Я бросила сына в тяжелый период и уехала к любовнику. И самое ужасное – я точно знаю: так реально лучше для нас обоих.

– Не переживай. Все с твоим пацаном нормально. Я в его возрасте и не такие кренделя выкручивал. – Вадим усмехнулся, видимо вспомнив один кренделек. – Он у тебя футболист, спортсмен, значит, мужик. А к мужику в душу лезть бесполезно… Жди, пока сам впустит.

– А я и не лезу. Поэтому пилю себя. Вдруг он не знает, как дверь открывается, и думает, что его заперли. – Я раскисла, едва не затянув что-нибудь жалостное в стиле «он же еще совсем маленький».

– Не лезешь и правильно делаешь. За это и ценим, – проигнорировав часть смыслов, которые я пыталась донести, сказал Вадим. – Знаешь, отец в детстве читал мне сказку «Синяя Борода». Страшная вещь. Но завораживающая. Столько лет прошло, а я до сих пор думаю: что увидела в чулане первая суженая Синей Бороды? Следующие жены понятно – нашли трупы предшественниц. А первая? Думаю – ничего. И Синяя Борода казнил ее. За то, что залезла в душу без спроса. Так первая жена запустила цепную реакцию. Об этом сказочник и написал.

Мне стало жутковато от слов собеседника, и я попыталась перевести все в шутку.

– Так, Вадим, забудь все вопросы, что я тебе задавала…

Он рассмеялся:

– Успокойся. Свои секреты я открою сам. Созрел. Хочешь увидеть мой чулан? – Вадим с прищуром посмотрел на меня.

За время нашего общения я привыкла: если Вадим задает вопрос, ответ не требуется. Он уже все решил за тебя.

Холодок прогулялся по спине.

– Синюю бороду клеить не будешь? – осторожно уточнила я.

– Борода у меня растет плохо. К тому же рыжая. Пойдем. Тебе понравится. – Мужчина встал из-за стола, уверенно взял меня за руку и повел за собой.

Мы вышли из гостиной через кухню и оказались в коридоре. Изогнутая лестница вела на верхние этажи, но Вадим, как в шпионских фильмах, нажал на какой-то рычаг у светильника, и под лестницей открылась потайная дверца куда-то в подвал.

Меня охватило некоторое оцепенение. Самые дикие мысли полезли в голову. Что у Вадима на уме? Я же почти ничего о нем не знаю. Тот факт, что мы наблюдали за оргазмами друг друга, еще не повод считаться близкими людьми. Почему я ничего не знаю о его личной жизни? Был ли он женат в свои-то сорок шесть лет? И если да, где его жены? Не хотелось бы сейчас познакомиться с ними или с тем, что от них осталось.

Мысли в голове цеплялись друг за друга, устраивая реальное побоище, а ноги послушно шли за мужчиной.

Мы спустились по лестнице и оказались в довольно просторном помещении. Дышалось здесь свободно: я не чувствовала сырости и затхлости старых подвалов. Вадим включил свет. Я осмотрелась: ощущение, что попала в залу, куда все вельможи древности принесли свою любимую вещь.

На стенах располагались картины в массивных резных рамах. От узнавания характерных цветовых гамм и техник кружилась голова. По углам стояли стеллажи с книгами, серебряными блюдами и прочей антикварной посудой. На опорных столбах висели мечи, шпаги, кортики и прочее колющее-режущее.

Акцент комнаты – два огромных, великолепно отреставрированных дубовых кресла и хрустальная люстра с медной позолоченной арматурой над ними. Она казалась здесь неуместной. Обычно такими украшают парадные или гостиные, но не подвальные помещения. Меж креслами находился местами истлевший ковер с геральдическим узором.

Вадим усадил меня в одно из них, а сам достал из стоящего рядом шкафа два позолоченных, украшенных металлической вязью кубка.

Любая девушка на моем месте, наверное, почувствовала бы себя королевой. Я же ощутила себя средневековой ведьмой, попавшей в руки инквизиции: еще немного, и хруст застежки испанского сапога на моей лодыжке отзовется подвальным эхом.

Мой кавалер занырнул в какой-то закуток и через несколько минут предстал передо мной с наполненными чашами.

– Это вино – наш с тобой суммарный ровесник. Ему чуть более восьмидесяти лет, – сказал Вадим, передавая мне кубок.

– Не стоит… Я совсем не разбираюсь в дорогом вине. – Я решила немного пококетничать, хотя организм буквально пихал меня в бок, требуя дозы быстрого дофамина.

– Оно не дорогое, – лукаво улыбнулся Вадим. – У этого вина нет цены. Его не существует для всего мира. Только для нас с тобой. «Блютгерихт» номер семь – бочка из ресторана, уничтоженного английским огнем в 1944 году. «Блютгерихт» переводится как «кровавый суд». Символично, не правда ли?

Я сделала глоток вина. Красное. Если хотите знать больше, кислотность его танинов ферментировалась в аппелласьоне (спасибо дубине GPT-чату).

– Вадим, откуда все это? – спросила я и тут же прикусила язык, вспомнив про предупреждение не лезть в душу без спроса.

– Спасибо деду за победу… – ухмыльнулся он. – После войны здесь такая движуха началась. Кругом разруха, голод, а люди на черном рынке выкупали бесценные предметы искусства за хлебные карточки. Потом массовая депортация немцев из Калининграда. А мой дед курировал это направление от комендатуры. Ну, ты понимаешь, какие возможности открывались? У кого вошь в кармане, тот мог только триста килограммов барахла на всю семью вывезти… А за такую чашу, как у тебя в руках, и пару грузовиков с сопровождением можно было организовать. И еще половину имущества «прикопать» до времени и заплатить за «присмотр». Ты не представляешь, сколько ценностей таит в себе город, когда начинаешь его ворошить. Одна проблема – где все это хранить? Советское общество стяжательства не поощряло. Но дед придумал несколько схем. Башковитый был мужик.

Вадим одобрительно кивал. Я же пыталась прислушаться к себе – как отзывается во мне информация о фактическом ограблении побежденного населения?

– Так складывался наш семейный «фонд», – продолжал Вадим, – отсюда посуда королей, картины великих мастеров, редкая мебель, вековое вино, чеканные монеты, бесценные книги… Затем дедовское дело продолжил отец. В начале восьмидесятых, будучи комсомольским секретарем, он отвечал за деятельность поисковых отрядов, тех, что вели раскопки на полях сражений. А таких полей здесь хватает… После одной только Восточно-Прусской операции по три покойника на квадратный метр. Но увековечение памяти павших воинов было скорее красивой ширмой. Пользуясь официальными полномочиями, мой батька развернул такую бурную деятельность по поиску немецких схронов, что чуть не загремел под вышку. Впрочем, дед помог, отмазал. Уважали его шибко. А в девяностые годы началось уже мое время. Пошел ностальгический туризм. Немцы начали стекаться в регион. Кто-то только взглянуть на старые пенаты, а кто и закопанное проверить. Так и закрутилось. Одна из моих фирм занималась оценкой и выкупом немецкого жилого фонда. Где-то по старым, еще дедовским, наводкам, где-то в сговоре с потомками бывших хозяев, но мы знатно потрошили старые сады и усадьбы. Представляешь, некоторые даже мраморных львов закапывали! Конечно, большую часть ценностей давно нашли… Но и мне удалось внести свою лепту в семейную коллекцию.

Я встала со своего «королевского» кресла и прогулялась по экспозиции. Некоторые полотна шокировали именными автографами. Другие – безымянные, но, подобно отпечаткам пальцев, не могли скрыть рук, их создавших. Многие работы удавалось атрибутировать довольно точно. Как слепой музыкант определяет ноты на слух. Иные же картины заставляли крепко задуматься. Несколько глотков вина дали мне желанное спокойствие. Похоже, Вадим не Синяя Борода. Это плюс. Но кто же он тогда – Коробочка, Манилов, Ноздрев?

– И ты один наслаждаешься всем этим искусством? – как бы невзначай обронила я.

– Сейчас вдвоем, – спокойно ответил Вадим.

– Знаешь, лет в двенадцать я впервые побывала в Москве. Ездила на олимпиаду. И нас повели в Третьяковку, где я увидела «Всадницу» Брюллова: грациозную, утонченную красавицу на черном резвом коне. А рядом маленькую девочку, что с восхищением взирает на это блистательное, но столь недосягаемое великолепие. Я узнала себя в этой девочке. И наверное, именно тогда решила, что всю жизнь буду гнаться за этой чудесной красотой, искать ее повсеместно в предметах, в людях, в отношениях. И однажды оседлаю ее. Поэтому и на истфак пошла. Сейчас мне страшно представить, что эта картина лежала бы недоступной в чьем-то подвале…

– Понимаю, куда ты клонишь. – Вадим выстроил свои ровные зубы в частокол снисходительной улыбки. – В моем, как ты говоришь, подвале швейцарская система поддержания климата за триста тысяч долларов. За каждым экспонатом наблюдают лучшие реставраторы, как за здоровьем советских генсеков. А у вас в Штадтхалле штукатурка с потолка осыпается, в хранилищах вечная сырость, и всюду шныряют крысы – гурманы редких книг. Народ – скверный хозяин.

Я никогда не любила вещать от имени народа, но в этот момент в меня словно вселился пламенный трибун. Захотелось поставить Вадима на место, стать той маленькой народной частичкой, которая ценит, понимает и бережет. Мой взгляд забегал по периметру комнаты в поисках известных объектов, историю которых Вадим наверняка не знал.

«Будет тебе экзамен, – хорохорилась я про себя, – растопчу и брошу в пыли твоего невежества».

Вдруг мое внимание сосредоточилось на небольшом полотне. Прежде я уже скользила по нему взглядом, но мозг, спотыкаясь, стыдливо уползал в сторону. И тут меня осенило. Да это же «Суд Великого Мейстера» – утерянная работа безымянного ученика художника Ловиса Коринта. Стоящие в полукруг семь черных силуэтов в остроконечных капюшонах, похожих одновременно и на корону, и на средневековую люстру с оплавленными свечами. Все вместе они составляли идеальную гармонию, хотя фигуры располагались асимметрично. В каталогах не было этой работы, ее сюжет существовал лишь в устных пересказах, как часть региональной искусствоведческой мифологии.

– Чья это работа? – забыв про мелкую месть, взволнованно спросила я у Вадима.

– Не знаю, – почти равнодушно ответил он. – Надо в списке посмотреть. У меня все ходы записаны.

Мужчина допил вино, поднялся с кресла и направился ко мне.

– Да. Я не являюсь знатоком искусства, – сказал он примирительным тоном, – но эта коллекция достанется моим детям, внукам, правнукам. Кто-то из них, я уверен, сможет оценить ее по достоинству.

«Моим детям» – фраза вонзилась мне в голову. Нынешним? Будущим? Общим? Вадим, почему я так мало о тебе знаю?

В этот момент я почувствовала, как тяжелый аромат красного вина окутал меня, словно вуаль. Вадим стремительно приблизился, и его руки – крепкие, умелые – засуетились по моему телу. Поцелуи-уколы жалили в губы, шею и плечи. Моя кофта уже лежала на ковре с геральдическим узором, там же через пару минут оказалась и я. Нелепо и размашисто мы ерзали по полу, сшибая редкую мебель. Королевский кубок грохнулся со столика и покатился со звоном. Вадим не придал этому никакого значения. Он взял меня как вещь и добавил в каталог.

«Никакая ты не “Всадница”, Алиса, – гудело в голове, – ты просто попала под лошадь».

Глава 6
Особенности пересечения темных и светлых лесополос

– Алиса, где начинается боль?

В рефлексах? Тело первым принимает «удар» уверенных мощных рук. Они вонзаются в запястья, плечи, шею и затылок, скользят по коже и «ласкают», оставляя едва заметные иссиня-красные следы – печать вожделения. Но разве это боль?

Может, в рассудке? Что трусливо шепчет: «Нет-нет, Алиса, это только энергия страсти. Ты просто забыла, как это бывает. Разве же это боль?»

Или в сердце? В этом океане эмоций, где хищно рыщут острые плавники самообманов: «Это любовь. Это влечение. Это обладание. Это ответственность за тебя», – шепчут они. Или все-таки боль?