– У меня есть фотография, могу показать, как она выглядит, – услужливо продолжал Дэнни. – Я вчера ходил в колледж, чтобы помочь маме подготовить всё к выставке. Вот!

Дэнни вынул телефон и открыл фотографию, на которой был запечатлён художественный класс его мамы, а на переднем плане стоял сам Дэнни как талисман на удачу.

Макс не стал смотреть, а остальные столпились вокруг.

– Ого! – воскликнул кто-то из мальчиков.

– Определённо французская штучка! – сказала какая-то девочка.

– Слишком хороша для малыша Макси, – произнёс противный Дэнни, его бывший лучший друг.

Французская няня Макса стала самой громкой новостью семестра.

С тех пор Макс, круглолицый, разумный, обычный Макс, Макс, который всегда шутил первым и уже почти привязался к Эби и Тео, стал другим человеком. Раздражительным, хлопающим дверями и возражающим против студенток-художниц. Человеком, который считал совершенно невозможным находиться в одной комнате с восемнадцатилетней Эсме и предпочитал часами дуться у себя наверху.

Как бы Тео ни пытался утешить Полли, Макс так и не привык к няне.

Через несколько недель после того, как Эсме стала сидеть с Луи, Полли уехала. Она набила холодильник едой, сорвала пару листочков плюща себе в дорогу, обняла всех и попросила: «Присматривайте друг за другом! Не забывайте сортировать мусор!» А потом будто испарилась.

Внезапно дом переменился. Макс, который летом посмеивался над страхом Дэнни оставаться одному дома, теперь задумался: «А может, это и в самом деле жутковато?»

Однажды в школе отключили электричество, и всех отправили домой. Макс подошёл к пустому дому и, взглянув на окно Луи, заметил, как там что-то промелькнуло.

Макс не был трусом. Он отпер входную дверь, с грохотом вкатил велосипед в коридор, прислонил его к стене и сразу поднялся в комнату Луи. Возле окна стояла кровать, а вдоль стены в ряд выстроились картонные коробки с вещами. На шкафчике располагался ровный ряд маленьких машинок и листьев плюща. А ещё там была полка с разными безделушками – новеньким плюшевым мишкой, нераспакованными коробками «Лего» с последнего дня рождения, нетронутым рождественским печеньем и целым пасхальным яйцом.

Всё было тихо. Ни тени движения.

«БА-БАХ!» – загремел велосипед внизу, и мальчик помчался на первый этаж.

Но там тоже никого не было.

«Жутковато?» – задумался Макс.

Эби тоже почувствовала перемену. Папа работал. Мачеха уехала, и девочка с удивлением обнаружила, как сильно по ней скучает. Сначала она подумала (чувствуя за это вину), что теперь одним претендентом на папу меньше. Но, похоже, это работало не так. Без Полли у Тео стало ещё меньше времени, а Луи ещё больше требовал внимания. Эсме ему не было достаточно. Она брала с собой альбом, раскладывала его на кухонном столе и целиком погружалась в работу. Часто, когда Луи докучал ей вопросами, она отвечала ему по-французски. «Но ты же в Лондоне!» – возмущался Луи, а она бормотала в ответ: «Mais oui»^[5].

Макс не облегчал задачу. Он оставался у себя в комнате и отказывался признать существование Эсме. Его молчаливое неприятие просачивалось сквозь двери комнаты, спускалось вниз по лестнице и только добавляло мрачности.

Лисята выросли и разбежались, на улице становилось холоднее и темнее. Эби было бы одиноко, если б не книги. Книги, а ещё дом. Эби никогда не считала его жутким, потому что любила его. Ей нравилось сияние фонаря из Нарнии. Нравилось, что в доме всё деревянное и тёплое на ощупь. Что ступени приятно поскрипывают. Что у неё собственная комната. У неё возникло чувство, будто она живёт в защищённом месте, надёжно укрытом зелёной листвой плюща. Она написала бабушке Грейс: «Этот дом добрый».

«Моя милая Эбигейл, – ответила бабушка Грейс, – я так рада, что у тебя добрый дом…»

Бабушка Грейс могла писать по электронной почте и звонить по скайпу, что иногда и делала. Но чаще она присылала письма на тонкой голубой бумаге с цветком или двумя между страницами. Настоящие письма, которые приходили в почтовый ящик, и их можно было носить с собой весь день и перечитывать подробные указания, как Эби лучше всего (и единственно верно) устроить свою жизнь.

«Пока с вами француженка, воспользуйся возможностью и выучи язык, – писала бабушка Грейс. – Ты поймёшь, что это легко – в английском много французских слов. Спи больше и тогда будешь расти крепкой и здоровой…»

Луи завидовал этим письмам.

– Эби, а не могла бы бабушка Грейс писать и мне? – спросил он.

– Нет! – воскликнула Эби. Неужели ей придётся делить ещё и бабушку Грейс, как всё остальное?! – В любом случае зачем? Ты терпеть не можешь читать.

Луи не стал спорить. Это было правдой. Он не читал раньше и не собирался начинать. Он ненавидел чтение. Не выносил маленьких чёрных слов, которые, точно жуки, расползались по страницам. Терпеть не мог и того, что как только он расправлялся с одной скучной книжкой в бумажной обложке, ему подсовывали другую, ещё более трудную.

Но несмотря на это, Луи очень хотелось получить своё собственное письмо.

– Бабушка Грейс могла бы прислать мне цветок, как тебе, – предложил он. – Ничего не писать, просто цветок – разве нельзя так?

– Нет.

Луи шмыгнул носом и утёрся рукой. Он простудился. Хоть ему и быстро подсовывали носовой платок, всегда было поздно. Он чихал безостановочно. Эби обыскала кухонный шкаф и приготовила для Луи лимонный напиток с мёдом.

– Мне может и не понравиться, – признался он.

– Это не важно. Тебе всё равно надо его выпить.

– Можно тогда я покатаюсь на Рокки?

– Нет. Пока не перестанет течь из носа – нельзя.

– А что, если никогда не перестанет?

– Значит, никогда не сможешь покататься. Пей. Дыши паром!

– Зачем? – спросил Луи.

– Так всегда говорит бабушка Грейс.

– Расскажи мне о ней ещё что-нибудь, – попросил Луи, так усердно вдыхая пар, что Эби всё-таки пришлось поделиться бабушкой Грейс.

– Обычно она пекла пирожные в субботу утром. Я всегда ей помогала.

– Какие пирожные?

– Разные. Шоколадные. Апельсиновые и лимонные. Которые она так любила, когда была маленькой и жила на Ямайке.

– Что такое тото?

– Это пирожные с кокосом, лаймом и специями. С корицей и мускатным орехом.

Названия специй вызвали у Эби приступ тоски. По бабушке Грейс и её шкафчику со специями, по запаху поджаренного кокоса и по маленькой солнечной кухне с подоконником, заставленным растениями.

– Она выращивала имбирь в цветочном горшке. Мы всегда ждали, когда он зацветёт.

– И он зацветал?

– Да.

– А можем мы его вырастить?

– Думаю, да.

– И приготовить то пирожное с кокосом?

– Когда ты перестанешь всё время чихать.

– Ох, – произнёс Луи, страшно шмыгая носом. – А ещё что-нибудь?

– Она бы заставила тебя делать домашнее задание, – сурово ответила Эби. – Где твоя книга для чтения?

– Сегодня не задавали читать, – слукавил Луи. – На сегодня задали раскраску.

– Ну, так иди делай!

Луи вздохнул и устроился с карандашами за кухонным столом. Эсме была тоже там, погружена в работу, как обычно. Она разложила свой огромный альбом. В нём было полно рисунков и картин со вклеенными вырезками, объёмными картами, разноцветными пятнами – жёлтой охры, красной ржавчины, мокрого асфальта. Луи смотрел на них как зачарованный.

Эби устроилась делать уроки на диване в «комнате лошадки», чтобы Рокки был у неё под присмотром. Отсюда она услышала, как Луи спросил: «Можно я тебе помогу, Эсме?» И твёрдый ответ Эсме: «Non»^[6].

Стало тихо. Эби закончила с математикой и взяла старую книгу в твёрдом переплёте и голубой обложке, одну из тех, что нашла в своей комнате. Это была та самая книга, от которой исходил шум морской ракушки. В её название входило странное выражение – «Кон-Тики».

Попугай вертелся вверху на перекладине над тёмным прямым парусом. Высокие синие волны вздымались и опускались, ударяясь о плот. Отражённый свет сверкал миллионами осколков, солнце стояло прямо над головой.

«К нам много раз заплывали киты. Но чаще это были небольшие дельфины…»

Попугай слетел с перекладины – у него были травянисто-зелёные крылья, коралловый клюв и тёмные перья, которые торчали, точно веер, на фоне засвеченного солнцем неба.

– Эби, Эби, Эби! Эби, не вижу, где ты!

– Здесь, на диване, – ответила Эби, моргая от ослепительного тихоокеанского света.

– Это был… Что это тут было зелёное?

– Что за зелёное?

Но Луи уже забыл.

Забыть было несложно – как только закрывали книжку в голубой обложке, видение исчезало. С Эби это происходило каждый раз. Поэтому сейчас на кухне она была потрясена, когда Луи взглянул на её книжку и спросил: «Почему она такая мокрая?»

– Что?

– Твоя книга. Посмотри.

Она была вся мокрая, тёмная от воды, влажные страницы слиплись.

– Не знаю… – Эби задумалась и потом вспомнила, как вспоминают сны – отрывочно и смутно, – солнечный свет, синий океан, голубые очертания горизонта. Как она чуть не упала.

Шум океана как отзвук из морской раковины. Глаза защипало.

Эби осторожно потрогала потемневшую обложку и лизнула палец.

Соль.

Попробовала ещё раз.

Точно соль.

Глава 4

У Луи был секрет, и он начался с сов.

«Сова» – слово слишком короткое, он слышал его неправильно. «Ксова, – думал Луи, – гораздо лучше».

Луи начал менять слова, когда был ещё маленьким, в три или четыре года, ему тогда вставили трубки в уши, чтобы вылечить отит. В то время он старался расслышать не только то, что говорят другие, но и то, что говорил сам. У мальчика появилась привычка делать слова более звучными, добавляя одну-две лишние буквы. Луи почти уже вырос из этого, однако пара слов ещё осталась. Были «ксовы» и было «еслиндж» вместо «если».

«Еслиндж тут была ксова», – думал Луи. С тех пор как он узнал про Гарри Поттера, он очень хотел ксов. Луи регулярно объяснял своей семье, как ему нужна ксова. Но это было бесполезно. Ему купили игрушку – пушистую сову Буклю в пластмассовой клетке. И сказали, что живую ксову завести невозможно.

Это произошло до переезда в увитый плющом дом.

«Теперь возможно», – думал Луи. Разве он не слышал, как они кричали в самый первый вечер? «Дикие ксовы», – думал Луи в своей пустой, безупречно чистой комнате, где были только кровать, коробки, комод, ковёр, сделанный из девяти квадратных кусочков разных ковров, склеенных с изнанки липкой лентой, и тёмные половицы.

Хорошая комната, словно увитое плющом логово. Прекрасное место для ксовы, если только она прилетит.

«Они могли бы устроить гнездо в плюще! – думал Луи. – Здесь столько места!»

И правда, плющ сильно разросся вокруг окна Луи. Он пучками свисал с узловатых извилистых стволов толщиной с его руку – густой, зелёный, тянущийся вверх лес прямо за окном. Очень странно, почему в нём не завелись ксовы.

«Наверное, они его ещё не заметили», – думал Луи.

Как, как, как, думал он, привлечь внимание ксов к плющу.

Это была проблема.

Потом однажды Луи обнаружил дохлую мышь на дорожке у двери.

Луи сунул мышь в карман, потом положил на подоконник и стал ждать.

Мышь исчезла.

Луи не посчастливилось найти залежи дохлых мышей, но он поразмыслил и сообразил, что ещё может привлечь голодную ксову. Ветчина из бутерброда его друга. Кусок куриного шашлыка, который кто-то уронил на улице. Ест ли ксова сыр? Похоже, ест – сыр исчез за одну ночь. Как и яичница. При этом вегетарианские сосиски были отвергнуты, так же как и грибы. Чипсы поклевали, а потом разбросали в плюще. Луи ни разу не видел ксову живьём. Она ждала, пока мальчик заснёт.

Потом однажды они с Тео нашли голубя.

Это было сразу после отъезда Полли.