Те же круглые столики с единственной толстой ножкой, намертво вмурованной в бетонный пол, те же железные крючки под ними, на которые удобно вешать авоськи или портфели. И те же высокие, неудобные табуреты, покрытые толстым слоем старого, местами облезшего лака, на которых сидело не одно поколение усталых мужиков после смены.

Под потолком вентиляторы – массивные, с широкими пластмассовыми лопастями, пожелтевшими от времени и табачного дыма. Вентиляторы эти давно не крутились и смотрели сверху, словно немые наблюдатели.

На маленьком окошке, вместо новомодной колонки, хрипло бормотал старенький транзисторный приёмник «ВЭФ» с длинной выдвижной антенной, словно тоже оставшийся здесь ещё с советских времён. Из него негромко доносилась какая-то музыкальная передача, которую время от времени перебивали тихие шорохи и помехи эфира.

Я глубоко вдохнул знакомый воздух, огляделся и невольно улыбнулся: это был тот самый советский пивбар, каким я помнил его всю свою сознательную жизнь. Здесь ничего не изменилось. И, кажется, не изменится уже никогда.

Прилавок плотно оккупировали мужики – все разные, но явно не офисные ребята: трудяги с крепкими плечами, широкими ладонями, привыкшими к лопате или гаечному ключу. Под ногтями – въевшаяся грязь и мазут. Вместо модного прикида – рабочие комбинезоны, спецовки с потёртыми локтями, пропахшие насквозь машинным маслом, дизелем и сигаретным дымом. Не переодеваясь, сразу после смены они пришли сюда пропустить кружку-другую, немного выдохнуть и отвлечься от трудовой суеты.

Всё вокруг было таким знакомым, словно время вдруг резко развернулось и потекло вспять, возвращая меня обратно, лет на тридцать назад. В прошлое, где каждую пятницу точно такой же рабочий люд собирался в прокуренных пивных, чтобы на час-другой забыть о вечных житейских неурядицах, тяжёлых сменах и задержанных зарплатах.

– Не понял… – у Шульгина отвисла челюсть, он так и застыл с открытым ртом, не сводя взгляда с мужиков у стойки. – Ты куда это меня привёл? Это что за бичовник? Я тут пить не буду.

– Проходи, Колян, не стесняйся, – с усмешкой подтолкнул я его в спину. – Почувствуй себя настоящим ментом. Ближе к народу, так сказать.

Мы заняли один из свободных столиков, покрытых присохшей рыбьей чешуёй и мутными разводами от разлитого пива. К нам тут же подошла тётка с хмурым лицом, словно у кассирши в ЖЭКе, и с видом глубокого одолжения наскоро протёрла стол вонючей тряпкой.

Шульгин брезгливо поморщился, отодвигаясь от липкой поверхности, а я подождал, пока стол немного подсохнет, и неторопливо достал припасённую на этот случай газету – стянул внизу, в холле общаги. Аккуратно развернув, расстелил её на столе.

– Это наша скатёрка на сегодня, – объяснил я с видом знатока.

Шульгин вообще офигел:

– Газета? Серьёзно? Ты постелил на стол газету?

– А ты что, никогда так не делал? – удивился я. – Самый верный способ.

– Это же дичь какая-то…

– Эх, молодёжь, – вздохнул я с притворной грустью. – Сейчас научу тебя, как по-настоящему пиво пить. Пошли.

На газете я оставил связку старых ключей от своей прежней квартиры, чтобы застолбить место, и мы встали в гудящую очередь.

Глава 4

Очередь постепенно текла к стойке, где-то даже браталась и обнималась, а кое-где, наоборот, вдруг начинала меж своими частями выяснять сложные философские вопросы о степени уважения. Кто-то заразительно хохотал, кто-то, напротив, горько сетовал на нелёгкую судьбу: жена – стерва, начальник – козёл, а завтра ещё и тёща свалится на голову, будь она неладна.

Темы для разговоров были простые и понятные, как сама жизнь: политика, женщины, зарплата, у соседа сдох движок. В общем, вечные мужские темы, способные объединить самых разных людей в пятницу вечером возле пивного крана.

Мы взяли сразу по две тяжёлые стеклянные кружки – толстые стенки, массивное дно, такой можно и череп пробить. Кружки явно помнили советские времена: на стекле всё ещё красовалась «вечная» старая цена – тридцать пять копеек.

Мы вернулись к своему столику, Шульгин всё продолжал брезгливо морщиться, подозрительно всматриваясь в янтарное пиво, будто хотел найти там волос или мошку, чтобы уже точно не участвовать в этой сомнительной затее.

– Ну что, давай за новоселье? – я поднял кружку.

Он осторожно, словно она была с ядом или с молоком, поднял свою, чокнулся со мной и сделал нерешительный глоток. Потом второй, уже увереннее. Третий он затянул особенно большой. Лицо его удивлённо вытянулось.

– М-м-м, – протянул он, недоверчиво глядя на кружку. – Ни фига себе, вкусно!

– Ты что, никогда не пил пиво на разлив? – на сей раз удивленно спросил я.

– Ну, я думал, на разлив только нищеброды и алкаши пьют, – вполголоса проговорил Шульгин, косясь по сторонам – не дай бог кто услышит такие инсинуации. – Я всегда бутылочное брал, импортное, рублей по пятьсот штука, не меньше. Не думал, что из крана такой… хм-м-м, забористый вкус будет.

– На вот, рыбёхой закуси, сразу поймёшь, в чём соль, – я протянул ему упитанного сушёного судака, с зубочистками-распорками в пузе.

Увидев рыбу, Шульгин снова брезгливо поморщился и скривился:

– Не, ну пиво ещё ладно, убедил. Но вот эту сухую хрень с колючками я точно жрать не буду. Еще и пальцы вонять потом будут. Фу!

Через две минуты он уже увлечённо отрывал зубами куски со спинки вяленого судака и бубнил с набитым ртом:

– П*здец, Макс, ваще как вкусно!

– Ты же говорил, пальцы вонять будут? – улыбнулся я.

Легонько так поддел, по-дружески.

– Да плевать, – он как загипнотизированный пихал в рот следующий кусок, едва дожевав этот. – Слуш… Это рыбка особая или вся такая вкусная?

– Обычный судак, – сказал я. – Хочешь пожирнее – бери леща, он сочнее. Щуку если будешь брать – крупную не бери, жёсткая, зараза.

Шульгин внимательно слушал, не отрываясь от пива и рыбы.

– Окушки тоже хорошо заходят, только чистить их запаришься, – продолжил я. – Пелядку не бери, она вся выращенная в рыбном хозяйстве, жирная до приторности, да ещё дорогущая, хотя… для тебя-то бабки не показатель. Плотва неплохо идёт, главное – смотри, чтобы рыба не пересушенная была и брюшко не пожелтело, а оставалось серебристое, такое, будто солью натёртое. Тогда точно вкусно будет.

Он даже глаза прикрыл на секунду, смакуя вкус солоноватой рыбы, перемешавшийся с терпкой горчинкой разливного пива. Пенка осталась на верхней губе, и он невольно смахнул её рукавом, тут же забыв о своей брезгливости.

Как будто и в нём проснулась память прошлой жизни.

– Ё-моё, а классно ведь! – удивлённо протянул он, с жадностью прикладываясь к кружке снова. – Ничего себе, живой вкус!

Он ещё раз крепко потянул пиво, громко выдохнул и уже более уверенно, не церемонясь, отодрал от судака ещё кусок, торопясь снова запить.

Глаза Шульгина блестели. Похоже, он окончательно вошёл во вкус.

К нашему столику нерешительно подошёл представитель местного колорита – мужичок неопределенного возраста, на вид – где-то между сорока пяти и пенсией. Несмотря на жару, он был в старомодном, поношенном пиджаке, брюках, давно и бессовестно утративших стрелки, и в извечном комплекте кухонных аристократов – «шлёпанцы плюс носки».

На плече уныло висела сумка неопределённой формы – то ли усохший портфель, то ли распухшая барсетка. Потёртая кожа когда-то была дорогой, а теперь грустно свесила куски лакировки, отсвечивая пятнами былой роскоши.

Лицо у этого «колорита» было интеллигентное, с лёгкой еврейской печалью и глазами, словно у спаниеля, которого давно не выпускали гулять. Волнистые, давно нестриженые волосы с проседью усиливали сходство с песиком сей породы. Но не с рыжим аглицким кокером, а с русской разновидностью, в окрасе которой имеется благородная седина.

Черты лица мелкие, измученные многочисленными жизненными бурями. Фигура живая, но хиленькая, я бы сказал даже, местами утонченная.

– Господа! – торжественно начал он, описав в воздухе элегантный жест артиста. – Я дико извиняюсь!.. Не соблаговолите ли вы угостить страждущего сей божественной амброзией?

– Господа в Париже сидят, – хмыкнул я. – Тебе чего? Пива налить?

Вместо прямого ответа «спаниель» неожиданно продекламировал стих:

Весной цвели вокруг девчата,
Духи пьянили, ароматы…
Мужчины млели виновато,
Но пиву были больше рады.

– О, да ты у нас чтец-декламатор, – усмехнулся я, протягивая ему полную кружку из нашего с Колькой стратегического запаса.

Мы к тому моменту успели ещё раз отстоять очередь и запастись очередной порцией.

– Покорнейше мерси, товарищ-благодетель, – проговорил он с благодарным, коротким и отточенным, как у конферансье, поклоном одной головой и тут же жадно припал к кружке.

Буквально за несколько секунд выдул половину, шумно выдохнул, крякнул с удовольствием и, поставив кружку, жалобно уставился на нашу рыбу.

– Да бери уже, – кивнул я.

Он проворно цапнул вяленого судака и с неожиданным профессионализмом принялся аккуратно его шелушить тонкими, ловкими пальцами.

Я вдруг обратил внимание на его пальцы – аккуратные, ногти чистые и коротко подстриженные, ладони без единой мозоли. Натуральный интеллигент, только давно и крепко потрёпанный алкоголем и жизнью.

– Позвольте представиться! – картинно взмахнул он рукой, едва не снеся со стола кружку. – Савелий Натанович Мехельсон, поэт-идеолог и основоположник неоклассического алкогольного символизма в отечественной поэзии.

– Макс, – пожал я ему руку.

А сам задумался – это когда он такое основал? В 90-х? Или всё-таки ему не так много лет, как кажется, и это какой-нибудь неудавшийся перезрелый КВНщик или как их сейчас называют? Стендапер?

– Коля, – нехотя буркнул мой товарищ, подозрительно принюхиваясь к новому знакомому. Но, почувствовав лишь добротный пивной перегар, а не смрад немытого бича, пересилил себя и сдержанно протянул ладонь в ответ.

– Ха! Поэт… – удивлённо воскликнул Шульгин. – Первый раз с поэтом бухаю.

– Я, молодой человек, между прочим, член СССР! Но не того, который был! А того, который есть….

– Это какого? – в голос спросили мы.

– Союза Свободных Стихотворцев России! – с достоинством отозвался Савелий Натанович, слегка пошатываясь и придерживая кружку обеими руками. Чуть прокашлялся и выдал свой очередной перл:

Современная жизнь – суета и забота,
Я бегу по судьбе, торопясь и сопя,
Мне всегда не хватает до счастья чего-то —
То ли пива и баб, то ли просто рубля!

⁂

В этот момент в пивбар ввалилась четвёрка каких-то мутных типов. Впереди шёл здоровый детина с угловатой рожей, знакомой мне, хоть сразу и не вспомнилось, откуда. Да и пофиг.

Но мой взгляд срисовал их по привычке. Тот, что угловатый среди них за главного, сомнений не вызывало: шагал широко, нагло, вразвалочку. Остальные трое ловили каждое его движение, явно прислуживали. На обычных работяг не похожи, интеллигентами и подавно не пахли – эдакие полупокеры в полукедах.

Бесцеремонно расталкивая очередь под недовольный гул народа, наглецы встали прямо к стойке.

– Эля, а ну плесни нам неразбавленного! – рявкнул главарь на дородную продавщицу, увесисто хлопнув ладонью по прилавку.

– Кабан! – театрально всплеснула руками бывалая продавщица в фартуке, завидев мордатого посетителя. – Опять приперся, балбесина? Опять нажретесь, буянить будете, а мне после вас расхлебывать? Я сейчас тревожную кнопку нажму, пусть тебя наряд заберет!

– Ой, да ладно тебе, Эль, не пугай колбасой кота! – Кабан самодовольно ухмыльнулся, тяжело опёрся локтем на прилавок и заговорщически подмигнул. – Не работает у тебя кнопка уже лет десять. Если сильно хочешь, нажми на мою!