Да, со знаками отличия «условно демобилизованным» пришлось расстаться, всем до единого. По крайней мере половина из них (Веттели в том числе) хотели бы остаться на службе – кто любил это дело, кто привык, а большинству просто некуда было податься. Но так уж удивительно совпало, что каждому из ста тридцати восьми довелось участвовать в двухлетней осаде неприступной такхеметской крепости Кафьот. Что-то странное творилось там, недоброе, из разряда тех явлений, о которых не говорят после заката, да и вообще стараются лишний раз не вспоминать. Приказ командования был однозначен: уволить всех непосредственных участников Кафьотской осады, в каких бы ни состояли званиях и чинах, и впредь на службу не принимать не только самих, но и потомков их до третьего колена.

Вот и осталось капитану Веттели обивать порог трудовой биржи, а в промежутках собирать на туманных городских улицах желтые блестящие грибы. Бессмысленная, тоскливая жизнь – зачем она нужна?

Пятый день он думал о… нет, не о самоубийстве, конечно. Это было бы недопустимой глупостью, – выжить в стольких боях, а потом последовать дурному примеру почти незнакомого отца.

Веттели думал об отъезде. Куда? Да какая разница! Лишь бы подальше от казармы с ее буйными обитателями, от Баргейта с его странными холодными туманами, дающими знаменитым столичным сто очков форы, от Старого Света, измученного войной, от цивилизации вообще. Скопить денег на билет, а может, записаться в команду, если повезет, или, в конце концов, ограбить кого, сесть на океанский корабль, а дальше… А дальше ни о чем думать не придется, потому что в пути он наверняка умрет, ведь на море его всегда тошнит.

Последняя мысль Веттели особенно успокаивала.

Нет, он пока еще ничего не решил окончательно и время от времени переключался с дорожных планов на другие мысли: о том, что урожай сегодня неплох; что желтые и красные кленовые листья, распластавшиеся по мокрой мостовой, напоминают картины модных живописцев, и это очень красиво, жаль, некому показать, потому что в казарме мало кто интересуется такими вещами; что если как-то продержаться этот год, то летом можно будет записаться в университет, вроде бы правительство готово оплатить фронтовикам первые два семестра обучения… Так думал капитан Веттели, но ноги сами, без участия разума, влекли его в припортовые кварталы, где между серыми стенами домов уже проглядывали размытые туманом очертания корабельных мачт.

…Именно там, неподалеку от порта, возле открытой двери кондитерской, под кованым трехрогим фонарем и произошла встреча, изменившая наконец его тоскливую и бессмысленную жизнь.

Он как раз стоял у фонаря, ловил носом волну теплого, наполненного ароматом корицы воздуха, идущего от раскрытой двери, и мучительно решал: разориться на горячую булочку или ограничиться казенным обедом, который был давно, и ужином, который наступит нескоро? Разум говорил: булочка с корицей – это роскошь, без которой вполне можно обойтись, тем более что сегодня еще предстоит непременно потратиться на теплые носки, иначе завтра он без них точно простудится. Но желудок требовал свое, ему не было никакого дела до носков. Неизвестно, сколько бы еще лорд Анстетт терзался булочно-носочными противоречиями и чем бы решился вопрос, но тут его окликнули. Голос был хорошо знакомым, а интонация оживленной до развязности:

– Ба-а! Капитан Веттели! Какая встреча! Не знал, что вы до сих пор торчите в Баргейте! Здесь никого из наших не осталось, все разъехались по домам… Ах да! Забыл, что вам больше некуда податься! Как, хорошо ли устроились? Или все еще в казармах? Что-то бледный у вас вид, капитан, можно подумать, вас чепиди^[1] покусала! Что вы с собой сделали?

В довершение этой бесцеремонной речи Веттели дружески хлопнули по плечу. Да, это тоже была забавная примета мирного времени. Прежде лейтенант Токслей, а это был именно он, не позволил бы себе обратиться к своему капитану столь вольно, тем более что они никогда даже не приятельствовали. Их отношения оставались доброжелательно-официальными – сказывалась почти десятилетняя разница в летах, да и Веттели, будучи несколько замкнутым по характеру, предпочитал старых школьных друзей новым армейским и к сближению не стремился.

Но если бы его попросили назвать лучшего из своих офицеров, он бы не задумываясь остановил выбор на Фердинанде Токслее.

Уроженец южных материковых провинций, сын школьного учителя, он был отличным солдатом, толковым подчиненным, человеком простым и компанейским в общении, надежным и бесстрашным в бою. Была в нем та особенная, лихая удаль, что чаще можно наблюдать у жителей континента и так редко – у холодных и сдержанных альбионцев. Поднять бойцов в атаку? Привести в чувство впавших в панику новобранцев? Жестко пресечь мародерство? Остановить пьяную драку? Встать между разъяренными дуэлянтами? Предпринять отчаянно дерзкую вылазку неприятелю в тыл? Это все Токслей.

В полк Веттели прибыл на год позже Токслея. Вместе прошли почти всю войну, но ближе к концу их пути разошлись, и теперь неожиданная встреча обрадовала обоих. Уставший от одиночества Норберт легко простил однополчанину моветон, и его слова «О! Лейтенант! Счастлив вас видеть!» были вполне искренними.

А больше он ничего не успел сказать, потому что из кондитерской хлынула новая волна восхитительно-ароматного тепла, несчастный желудок свело голодной судорогой, а весь окружающий мир пополз куда-то вбок и окончательно канул в туман. Спасибо, рядом оказался фонарный столб, и Веттели успел уцепиться за него, иначе, пожалуй, не устоял бы на ногах. А может, не столбу вовсе, а лейтенанту Токслею он был обязан тем, что все-таки устоял. Именно его округлившееся рыжеусое лицо было первым, что проявилось из тумана перед Веттели, его руки он почувствовал у себя на плечах и его встревоженный голос услышал:

– Боги милостивые, капитан, да что с вами?! Вы здоровы?

– Вполне! – заверил Веттели хрипло и понадежнее уцепился за столб.

Лейтенант Токслей ему не поверил.

– Да на вас лица нет! Определенно, я не могу оставить вас в таком состоянии! Здесь холодно, идемте куда-нибудь… ах, да вот хоть в кондитерскую, что ли! Надеюсь, у них подают кофе… – Желудок вновь болезненно сжался, и мир поплыл. – Послушайте, вы сможете дойти?

– Разумеется! – бодро пообещал Веттели, хотя втайне затосковал, что сейчас придется расстаться со спасительным столбом. К счастью, его поддержали за локоть.

В кондитерской было умопомрачительно-прекрасно.

Перед носом возникли две булочки – марципановая и с корицей. И еще маленькая белая кофейная чашка, от нее шел пар, на темной поверхности плавала светлая пенка. У девушки-официантки было обеспокоенное лицо. Потом откуда-то появилась пожилая хозяйка, сказала сердито: «Что это вы здесь глупостями занимаетесь! Понимать же надо!» Ушла, а некоторое время спустя вернулась с тарелкой жареной колбасы, залитой яйцом. Поставила перед капитаном, робко провела ладонью по его изрядно обросшей макушке, всхлипнула и скрылась из вида.

– У нее сын погиб в Такхемете, под Беджурой, – пояснила официантка тихо.

– Да, там много народу полегло, – согласился Токслей. – Едва не половина нашего полка.

Веттели их почти не слушал. Ему не хотелось вспоминать Беджуру, он вспоминал, сколько лет назад в последний раз ел жареную колбасу с луком и яйцом. Получалось, что очень давно, в первые дни мобилизации.

Просто удивительно, как мало надо человеку для счастья – достаточно колбасы, булочек и чашки кофе. Жизнь, четверть часа назад казавшаяся беспросветной и ненужной, вдруг стала очень даже ничего, в голове прояснилось, и туман перед глазами рассеялся без следа.

– Вам лучше? – обрадовался лейтенант Токслей. – Так расскажите же наконец, что с вами творится. Честное слово, это было похоже на голодный обморок.

Рассказывать не хотелось, промолчать было бы невежливо, слова поначалу подбирались плохо. Из-за тонкой перегородки доносились сдержанные женские всхлипы – акустика в кондитерской оказалась лучше, чем в оперном театре, на кухне было слышно каждое слово, произнесенное посетителями крохотного торгового зала, и наоборот. Веттели как мог коротко и даже не без юмора, вдруг прорезавшегося невесть откуда, обрисовал свое нынешнее положение, включая дилемму булочка – носки.

На этом месте из кухни донесся трагический вопль: «Ах ты, господи, знала бы я, что он там под дверью топчется! Что же не вошел-то?!»

Токслей слушал и мрачнел все больше.

– Это гоблины знают что! – сказал он. – Мы пять лет кормили падальщиков и гулей ради «интересов Альбионской короны», а когда это безумие кончилось, нас бросили на произвол судьбы, будто старый хлам. Они должны были позаботиться о трудоустройстве отставных офицеров-кафьотцев, назначить на соответствующие гражданские должности. Они ведь гарантии давали, демоны их подери!

– Давали, – согласился Веттели с усмешкой, ему в самом деле было забавно. – Но есть еще такая неприятная штука – двадцатитрехлетний возрастной ценз. Те должности, которым я соответствую по званию, не могу занять по возрасту, а те, на которые по возрасту прохожу, не соответствуют капитанскому званию, поэтому мне никто не обязан их предоставлять. А через несколько лет срок действия указа об условных отставниках Кафьота истечет и мне вообще ничего не будет причитаться. Замкнутый круг… Ну и пусть! Выберусь как-нибудь. – Он легкомысленно махнул рукой. После сытной еды будущее заиграло неоправданно-розовыми красками. Вот только надолго ли?

– Послушайте, капитан! – Токслей вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. – Ведь я знаю, что с вами делать! Бросайте этот ужасный туманный город, едемте со мной в Гринторп!

Случайное совпадение или перст судьбы, но название это было Веттели хорошо знакомо. Из деревни Гринторп, которая находилась в графстве Эльчестер, была родом его няня, миссис Феппс. Будучи особой весьма словоохотливой, она часто пускалась в воспоминания о родных краях, и в ее бесконечных рассказах фигурировали посевы ячменя, стада коров, кладбищенские призраки и чрезвычайно зловредные боггарты, от которых ночью никакого покоя, если забудешь положить под матрас ветку можжевельника.

– Что же я стану делать в Гринторпе? – удивился Веттели. Он имел небогатое представление о мирной жизни вообще, а уж о мирной сельской жизни и вовсе никакого. – Я совершенно чужд этого… как его… Земледелия и животноводства! – В памяти всплыло что-то из экономической географии.

Но Токслей от его слов только отмахнулся:

– Никакого земледелия, никакого животноводства, обещаю! В Гринторпе открыта частная школа с пансионом для мальчиков и девочек, своего рода педагогический эксперимент. Так называемое «совместное обучение». Весьма престижное заведение, надо отметить, возможно, попало в модную струю. Обещает стать вторым Феллфордом или даже Эрчестером. Разумеется, я имею в виду не качество обучения, а учеников. О качестве можете судить сами, узнав, что в штате, к примеру, состоит ваш покорный слуга. – Токслей поклонился и шумно рассмеялся собственной шутке.

Лорд Анстетт слушал и недоуменно моргал. В педагогике он смыслил не больше, чем в сельском хозяйстве.

– Директор – добрый знакомый моего старика, прекрасно ко мне относится. Уверен, он и вас хорошо встретит. Нам как раз срочно нужен преподаватель военного дела для мальчиков. Он предлагал ставку мне, но меня от всего военного уже тошнит, предпочитаю ограничиться физическим воспитанием: гимнастика, гребля, регби, крикет, файербол и прочие мирные забавы. А для вас эта должность придется как раз кстати. Вы согласны?

– Да… Нет… – Веттели не знал, что ответить. – Я совершенно не умею обращаться с детьми. У меня же нет никакой подготовки, специального образования…