На самом деле, я находился в ящике. В очень большом деревянном ящике около пяти метров в ширину и в длину.

Потолок нависал всего в полуметре над моей головой. Стены были грубо сколочены из толстых, влажных досок, пахнущих смолой и чем-то…тошнотворно-солёным. Воздух стоял тяжёлый, спёртый, насыщенный теми ужасными запахами, что уже атаковали мое обоняние.

Ну точно… Поймали, суки. Поймали и заперли в какой-то подвал. Только не пойму, почему он слишком маленький и со всех сторон обит деревом…

Я попытался поднять руку, чтобы протереть лицо. Рука не слушалась.

– Да что ты будешь делать…

Повертел конечностью из стороны в сторону, дабы оценить степень ущерба. Били, наверное, вот и не работает. Или затекла… Главное, чтоб не сломали…

Однако, чем дольше я смотрел на свою руку, тем больше понимал – а она, твою мать, не моя!!!

Рука выглядела слишком тонкой, костлявой, покрытой синяками и ссадинами. Не моя рука. Совсем не моя рука. У меня были холёные пальцы аристократа или финансиста, привыкшие к клавиатуре MacBook. Эти же пальцы, на которые я в данный момент смотрел, выглядели длинными, узловатыми, с грязными ногтями, с мозолями на ладонях. Руки работяги.

– Что за нахер?!

Внезапно, словно вода, хлынувшая из-за обрушившейся плотины, в моё сознание ворвались обрывки воспоминаний. И самое пугающее, что это были не мои воспоминания. Чужие. Они напоминали яркие, болезненные вспышки.

…Жаркое сицилийское солнце, выжигающее каменистые склоны… Я – молодой и глупый, сбегаю из дома в маленькой сицилийской деревушке, мечтая о новой жизни. Мне… Восемнадцать. Да. Восемнадцать лет исполнилось как раз за день до побега. В Палермо нахожу корабль, следующий в Нью-Йорк. В голове крутятся чужие обещания, сияющие, как золото: «Комфортное путешествие», «Тёплый приём в Америке»… Потом – лицо матери, измождённое, с глазами, полными слёз…Я не сказал ей, что ухожу навсегда, но она, похоже, поняла. А потом – обман. Теснота, смрад, стоны… Кулак в живот, от которого перехватило дыхание… Чужой голос, хриплый, с акцентом: «Джованни…ты не охренел ли, сопляк?» Но я держусь, потому что у меня есть цель. Дядя Винченцо. Я должен найти его в Нью-Йорке…

Воспоминания резко оборвались, отозвавшись в голове очередным приступом боли. Я на эту боль уже не обращал внимание. Хрен с ним, пусть болит что угодно и где угодно, тут проблема похуже нарисовалась. Потому что я, в некотором роде… совсем не я?

– Джованни. Джонни…

Имя, которое сам же и произнёс вслух, эхом прозвучало в сознании. Моё имя? Нет… Имя тела. Тела этого тощего парнишки, в котором я, Макс Соколов, теперь нахожусь.

– Джонни… – прошептал онемевшими губами, а потом не выдержал и тихо рассмеялся.

Похоже, именно так люди и сходят с ума. А что? Может, меня слишком сильно били по голове. Кстати, она реально болит, просто жесть как. Теперь сижу в каком-то деревянном ящике и на полном серьезе вспоминаю побег из сицилийского городишки, считая при этом себя каким-то сраным Джованни.

Смеялся я недолго. Буквально минуту. Потому что потом пришла следующая мысль. Даже не мысль, знание. Сейчас – 1925 год. Причём я был уверен в этом на сто процентов. Я просто это знал!

И еще я знал, что нахожусь в трюме корабля, везущего отчаявшихся в «землю обетованную», в страну, которая должна изменить нашу жизнь.

Все. На этом воспоминания чертового Джованни заканчивались. Учитывая, насколько сильно болит башка, думаю, его тоже били. Не один раз. Наверное, поэтому мысли пацана в моей голове какие-то рваные, кусочные.

Я попытался вдохнуть побольше воздуха. Мне просто жизненно необходимо было подышать. Глубоко. Абсурдность происходящего грозила просто-напросто взорвать мой мозг.

Но воздух снова обжёг лёгкие смрадом. Меня чуть вырвало.

Как такое может быть?! Почему?!

Вопросы метались, как пойманные под стеклянный стакан мухи. Я помнил падение, удар, зелёный свет… и всё. А теперь – это. Чужое тело. Чужое время. Чужая жизнь, которую я даже не могу осознать полностью. Просто какие-то обрывки.

Где-то совсем рядом раздался стон, перешедший в приступ кашля. Потом ещё один, но уже с другой стороны. Похоже, у меня имелись соседи.

За стенкой моего «ящика» кто-то забормотал на незнакомом языке – гортанном, певучем. Я прислушался. Итальянский? Вроде бы да. А потом вдруг понял, что совершенно непонятные слова начинают медленно проникать в мою голову. Они начинают звучать как нечто привычное. То есть… Две минуты и – вуаля! Оказывается я великолепно знаю итальянский язык! По крайней мере теперь.

– А… Ну да… – Я тихонько качнул головой, недоумевая с того, что отношусь ко всему происходящему слишком спокойно. – Джованни… Сицилия. Ясное дело, мне знаком итальянский… Потому что я, сука, сам итальянец!

Еще один нервный смешок вырвался из моего рта. Я зажмурился, пытаясь собрать мысли в кучу.

Дядя Винни. Винченцо Скализе. Родной брат отца. Он уехал из дома давным-давно и сейчас вроде должен жить в Нью-Йорке. Более того, мать Джованни неоднократно говорила, что дядя Винни связался не с теми людьми. Мафия…

Мать… Она родом не с Сицилии. Она – неаполитанка. Для нее Сицилия так и осталась чужой, непонятой. Она никогда не одобряла систему сицилийской «семейственности».

Получается, пацан решил смыться в Америку, разыскать там родственника и поменять свою жизнь к лучшему…Если сейчас 1925 год, то, в принципе, у него были все шансы. Главное – не тупить. Америка, сухой закон, разгул мафии…и дядя Винченцо, в котором сопляк был уверен на сто процентов.

Черт… А ведь это единственный крючок, за который можно зацепиться. Смутная надежда парня Джованни… Для меня – самый настоящий шанс. Кем бы ни был этот дядя Винни, в любом случае, в мире Сухого закона мафия – это власть. Это деньги. Это выживание. А у меня, между прочим, в данном плане ничего не поменялось. Я мандец как хочу жить. Теперь – еще больше. Тем более, что…господин Волков с его претензиями остался где-то очень далеко… Лет этак на сто вперед.

– Ахаха! Выкуси, скотина! – Со смехом сообщил я деревянному потолку, а потом еще, в порыве эмоций, показал жест, конкретно объясняющий, что нужно выкусить. И неважно, что Артём Леонидович этого не видел. Мне все равно стало немного легче.

Но сначала надо было выбраться из деревянного короба. Выбраться с долбанного корабля. Интересно… Что случилось? Почему мальчишку приковали цепью, как преступника?

Я попытался пошевелиться, оценить крепость цепи. Она была короткой, прикрепленной к тяжёлому железному кольцу, вбитому в пол. Потянул кольцо, оно не поддалось. Дерево подо мной оказалось влажным, но достаточно толстым. Ничего не сломать.

Внезапно снаружи раздались тяжёлые шаги. Грубые, уверенные, сопровождаемые лязгом металла. Похоже, ключей. Моё сердце бешено заколотилось где-то в горле. Шаги приближались к «ящику», в котором сидел я.

– Кто-то идет за мной… – машинально произнес вслух.

– Идёт за нами, – поправил меня другой голос, слабый, но достаточно внятный.

Он доносился из соседней конуры. Не справа, где кто-то несколько минут назад бормотал по-итальянски, а слева.

Перегородка, разделявшая «комнатки» была слишком тонкой, к тому же, вверху имелось некое подобие вентиляционного оконца. Поэтому, наверное, я хорошо расслышал соседа.

Любопытно, но невидимый собеседник говорил со мной на английском. Значит, он не итальянец. Наверное… Но и не американец, не англичанин. То, что язык ему неродной, выдавал певучий, мелодичный акцент.

– Эй, ты кто? – Я подполз к перегородке, насколько это вообще было возможным. Цепь держала крепко, не позволяя передвигаться свободно.

– Патрик. Я – Патрик О'Брайн. Ты чего, Джованни? Совсем тебе башку отбили? Мы перекинулись парой слов ещё в порту, пока нас вели к трюму. А потом я вместе с тобой подписался на этот чертов бунт…

Патрик… Что, блин, еще за Патрик?

Только успел подумать об этом, как в голове мелькнула картинка. Ирландец. Худой, с веснушками и глазами, полными безнадёжной храбрости. Лет семнадцати, может, чуть больше.

Свет сверху стал ярче. Заскрежетал засов, и дверца над моей головой с грохотом откинулась. В проёме возникла фигура. Гигантская на фоне тусклого освещения.

Мужик, конечно, выглядел фактурно. Широкоплечий, в потрёпанной форме, с лицом, похожим на измятый кусок свиного сала, покрытым щетиной, со шрамом через левый глаз, который у него не открывался. В руке – короткая, толстая дубинка с металлическим набалдашником. Надзиратель, что ли?

– Джонни-боец, ты там еще не сдох? – голос мужика был хриплым и неприятным. Будто напильником водили по металлу.

Еще в наличие имелся сильный акцент. Не итальянский, не английский… Ирландский? Да. Похоже на то, как говорит Патрик. Только у этого, одноглазого со шрамом, акцент сильнее.

– Ну ты и сволочь, Кевин. Бьешь тех, кто не может ответить, и получаешь от этого удовольствие. – Громко высказался через перегородку мой сосед

Что вообще-то, с точки зрения разумности, было крайне непредусмотрительно. Глупо называть сволочью человека, у которого есть палка в руке, когда у тебя палки нет, а сам ты сидишь как собака на цепи.

– А, оба проснулись! Отлично. Думали, поди, что про вас уже забыли, да? Не судьба. Время платить за беспорядок. – Мерзким голосом ответил Патрику Кевин.

В следующую секунду он исчез из поля видимости, а рядом послышался грохот открываемой дверцы. Затем – звуки глухих ударов и тихий стон. Похоже, этот урод не знает, что такое «землячество». Потому что сейчас Кевин несколько раз ударил такого же ирландца как он сам.

Мои мышцы напряглись. Какое-то странное чувство внутри меня, чувство, свойственное Максу, а не Джонни, не позволяло промолчать. Не позволяло бездействовать, пока этот ублюдок лупцует пацана, который в два раза младше и несомненно в два раза слабее.

– Эй, Кевин… – Позвал я одноглазого, пытаясь отвлечь его внимание от Патрика.

Судя по звукам этот урод вошёл во вкус. Такими темпами он парнишку совсем угробит. По идее, меня это не очень должно волновать, но отчего-то волнует. Далекое, почти забытое чувство справедливости упорно толкало к действиям.

Хотя, где-то внутри, наравне с желанием помочь Патрику, тихо попискивало чувство самосохранения. Оно настойчиво повторяло мне, что я поступаю очень глупо, но кто бы его послушал.

– Смотрю, итальяшка тоже хочет отхватить по башке? – Помятое лицо Кевина снова возникло в открытом люке.

– Эй! Слышишь?! Джонни не при чём! Это я его уговорил! – Прокряхтел из-за перегородки Патрик.

Надзиратель в ответ лишь презрительно хмыкнул, обнажив жёлтые зубы. Он опустил тяжёлую ступеньку и спрыгнул в мой «ящик», заполняя собой почти всё свободное пространство. Запах пота, дешёвого табака и агрессии стал невыносимым.

– «Не при чём»? – Надзиратель засмеялся. – Весь трюм из-за вас бунтовал. А громче всех разорялся этот макаронник! Орал, что мы обещали роскошные каюты и вкусную еду? Помнишь, а, Джонни? Вы, щенки, решили, что можете жаловаться? Вы решили, что можете подбить остальных на бунт? Мой приятель Томми до сих пор хромает по вашей вине.

Кевин нагнулся ко мне. От него отвратительно воняло луком и гнилью.

– Я тебе помогу вспомнить, сука!

Дубинка взметнулась вверх. Я увидел блеск металлического набалдашника в тусклом свете. Инстинкт кричал: Закройся! Блокируй! И Макс Соколов поступил бы именно так. Я вообще-то ежемесячно тратил приличную сумму денег на личного тренера по боксу. Но тело Джонни было слабым, травмированным. Я успел лишь поднять руку.

Удар пришёлся по предплечью. Жгучая, ломающая боль пронзила конечность до самого плеча. Я, не сдержавшись, вскрикнул, дико, по-звериному. Но уже в следующее мгновение сдал зубы, обрывая крик. Не собираюсь радовать всяких ублюдочных мудаков своей реакцией.

Одноглазый сделал шаг назад, окинув меня довольным взглядом: