Алис Зенитер: Потерянная эпопея

© Flammarion, 2024

© Нина Хотинская, перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление Livebook Publishing, 2025

* * *

Я скомкал копию разбитой эпопеи.

Кейси. Безграничные мечты^[1]

Существует, стало быть, тесная связь между цветами и каторжниками.

Жан Жене. Дневник вора

Антиподы

Февраль

Это расстояние не поглотить. Впрочем, никакое расстояние не поглотить. Надо бы перестать употреблять это выражение, она знать не знает, откуда оно взялось, у кого она его позаимствовала, когда думает этими словами – да и впрямь ли думает? В лучшем случае просто сшивает старое тряпье слов, разбросанных по уголкам ее головы.

Это расстояние не поглотить. И поскольку впереди больше двадцати часов пути, у нее, может быть, есть время понять, как лучше сформулировать свою мысль, если только она не уснет. Что, вообще-то, вряд ли, потому что U-образная подушка, подсунутая под затылок, слишком мягкая и, когда она пытается расслабиться, голова откидывается назад (так что если уснет, ей сведет шею). Или уж тогда наклонится головой вперед, решись она включить фильм на маленьком экране, встроенном в спинку переднего сиденья, да только она уже видела почти все, какие только могли бы ее заинтересовать.

Это расстояние надо жевать, пережевывать, что бы она ни делала. Она пыталась летать через Сидней, Токио или Сингапур, вылет чуть свет, стоянка иногда так коротка, надо бежать на другой самолет по бесконечным коридорам без окон, но это путешествие никак не уложить в один-единственный день, в двадцать четыре часа. Оно всегда переливается через край, вытекает на вчерашний день или на день завтрашний. Если сложить дорогу в аэропорт, время, чтобы зарегистрироваться, пройти паспортный контроль, сесть в самолет, сам полет, потом трансфер, потом второй полет, потом автобус до центра города – получается в лучшем случае полтора дня, а если гнаться за дешевизной – то и все два. Как будто двадцать тысяч километров держат современные технологии в трепете. Нельзя поглотить расстояние, отделяющее Париж от Нумеа. Если фантазия исколесить планету во все стороны, путешествовать по миру – болезнь, то Ле Каю^[2] – лекарство, думает Тасс: он всегда слишком далеко.

Тасс летала в метрополию и обратно раз пятнадцать или больше – когда она начинала, никто еще не говорил о выбросах углекислого газа, и она считает, что островитяне не должны отчитываться об этом так же, как жители континента. Однако она все еще удивляется, ощущая это расстояние, сопротивляющееся самолетам, до того большое, что путь изнуряет даже неподвижное тело в салоне, так что сил больше не остается, и иногда ей думается: а так ли было на кораблях? Было ли хуже, потому что дольше, или же, пропорционально, то же самое, потому что тела предков привыкли к медленным путешествиям, а это и вправду было самым медленным из всех? Когда ее прапрадед приплыл на Ле Каю, путь на корабле составлял сто пятьдесят дней. Путешествие ли это еще, когда оно такое долгое, или уже становится жизнью?

На маленьком экране соседа улыбчивый красавчик преследует героиню своими ухаживаниями, и все части его лица как будто склеены из принадлежавших разным людям, можно подумать, что каждая была выточена и отполирована по отдельности в мастерской, чтобы нос вышел идеально прямым, рот – чувственным, бровь – красиво очерченной, прежде чем кто-то собрал их вместе и сложил лицо актера, но вместе они не смотрятся, и это лицо, которое должно было получиться красивым, так и осталось на стадии запчастей. У Тасс не хватает духу снова идти в меню и прокручивать имеющиеся в распоряжении фильмы, она продолжает смотреть вполглаза на это вынужденное сосуществование ноздрей, радужных оболочек и резцов, носящее имя знаменитого актера.

Сосед спит в полной неподвижности с тех пор, как погасили свет. Он, вероятно, видел только первые десять минут фильма. Это колосс с островов Уоллис в серой плюшевой толстовке, Тасс не решается перешагнуть через него, чтобы сходить в туалет, она даже не уверена, что сможет сделать своими короткими ногами достаточно широкий шаг, чтобы не исполнить фигуру танца на коленках, неловкую для обоих. Он так и сидит слева теплой и непреодолимой горой. Справа ледяной иллюминатор. В самолете пахнет пластмассой, моющими средствами и карри от ужина – его, задернув занавески, готовят стюардессы.

Полет бесконечен, но, возможно, сегодня это преимущество. Еще несколько часов можно ничего не рассказывать о разрыве, оборвавшем ее связь с метрополией. Не произносить имя Томаса. Быть какой ей хочется здесь, в воздухе, где никто ее не знает. Она могла бы даже попытаться перешагнуть через соседа, и ничего, если и потрется об него, все равно она больше его никогда не увидит.

На дворе начало февраля, и расхождение во временах года между двумя полушариями достигло пика. В Орлеане у Томаса сыплет снежная крупа, дуют ветры. В начале их отношений он был нежен: если она мерзла – прибавлял отопление, взволнованно проводил пальцем по ее посиневшим губам, восклицал «Ты дрожишь!», как будто это было доказательством ее экзотики, столь же прелестным, как венок из цветов и листьев. В этом году он казался раздраженным, почти подозрительным, будто зима была сказкой, выдуманной Тасс, будто температура на улице не объясняла ее озноба, будто можно сказать «Прекрати» человеку, которому холодно. Все равно все кончено, прошлогодний снег, мороз и зимний ветер – вся эта культура холода, к которой Томас пытался ее приобщить годами. Выйдя из самолета в Тонтоуте, она почувствует невероятную густоту горячего и влажного воздуха. Южное лето прилипнет к коже, и помимо разницы во времени ей придется все ближайшие дни привыкать к разнице температур. Она по-настоящему вернется лишь через несколько недель. За это время она привыкнет к пленке пота на теле, к красным щекам, к ужасной послеполуденной лени. Часть города еще на каникулах, Нумеа вялый и почти пустой. Подруги разбрелись по всем соседним территориям, Вануату, Новой Зеландии, Фиджи, австралийскому Золотому берегу. Возможно, ей некому будет рассказывать, что произошло к северу от экватора, не с кем пить ром и коктейль № 1, крича, что все кончено, Томас, больше никогда, Томас, и клянусь тебе, он пожалеет об этом, потому что его жизнь без меня так скучна.

Когда в самолете загорается свет, Тасс повторяет про себя, что счастлива вернуться наконец по-настоящему. Поездки туда и обратно в последние годы в попытках поддержать свои любовные отношения, невзирая на расстояние, держали ее в каком-то постоянном беспокойстве, в нервной нестабильности и чувстве вины за бесконечную мелкую ложь. В метрополии она всегда продлевала свое пребывание, отвечая, что приехала на два месяца, когда ее путешествие превышало один, пусть даже на считанные дни. В Каледонии всегда рассеянно роняла, что уезжает на две-три недели, прекрасно зная, что вернется не раньше, чем через пять. Она хотела принадлежать двум местам одновременно, дать понять окружению здесь, как и окружению там, что она своя и для тех, и для других, и Тасс не сказала бы, что готова кончить четвертованной – не до такой степени склонна к драме,– но все же это было неприятно, ничего гарантированного, ничего своего. Когда она жаловалась Томасу, он отвечал, что ей стоит только вернуться и жить во Франции, но это потому, что он сам житель метрополии и думает не в ту сторону: вернуться для нее значит возвратиться в Нумеа. Она впервые покинула Каледонию десять лет назад, чтобы поступить на факультет журналистики университета Экс-Марсель. Из-за отвязного студента по имени Томас, в которого она немедленно влюбилась, ей захотелось остаться после диплома, но ни один из годов, проведенных в метрополии, не смог перестроить внутреннюю полярность полушарий Тасс: ее дом – это Тихий океан, это Юг. Она никогда не чувствовала себя на своем месте с другой стороны. Больше, чем незнакомый климат, флора и нестерпимая температура дождя,– непонимание и неведение, связанное с территорией, откуда она родом, держали ее на дистанции. В 1863 году Вьейяр и Депланш, авторы подробного описания большого острова, написали, что за кусочком западного побережья «все еще окутано тьмой». Примерно это Тасс видела в глазах собеседников в годы своей жизни в метрополии: ее земля еще окутана тьмой. Каждый раз одни и те же обрывки и осколки диалога, бесцельное столкновение.

Откуда ты

Из Нумеа

Это Таити, да

Нет, нет, не он

Что же тогда – постой, я вспомню – наверняка остров, это…

Новая Каледония

Да, конечно, да. А это Франция?

Иногда любители географии или подводного плавания сразу связывали название с территорией, первые выдавали квадратные километры и плотность населения, вторые начинали тараторить перечень рыб, но и тех и других было мало, и это все равно ничего не говорило об архипелаге.

Недалеко от Австралии, вот как? А что там знаменитого, в Новой Каледонии? Артисты или какие-нибудь… исторические личности, помоги мне локализовать.

Тасс говорила:

Атаи^[3]

Она знала, что это им ничего не скажет, но в этих трех слогах звучало достаточно экзотики, чтобы их очаровать. Отсутствие фамилии, возможно, наведет на мысль, что речь об артисте, певце, почему бы нет, наверняка красивой заднице, в конце концов, заморской территории идут цветастые рубахи.

И Тасс всегда добавляла после нескольких секунд молчания:

А еще Луиза Мишель^[4].

Это было понятнее. Иногда:

Надо же, забавно, я учился в коллеже Луизы Мишель. Я и не знал, что она была оттуда!

Нет, нет, она скорее…

Она толком не знает, как это определить. Можно ли сказать, что Луиза Мишель жила на архипелаге? Может ли тюрьма со временем стать домом? Тасс смутно чувствует, что годы наказания могут пройти, но их нельзя прожить. Или уж лучше сказать, что Луизу Мишель сослали в Новую Каледонию?

После этого вопросы о месте, откуда родом Тасс, задавали редко. Она думает, что проблема в смущении, не в недостатке любопытства, смущение душит вопросы, которые могли бы задать о ее земле. Потому что не так-то легко хладнокровно спросить: А как же эта скала упала во французскую мошну? Кого мы обогнали на этапе? Англию? Голландию? И какое фольклорное племя истребили? У них были прелестные набедренные повязки из рафии? Ожерелья из цветов? Они прижимали к груди рыб, поймав их в океане, и баюкали песнями, покуда те не умрут? А ты, Тасс, с какой ты стороны? Ты потомок колонизаторов или колонизированных? Когда ты говоришь, что ты оттуда, что это в точности значит? Старое право крови, новое право почвы (тоже необязательно свободное от крови, да)?

Нет, люди обычно говорили:

Луиза Мишель, надо же, Луиза Мишель. Забавно…