь точно шла о доме каких-то белых, потому что он сказал, что «на стенах полно фотографий, и люди на них белые, как лилии, и улыбчивые, как крокодилы».

Я не сообщила этого полицейским, но они и не спрашивали.

Выйдя из кабинета Сэма, – предварительно объяснив, как машина Энди оказалась на парковке, – я вернулась за стойку бара. Мне не хотелось смотреть на то, что происходило перед зданием, да и ждать посетителей не приходилось – полиция перекрыла въезд.

Сэм протирал от пыли бутылки и переставлял их. Холли и Даниэль устроились за столиком для курящих, и Даниэль вытащила сигарету.

– Ну как? – спросил Сэм.

– Ничего особенного. Им не понравилось, что здесь работает Энтони, и они не обрадовались, когда я пересказала то, что Лафайет рассказывал о вечеринке. Ты ведь слышал эту историю? Про оргию?

– Да, мне он тоже рассказал. Похоже, что он провел отличный вечер. Если вечеринка действительно была.

– Думаешь, Лафайет мог соврать?

– Я думаю, что в Бон-Темпсе не так много вечеринок, на которых не смотрят на цвет кожи и предпочтения, – сказал он.

– Это потому что тебя на них не приглашают, – подколола я, задумываясь, так ли хорошо знаю, что происходит в нашем маленьком городе. Из всех жителей Бон-Темпса я должна быть той, кто в курсе всех секретов – ведь если я захочу достать информацию, это будет совсем просто. – По крайней мере, я думаю, что дело в этом.