– Вот вам урок, щенки! На корабле вы – никто! Здесь вы – жалкие кучи дерьма, не больше.

Кевин хмыкнул, развернулся и полез вверх. Он выбрался по той же самой ступеньке наружу, затем слева раздались два глухих удара и стон. Патрик. Снова досталось ему.

– Чистите свои конуры до блеска к утру. Или получите в два раза больше. Поняли? – Рявкнул Одноглазый.

Дверца захлопнулась, засов загремел. Свет погас, оставив меня в удушающем полумраке.

Я сидел на полу, прислушиваясь к удаляющимся шагам Кевина и думал. Не о чем-то конкретном, нет. Я пытался понять, что за эмоции бурлят во мне сейчас. Это было похоже на огонь, который из тлеющего уголька превращается в полноценное пламя. Судя по всему, сквозь боль и непонимание пробивался острый осколок моего прежнего «я». Цинизм. Ярость. Желание выжить любой ценой. Вот, что питало этот странный огонь.

– Ты как? – спросил я в сторону крохотного оконца, имевшегося на перегородке.

– Лучше, чем ты, наверное. – Ответил Патрик. Его голос дрожал. Пацан явно боролся с желанием взвыть от боли. – Спасибо.

– За что? – я свернулся калачиком, пытаясь совладать с пульсирующим огнем в предплечье.

– Отвлек его. Я же понял, почему ты влез в наш разговор. В итоге он избил нас обоих, но это лучше, чем одного. Потому что одному досталось бы гораздо больше. Кевин тот еще садист.

– Так поступил бы любой.

– Нет, не любой, – возразил Патрик, – Я думал, ты меня сдашь. Скажешь, что вся история с бунтом – моих рук дело. Я же начал возмущаться первым. И тебя подбил.

Я промолчал. Не потому что скромничал, а потому что, хрен его знает, что у них тут на самом деле произошло. Не помню ни черта. Видимо и правда Джонни знатно отхватил по голове.

К тому же, мне сейчас было совершенно плевать, кто и зачем устроил этот бунт, о котором все талдычат. Меня волновали гораздо более важные вещи.

Например, как добраться до Америки в целости и сохранности, как выбраться из этого дерьма и как найти дядю Винни, кем бы он не был.

Не знаю, каким чудом я, Макс Соколов, оказался в теле этого итальянского парня, да еще в 1925 году, и, наверное, не особо хочу знать. Потому что во всем случившемся есть несомненный плюс. Я так охренительно спрятался от Артёма Леонидовича Волкова, что можно хотя бы об этой проблеме забыть. А вот о насущных не мешает позаботиться.

Глава третья: Блефуй, даже если не уверен

День сменил ночь. Или ночь сменила день. Не знаю. Всё слилось, смешалось в кучу в этом чёртовом деревянном аду. Боль стала привычным фоном – ныло ушибленное предплечье, гудели синяки от ударов Кевина, голова раскалывалась от жажды и вони. Интересно, сколько времени Джованни провел в «ящике»? Судя по состоянию его тела – слишком много.

Однако лежать на деревянном полу и ныть – идея такое себе. Если изображать жертву, страдать, можно реально поверить в безвыходность ситуации. Как говорил один мой старый друг – все проблемы от ничего неделанья. Соответственно, просто найди, чем заняться и тогда все начнет налаживаться.

Поэтому мы с Патриком, который, видимо, мыслил так же, ковыряли грязную плесень со стен и пола тупыми обломками досок. Каждый со своей стороны, в своей клетке. Было очевидно, что задание идиотское – кому, к чёртовой матери, нужна чистота в этих «ящиках»? – однако мы оба упорно продолжали выполнять поставленную придурком Кевином задачу.

Не знаю, как для Патрика, а лично для меня дело было не в угрозах ирландца. Чёрт бы с ним. Просто обычные, механические движения отвлекали от состояния разбитой, размазанной кучи дерьма и помогали думать. Вернее, даже не так. Помогали выстраивать некое подобие плана в голове. А мне просто охренеть насколько нужен был сто́ящий, путёвый план.

Уже понятно, я реально оказался в 1925 году. Не знаю, как это расценивать. Возможно, мое падение на заброшенной турбазе закончилось гораздо плачевнее, чем могло быть, и я умер. Тогда, пожалуй, не имеет значения, какой сейчас год. Жив и слава богу.

Единственное – хорошо, что двадцатый век. Было бы хуже, окажись я в каком-нибудь средневековье, где все инородное, чуждое и непонятное очень быстро отправлялось на костер. Не факт, что где-нибудь, например, в Европе я смог бы удачно затеряться среди местных.

В любом случае, не вижу причины ныть и рвать на себе волосы. Что случилось, то случилось. Надо отталкиваться от того, что есть сейчас.

Патрик, несмотря на собственную боль и предположительно субтильное телосложение, по крайней мере я видел его в воспоминаниях Джонни именно таким, оказался крепким малым по духу. Как и я, он без остановки продолжал чистить свою «тюрьму», попутно рассказывая о зелёных холмах Ирландии, о сестре, которую надеялся вызвать в Америку, когда устроится в Нью-Йорке, о том, насколько счастливая жизнь ждёт нас на новом месте.

Его слова были единственным глотком воздуха, отвлекающим от кошмарной реальности. Чушь, конечно, редкостная. В том плане, что парень слишком уж романтично был настроен по отношению к Америке и тем возможностям, которые ему светят в Нью-Йорке. Особенно, если учесть, что там его вообще никто не ждёт. У Джованни хотя бы имелся в наличие дядя Винни. У Патрика – абсолютная неизвестность.

Я слушал рассуждения своего нового товарища фоном, как радио. Его любовь к Ирландии и к семье вдохновляла даже меня.

На следующий день Кевин не пришел. Еду нам принёс невидимый человек, присутствие которого я определил по тяжёлым шаркающим шагам. Кто это был, не знаю. Он просто открыл люк, и на ступеньке появилась тарелка с какой-то подозрительной сранью и деревянная ёмкость, которую сложно назвать кружкой. Емкость была наполнена припахивающей тухлятиной водой.

Около часа я мрачно пялился на этот «королевский» обед, пытаясь сдержать рвотные позывы. Потом ещё час уговаривал себя, что на самом деле срань в миске не так уж плоха, а воду можно выпить залпом, если зажать нос. Мне нужны были силы, чтобы действовать. А я именно так и собирался поступить. Действовать.

Не планирую загнуться в этом деревянном ящике, когда впереди замаячила реальная перспектива улучшить свое нынешнее положение. Джованни теперь – мой единственный вариант, мой новый билетик в благополучную жизнь. Поэтому на сегодняшний день главная задача – вытащить нас обоих из дерьма. Имею в виду, себя и Джованни. Ну или себя в Джованни. Не так важны слова и обороты, как сама суть.

На второй день,(смену суток я приспособился отсчитывать по изменению тусклого света в вентиляционных щелях), шаги Кевина снова раздались у моего ящика. В этот раз я сразу определил, что явился именно ирландский мудак. Тоже по шагам, кстати. Они у него были… какие-то предвкушающие, что ли.

Засов грохнул, дверца распахнулась. Свиное рыло Кевина с мерзкой ухмылкой появилось в проёме.

– Ну что, макаронник? Почистил? Или ждёшь ещё порции мандюлей? Так это мы запросто. Я задержался, видишь, какое дело. Но зато сейчас полон сил, чтоб поучить тебя уму-разуму.

Я мысленно усмехнулся. Погоди, дурачок, погоди… Посмотрим, как пойдет наша беседа.

Затем сделал серьёзное лицо, а во взгляде наоборот – позволил появится хитрым искоркам. Нужно создать интригу для Кевина, подцепить его на крючок.

Я все это время ждал одноглазого урода. Ждал и готовился к разговору, который сейчас нам предстоит, о чем Кевину пока не известно. Он наслаждается своей силой, своей значимостью, не чувствует опасности.

Это был тот самый момент, который я просчитывал и продумывал под бубнеж Патрика. Первый этап, способный привести меня в новую жизнь.

Кевин – та ещё тварь, это и ежу понятно, но у него есть один несомненный плюс, за который я готов простить ему все остальное. Он туповат.

Я понял это не только по его свиному рылу, по его поросячьим глазкам, но и по тому, как ирландец наслаждался своей властью над теми, кто слабее. Подобное поведение – самый верный признак отсутствия ума и неспособности думать. А ставка в данный момент была именно на идиотизм одноглазого.

– Кевин…

Мой голос звучал хрипло, но я вложил в него всю силу влияния и… прежние навыки коуча. Опыт, что говорится, не пропьёшь, очень надеюсь, именно он мне сейчас поможет.

В этот момент с ирландцем говорил не восемнадцатилетний Джованни, с ним говорил Макс Соколов. Человек, который не так давно мог убедить дьявола подписать договор об аренде ада за гроши. Да, я споткнулся. Ок. Споткнулся и прямо носом угодил в кучу дерьма под названием Артем Леонидович. Но эта ситуация меня кое-чему научила. Всегда нужно быть на шаг впереди. Всегда нужно быть настороже. И никогда нельзя недооценивать потенциального противника.

Поэтому я искренне надеялся, что Кевин тупой настолько, насколько мне это надо, но для перестраховки имел еще парочку вариантов в голове. На тот случай, если план «А» не сработает.

– Мы оба понимаем, что держать нас тут – пустая трата времени. Только место занимаем, – продолжил я, чувствуя, как взгляд Кевина становится более настороженным. – Особенно когда этот рейс может принести тебе реальную выгоду. Очень реальную выгоду, Кевин.

Я многозначительно замолчал, позволяя ирландецу проникнуться. Он, в свою очередь, настороженно замер, ухмылка сползла с его мерзкой рожи. Кевин явно не ожидал от меня такого тона. По его предложению я должен был, наверное, ползать на коленях, пуская слюни и сопли на пол. Должен умолять снять эту чертову цепь. А тут вдруг – совершенно другая картина – чёткий, уверенный пацан, без малейших сомнений в голосе.

– О чём ты лопочешь, щенок? Какую выгоду? От тебя, грязного вонючего макаронника?

– От моего дяди, – я снова сделал паузу, глядя прямо в тот глаз, который не был затянут шрамом. С тупыми людьми нужно говорить внятно и медленно, чтоб их мозг успевал переработать информацию. – Винченцо Скализе. Он сейчас Нью-Йорке далеко не последний человек. Ты слышал это имя? Ты должен был его слышать. Все мало-мальски приличные люди знают Винченцо Скализе.

Вообще, я, конечно, блефовал как твоюмать. Нагло и безбожно. Нет, фамилия дяди и правда была Скализе. Эту информацию я почерпнул из воспоминаний Джонни. Но вот всё остальное – полная чушь. Пацан понятия не имел, как на самом деле сложились дела у родственника. О его принадлежности к мафии он знал только из разговоров матери, которая категорически отказывалась поддерживать связь с близкими мужа.

Но при этом, я прекрасно помнил главное правило коучинга: говори с такой уверенностью, чтобы оппонент не мог отрицать твоих слов. Поэтому, конкретно в данную минуту, я вкладывал в голову Кевина мысль: если ты не знаешь Скализе, ты не «приличный человек». И Кевин, конечно же, не хотел признавать себя лохом.

Я видел, как что-то мелькнуло в его глазу. Сомнение? Интерес? Тем более, в 1925 году в Нью-Йорке имена некоторых сицилийцев уже что-то значили, и чёрт его знает, а вдруг я говорю о вполне реальных вещах и вполне реальном человеке.

– Скализе? – Кевин произнес фамилию медленно, словно пытаясь вспомнить. – Ну… Да… Вроде бы слыхал. И что с того?

– Дядя Винни… – я позволил голосу стать почти мечтательным, – Он человек влиятельный. Очень. И он ждёт меня. Иначе, с чего бы я вёл себя так нагло во время бунта? Сам подумай. Знаешь, чем он сейчас занимается, Кевин? В эти… сухие времена? – Я многозначительно приподнял брови и «поиграл» глазами, намекая на самую денежную нынче работенку.

Мысль о бутлегерстве, о больших деньгах, текущих рекой в карманы таких, как мифический дядя Винни, явно «завела» Кевина. Его свиное рыло посветлело, и я заметил, как в глазах ирландца загорелся алчный огонь. Сухой закон стал золотым дном, все это знали.